Персик расцветает

      Ещё звонила мама. Плакала, спрашивала, имеет ли Тсуна защиту. Тсуна её успокаивала. Попутно выяснила, как у мамы дела — на самом деле. Она весь год ничего плохого не говорила, чтобы её не расстраивать. Оказалось, отец ей изменяет. Постоянно и без стеснения. Она хотела бы развестись, но тогда он не будет её содержать, а сама она не имеет ни высшего образования, ни опыта работы, никакого, ни даже знания итальянского. Ведь вряд ли она сама сможет уехать обратно в Японию.       Тсуна повздыхала, посочувствовала, но не удивилась. Всё её детство отца не было дома, она маленькая, лет до пяти, его даже не узнавала. Неудивительно, что при таком раскладе он изменяет ей, и давно. Странно, наоборот, как мама раньше этого не понимала. То, что он жесток — ну да, жене он этого не показывал. Зато дочери — более чем.       Емитсу за ней не приехал. Он всё же умел слушать и слышать, и слова «Фон сказал» воспринял правильно. С самим Фоном он не общался, а поговорил с жёлтым драконом триады Хэшенхэ, Ли Юэшеном. Этот милый молодой человек был Тсуне знаком, он бывал у них несколько раз. Он был учеником Фона. Он вежливо, но непреклонно дал Емитсу понять, что Тсуну он не получит. Никак.       Ну, и правда, не воевать же ему с Хэшенхэ ради девчонки?       Да даже если и воевать — то как?       Так что всё успокоилось. Тсуна спокойно жила у Фона. За это время она всё ещё не поняла, зачем она ему, но научилась воспринимать это как должное. Уже начинала думать, в какой университет ей поступить — ей остался только год до окончания школы. Всё было хорошо.       Всё было хорошо. Был тёплый летний день, ветер гонял по небу редкие белые облачка, в саду цвели розы и зрели персики. Тсуна мыла пол на кухне.       Дверь открылась, и спокойным, можно даже сказать, будничным шагом в кухню зашёл Реборн.       Так обыденно, спокойно, что Тсуна сначала даже не испугалась.       — Хаос, — поприветствовал он её.       И поднял пистолет.       Ей бы защищаться, ей бы выпрыгнуть в окно, ей бы ударить пламенем. Да, от Реборна наверняка ничего не спасёт — но ей бы хоть попытаться.       Но вместо этого она лишь тихо спросила:       — Что я вам сделала?       Спросила — и будто бы ощутила себя мамой. Такой же голос, такой же тон, наверное, даже выражение лица такое же. И, наверное, такой же глупой и беспомощной мама чувствовала себя среди убийц и преступников всё это время. Только Саваду Нану никто не трогал. А вот Саваду Тсунаёши…       Реборн хищно улыбнулся.       — Ты так и не научилась разбираться в политике, Никчёмная Тсуна.       И выстрелил.       И — Тсуна не успела даже зажмуриться.       Но.       Перед ней выросла красная стена.       Спина, вернее.       — Я зато научился, — холодно сообщил ему Фон.       И Тсуна вдруг поняла: он отбил пулю ладонью.       Реборн же — впервые на её памяти — выглядел ошеломлённым.       — Откуда ты взялся? — спросил он у Фона.       — Тот же вопрос я могу задать тебе.       — Ты не всемогущ.       — Ты тоже.       Странно было слышать этот разговор двух бывших аркобалено. Странно — и страшно.       Страшно — почему-то в основном за Фона.       — Тсуна, — сказал он. Вроде бы спокойно и тепло, но было ясно: он приказывает. — Выйди, пожалуйста. Подожди меня в саду.       Тсуна вышла. Наверное, снова так же, как тихая послушная Нана.       Кажется, депрессия и слишком спокойная жизнь после неё сделали её слишком похожей на маму. А может, она всегда такой и была. Поэтому не подошла в наследницы.       Она стояла в саду и тревожно смотрела на персики. Вслушивалась в звуки в доме за спиной. Фон и Реборн больше ни о чём не говорили. Просто дрались. За неё.       Было так странно — знать, что кто-то её защищает.       И всё же — за Фона было страшно. И страх этот нарастал.       Прошло непростительно много времени, но Тсуна наконец поняла: это не просто страх.       И решительно — и, как могла, бесшумно — вернулась в дом.       И сразу, ещё даже не дойдя до кухни, поняла: она вовремя.       Х-баннер получился сам — она даже не успела ни о чём подумать, а он… получился. Она почти не видела, что происходит, что горит в пламени и что снесено струёй. Перед глазами стояла одна картина: Фон лежит, Реборн стоит, пистолет направлен в голову. Контрольный выстрел.       Наверное, пуля сгорела в пламени.       Она очнулась, когда кто-то обнял её за плечи.       — Тсуна…       Кто-то — оказалось, Фон.       Она опустила руки.       Вместо стен кухни были дымящиеся руины. Реборна не было видно нигде.       Тело бессильно повисло в руках у Фона.       В голове билась одна мысль: она не переживёт, если его не станет.