***
Что-то шипит, стучит, шуршит. Но несмотря на все эти звуки, здесь тихо. И так жарко, хотя последний снег ещё не сошёл с земли и лежит совсем рядом. Пальцы сами стягивают штопанные чёрными нитями серые перчатки и тянутся к завязкам накидки, распускают узел шнурков, снимают с головы капюшон. Не позволено, но ноги сами ведут вглубь, ближе к пышущему красным жаром очагу, мимо наковальни и чана с ледяной водой. Не позволено, но глаза сами бегают по тяжёлым инструментам; и давно следовало бы подать голос и заявить о своём присутствии, но тогда уйдёт возможность узнать, как тут всё устроено. А Рей очень интересно, она тут впервые: обычно Платт приходит сам или посылает парней, что повыше да покрепче, но сейчас все бегают по лесу, а Платту надо ехать в город совсем скоро. Совсем рядом лежит кувалда — большая, огромная. Пальчики мягко пробегаются по холодному металлу бойка, по всей длине рукоятки. Не поднять, тяжело. Но он мог, Рей не сомневается. Вздохнув, Рей обернулась — пора бы и позвать кого, а не то Платт хватится, что её нет так долго, и не позволит отобедать — и вскрикнула, отшатываясь. Слишком высокий, слишком большой, слишком тихий. Ноги запутались в юбках, руки нелепо взмыли в воздух, глаза зажмурились, но что-то удержало на полпути встречи с твёрдой землёй. Сжавшаяся в страхе, Рей несмело открыла глаза — взгляд напротив испуганный, смущённый. — Я… Я… — язык не слушается её, не хочет ворочаться, и мысли разбредаются по углам, как рыбёшки в реке, испуганные появлением рыбака. Сильные руки тянут её вверх, и миру вокруг возвращаются краски. — Эй ты! Звучный оклик заставляет обернуться на улицу. Сердце хочет выпрыгнуть из груди, когда она видит, кто приближается к кузнице. И плечи обнимает холод — хоть тут и жарко, — когда руки подмастерья отпускают её. — Мы слышали крики, — не понижая громкости и степени претензии в голосе, констатирует По. Он охотник, деревня любит его, но Рей — нет. Так много гонора, так много самоуверенности, хоть подвесь на дерево вверх ногами, перережь глотку, да подставь миску, чтоб собрать и продавать. И рядом его дружок — Финн, бегает за ним везде, как шавка, почти бесполезный, даже тявкает редко, но иногда может вразумить охотника парой слов, уберегая от проблем. — Ты! — По подходит вплотную к Бену, с силой нажимая указательным пальцем тому на грудь, и глядит снизу вверх — злобно, с угрозой. Выглядело бы смешно, не знай Рей, что мог сделать этот Дэмерон. — Что ты сделал?! Отвечай! Рей видит, как тяжело поднимается и опускается кадык Бена, испуганно переводит взгляд с одного на другого, на Финна и обратно. — Ах, ты же не можешь, — тянет По, и издёвка в его голосе такая липкая, что Рей морщится. — Ничего не случилось! — голос высокий, нервный, и ноги уверенно делают шаг вперёд. Три пары глаз устремляются на неё, одаряя удивлением. — Ну, конечно. И крики нам послышались, и с Пейдж ничего не случилось, и с Карен тоже, — кричит По, снова смеряя Бена злобным взглядом. — Тебя давно нужно было изгнать. Ходишь, молчишь, а на патрулях не появляешься, в лес со всеми не суваешься. Может, один там побродить любишь, а? Или с девчонкой какой? Какой-то хруст перекрывает звуки кузницы, и Рей запоздало понимает, что это Бен сжимает и разжимает кулаки, и то хрустят суставы. Она беспомощно смотрит на Финна — тот тоже не знает, что делать. — Он ничего не сделал, только помог мне не расшибиться о землю, — отчаяние в голосе переливается через край, и ноги сами делают ещё шаг ближе к мужчинам. — Ходить разучилась? Или от безысходности уже готова лечь под каждого, кто согласится забрать мусорщицу? Краска заливает лицо, и воздух как будто вышибает из лёгких, а рот открывается и закрывается, как у рыбы, выброшенной на берег. Шок от услышанного сковывает по рукам, не давая влепить затрещину этому нахалу. — По… — рука Финна ложится на плечо друга, и охотник оборачивается, чтобы увидеть, как он качает головой. Остерегая, предупреждая. — Я чую это, паршивец, чую, что с тобой что-то не так. Я до тебя доберусь, я сам тебя вздёрну и выпотрошу, этими руками, — процеживает сквозь зубы По, пятясь назад, и поднимает руки в воздух. Долгую минуту сердце грохочет в ушах, не желая затихать. — Он — ублюдок, — слова тихие, но чёткие. Рей оборачивается к мужчине, и щёки до сих пор горят, и уши красные. Она смотрит на него снизу вверх и протягивает руку, касаясь предплечья взмокшей ладошкой, чуть сжимая напряжённые мышцы. — Не слушай его, Бен. Я знаю, ты хороший. Я чувствую это, — почему-то шёпотом, но так кажется правильнее.***
Девушка уходит, накидывая капюшон на голову, и Бен смотрит вслед её удаляющемуся силуэту. Если бы мог — спросил бы, зачем она приходила. Но он не может. Ублюдочный Дэмерон прав. Может, вернётся? Хорошенькая, и голос приятный, и руки мягкие. И это сердце. Ты слышал его? Конечно, слышал. Ведь мы слышим одно и то же. Такое быстрое, такое громкое, такое сладкое. Ей пойдёт красное, но осторожно, чтобы не затмить её юность, её невинность. Ты видишь это, видишь ту же картину? Её оденут в белое платье, до пят, и шею прикроют высокими кружевами, а волосы разложат по подушке, и пряди у лица заплетут в косы, а в них… в них вплетут гипсофилы — в честь наших искренних чувств. А руки сложат на груди и вложат в них цветы, кроваво-красные, чтобы закрыть дыру такую же кроваво-красную дыру, где раньше было сердце. И бледные губы покроют вишнёвым нектаром, а щёки присыпят пыльцой драконьего языка. И вот она уже как-будто спит, а не растерзана зверем. «Её просто сожгут, — мысленно отвечает Бен, — как и всех остальных. Ты знаешь пастора.» Тогда ты сделаешь это всё сам, в лесу. И такой её найдут охотники.