***
Драко благословляет тишину и покой, которые царят в воскресенье в гостиных факультета Слизерин. Благодарение небу, холод не отпугивает студентов и многие ушли погулять. Таким образом, он может наслаждаться некоторым уютом у огня, что горит в величественном мраморном камине в общей гостиной. Нескольким ребятам, оставшимся, чтобы посидеть над недоделанными домашними заданиями или подготовить эссе, тоже необходимо спокойствие – а значит, они не мешают и ему. Драко в последние дни, если процитировать Панси, "еще более несговорчив и невыносим, чем обычно. Смесь тролля с гиппогриффом". Панси, к счастью, решила отказаться от попыток вытащить его из этого состояния – когда в ответ на одно из своих замечаний увидела средний палец Драко из-за спинки древнего кресла, в котором тот сидел, повернувшись лицом к камину. Время от времени Панси становится слишком навязчива в своей уверенности, будто она знает, как лучше для него – поэтому Драко приходится ей напоминать, что его благополучие ее не касается. Может быть, позже Нотт попытается читать ему нотации, особо подчеркивая, что он должен быть доволен тем, как Панси о нем заботится и что Драко не должен отвечать на это черной неблагодарностью. Нотт не говорит в открытую о том, что сейчас тех, кто дорожит им, Драко Малфоем, можно пересчитать на пальцах одной руки – но понятно, что он это подразумевает. И Драко готов напомнить ему, что он никогда не просил Панси беспокоиться о нем и считает, что если кто-то о ком-то заботится добровольно, то этот кто-то все равно не имеет права быть занудой и раздражать людей. Из-за того, что Драко больше не насмехается над маглокровками, полукровками и нищими студентами, иногда кое-кто забывает, что он по-прежнему остается все тем же Драко Малфоем. Может быть, он и изменил свою точку зрения на некоторые вещи, но это не значит, что он потерял хватку настолько, чтобы чувствовать себя обязанным угождать другим только потому, что они считают себя его друзьями. Если ему захочется помучиться из-за чувства вины, есть длинный список вещей, которые идут раньше, чем Панси и ее безответная благосклонность к нему. Временами всплывают в воспоминаниях Большой Зал, разрушенный Пожирателями Смерти, лачуга Хагрида в огне, белая борода старика, которая развевается, пока тот падает вниз с Астрономической Башни... Но в последнее время не это является причиной его плохого настроения. Драко абсолютно недоволен собой. Нет – скорее, он совершенно потрясен своим же поведением. И просто недоумение – это еще вполне ничего, учитывая, что в первые дни после того матча по квиддичу Слизерина против Гриффиндора, Драко находился буквально в самой настоящей панике. В первое утро после "преступления" он даже пропустил завтрак, убежденный, что как только войдет в Большой Зал, весь стол Гриффиндора взорвется смехом и свистом при его появлении. Что на него начнут показывать пальцами и забросают издевательствами и разными обидными прозвищами. В тот день он всячески пытался не пересекаться с Поттером и его друзьями, избегая таких мест, как библиотека, сад, коридоры возле их факультета или комнат. И когда, несмотря на все его предосторожности, натыкался на Поттера и его группу поддержки, то резко менял направление, тщательно избегая встречаться взглядами, – но напрягая слух, чтобы понять, исходит ли от них подозрительный шепот. Никто из них не вел себя так, как он этого ожидал; или хотя бы как-то не так, как обычно. Драко со страхом ждал того дня, когда у Слизерина должно было быть занятие вместе с Гриффиндором. Но роковой момент настал, а ничего необычного не произошло. Первый день прошел без происшествий, так же и следующий – и те, что после, тоже. Казалось очевидным, что никто ничего не знает о том, что произошло между ним и Поттером в раздевалке. Когда первоначальный страх немного прошел, Драко смог рассуждать более здраво – и понял, что в целом для Поттера "испачкать руки" о него – это, конечно, тоже не повод для гордости. Друзья Поттера точно не рассматривали бы такое поведение как удачную шутку или как очередную победу над ненавистным врагом; скорее, восприняли бы как что-то постыдное и недостойное их "героя". Да, он настоящий пример для подражания, этот развратный и порочный извращенец.***
После войны паб “Кабанья голова” стал довольно популярным, учитывая важную роль, которую он сыграл во время последней битвы за Хогвартс. Особенно для младших студентов, которые не принимали в ней участия, но приходят сюда из любопытства. Старый Аберфорт, однако, не имеет ни малейшего намерения включать в меню такие вещи, как сливочное пиво с имбирем или торт с патокой. Или хотя бы навести чистоту. Заведение ничуть не изменилось, даже посетители все те же, за исключением неосторожных студентов, которые изредка заглядывают, оглядываются неуверенно вокруг – и чаще всего уходят, так ничего и не заказав, впав в уныние от нездоровой обстановки паба и от угрюмого вида его владельца. Гарри, напротив, ничуть не огорчен, что здесь все осталось по-прежнему – это напоминает ему о том, как возникла Армия Дамблдора. Кроме того, он научился ценить компанию Аберфорта: немногословного, прямолинейного и, прежде всего, одного из тех, кого абсолютно не интересует личная жизнь Гарри или его слава. Гарри не думал, что окажется здесь в это воскресенье, но когда они вместе с Роном и Гермионой подошли к пабу "Три Метлы", то нашли его закрытым. Причиной оказалась продуманная шутка: скорее всего, поработал кто-то из студентов, который запустил порошок Кромешной Тьмы, затемнив все вокруг, а потом, в общей суматохе, создал внутри Переносное Болото. Никто и никогда не видел мадам Розмерту в такой ярости: она и некоторые клиенты тщетно пытались избавиться от болота. Они даже спросили Гарри и его друзей, не могут ли они чем-то помочь – но, к огорчению этой милой женщины, никто из них не знал, что с этим делать. Рон предложил отправить сову Джорджу, чтобы попросить того прийти в ближайшее время и решить проблему. Тот факт, что болото явно купили в магазине Волшебных Вредилок Уизли, ставил их в неловкое положение. Таким образом, для них не оставалось особого выбора для того, где укрыться от холода: у мадам Паддифут или в "Кабаньей голове". Излишне говорить, что Гермиона предпочла первый вариант, и Гарри, честно говоря, не мог с ней не согласиться; но у него само по себе это место в стиле салфеточки-как-у-Амбридж вызывает тошноту, а если добавить еще и нежелание быть третьим лишним – остаться там для него было бы слишком. Он решил, что пришло время проститься и оставить своих друзей наедине друг с другом, несмотря на их искренние протесты. На самом деле он очень благодарен тем шутникам. Потягивая горячий медовый напиток, Гарри начинает понемногу расслабляться; стул жесткий и шаткий, но стол он выбрал в дальнем углу, он скрыт в тени и к тому же, здесь никому нет дела до Гарри и до его шрама. Несколько посетителей заняты своими проблемами. Или уже слишком пьяны, чтобы узнать его. Гарри достает из кармана перо и начинает поигрывать им, крутя между большим и указательным пальцами. Неторопливо делает еще один глоток и неосознанно закрывает глаза: теплый, сладкий, пьянящий. И нет, он думает не о напитке. Гарри кажется, что он снова прижимает Малфоя к груди; чувствует под руками гладкую кожу и тяжесть его головы на своем плече; а еще запах, что он почувствовал от его шеи, когда исследовал ее губами: особенный и неопределимый. Было удивительным то тепло, что исходило от тела Малфоя и которое Гарри чувствовал даже через одежду. Он всегда думал о Малфое, как о человеке... холодном – не найти другого слова, чтобы охарактеризовать его. Очень бледный. Как будто весь состоит из острых углов – и внешний вид, и характер. Не то чтобы он плох – Гарри должен признать, что Малфоем хочется любоваться. Но и мраморная статуя красива в своей ледяной белоснежной отрешенности. Повзрослев, Малфой приобрел некий шарм – особенно сейчас, когда не пытается больше походить на своего отца. Чуть меньше геля для волос, чуть меньше зеленого цвета в одежде... Светлые волосы, глаза цвета стали; темные костюмы, сшитые на заказ – нельзя отрицать, Малфой привлекает чужие взгляды, но он всегда слишком закрыт для всех. В его внешности неизменно чувствуется определенная жесткость. Но в тот день, в раздевалке — тот, кого Гарри сжимал в объятиях, не был мраморной статуей. И не был холодным и отстраненным чистокровным аристократом. Малфой оказался теплым, тихим и податливым. Кто бы мог подумать, что он может быть таким? Что эта фарфоровая кожа может иметь столько оттенков – от розового до фиолетового – готовых расцвести. Эти оттенки пробивались на поверхность, как крокусы из-под снега, пробужденные руками Гарри. Он делает еще один глоток и вздыхает, вытирая рот тыльной стороной ладони – если здесь кому-то понадобится салфетка, нужно помнить, что ее придется заказать отдельно; однако почти всегда выясняется, что салфетки уже закончились. Малфой не выглядел тогда человеком, вынужденным подчиниться. Он не принимал ласки Гарри против своей воли. Малфой буквально отдался его рукам и, – прости его Годрик и побей все Салазар, – Гарри не может выбросить это из головы, потому что, если забыть обо всех сомнениях и угрызениях совести, произошедшее тогда – самое безумное, что с Гарри когда-либо случалось. По крайней мере, после поражения Волдеморта. Но голосок в его голове дразнит: “Ты должен был остаться тогда в раздевалке, чтобы убедиться, что с ним все в порядке, а не убежать, как последний трус!” Гарри не гордится тем, что сделал ноги. Он был в замешательстве, в недоумении... Даже немного испугался. И вообще все оказалось бы намного проще, если бы была причина верить в то, что Малфой действовал – неизвестно почему, но против своей воли. Это означало бы, что пришлось бы исключить малейшую возможность того, что подобное может повториться снова. Означало бы сказать, что все кончилось, не начавшись, как бы плохо от этого ни было. И что Малфой по-прежнему тот человек, которого Гарри всегда знал, и мироздание по-прежнему остается в некотором равновесии. Но это не так – Гарри прекрасно знает, что это не так. И вопрос, который больше всего выбивает его из равновесия, остается нерешенным: ну почему, черт возьми, Малфой напялил на себя ту штуку? Возможно, ему нравится носить женское белье? Потому что Гарри не может себе представить хотя бы одну причину, по которой Драко Малфоя можно заставить надеть то, что он не считает приемлемым надеть на себя. Если, конечно, это не последствия какого-нибудь странного проклятья. И Гарри даже провел несколько часов с пользой, просматривая тайком книги в библиотеке (это оказалось нелегким делом, потому что Гермиона проводит там практически половину своей жизни). Но ничего – кроме парочки заклинаний для помощи домохозяйкам со стиркой белья. Никаких заклинаний, относящихся к женскому белью, он не нашел ни в одном из текстов, которые изучил. Кроме того, как оказалось, люди могут выдавить воду даже из камня – и теперь существует большая группа девушек, которые считают, что Гарри интересуется ведением домашнего хозяйства: "Какой же молодец, он готовится к тому, чтобы уметь самому о себе позаботиться после окончания школы, повезет же той, что выйдет за него замуж!" "Знали бы они правду...” – криво усмехается Гарри, не отрывая губ от стакана. Обдумав все как следует, он пришел в конце концов к мысли, что для Малфоя это что-то вроде тайной причуды – носить вещи из нежнейшего кружева, скрывая их под строгими, безупречными костюмами. И мысль эта чертовски заводит Гарри. В последние дни он каждый раз, когда видит Малфоя, представляет себе то, что может скрываться под его темными брюками – и это сводит его с ума. Иногда Гарри даже приходится отойти подальше от своих друзей, чтобы привести себя в порядок – в смысле, чтобы избавиться от внезапной и необъяснимой эрекции, отчаянно отдрачивая в туалете. Или в заброшенном классе. Один раз даже в кладовке для метел. Благословенна будь мантия-невидимка – интересно, выручала ли она в этом смысле и его отца в свое время? Гарри ничего не может поделать с собой. Чертов Малфой шляется повсюду в узких брюках, которые сидят на нем, как вторая кожа – иногда он наклоняется, чтобы поднять что-то; иногда опирается об стол, чтобы поговорить с кем-то из своих друзей... И глаза Гарри напрасно ищут намек на небольшой клочок ткани розового цвета, что может случайно показаться из-под ремня – но нет, ничего. И тогда Гарри спрашивает себя, не надевает ли Малфой подобные вещи только иногда, чтобы сделать приятное кому-то? И черт бы его побрал, Гарри люто завидует этому везучему ублюдку, кем бы тот ни был. Малфой старательно избегает Гарри в последнее время и заметно напрягается, когда они находятся на расстоянии нескольких метров друг от друга, при этом глядя каждый в противоположную сторону; это вызывает у Гарри очередной приступ угрызений совести и невыносимое желание оказаться поближе к нему.. Потому что Малфой так чертовски мил. Когда он этого хочет. Это смущение, этот стыд, эта тщетная попытка отрицать даже перед самим собой то, что произошло... Оставить его в покое – это последнее, чего бы Гарри хотелось. Пожалуй, Малфой был прав, когда назвал его извращенцем. Проблема в том, что Гарри не особо волнует, даже если бы он на самом деле им оказался. После того, как он на протяжении семнадцати лет сдавал в аренду часть своего сознания убийце-психопату, проблемы с мозгами могли оказаться и пострашнее, нет? Положив перо на деревянный липкий стол, Гарри разглаживает его пальцами. В его сознании опять всплывает образ Малфоя: спина, бледная и влажная от пота, когда он опустился тогда на пол так же, как стоял – лицом к стене; как раз перед тем, как Гарри вышел (сбежал) из раздевалки слизеринцев. Но Гарри не хотел никаким образом навредить ему или быть грубым. То, что он ему тогда наговорил – все из-за того огня, что Малфой вдруг зажег внутри него. Это казалось чем-то новым для Гарри, и та сила, с которой этот огонь в нем разгорелся, полностью выбила его из колеи. Как сейчас чувствует себя Малфой? Использованным? Но разве он позволил бы Гарри трогать себя, если бы надел те трусики для кого-то другого? Мысль, что у Малфоя никого нет, вызывает облегчение, хотя Гарри и сам понимает, что не имеет права этому радоваться. В тот день Гарри повел себя, как ребенок перед сладким. Просто не смог удержаться, захотел попробовать хотя бы немного. Это у всех так: когда видишь перед собой торт, покрытый взбитыми сливками и сахарной пудрой, тебе почти жаль портить его, настолько этот торт красивый – но ты не можешь не засунуть палец во все это сладкое искушение – чтобы попробовать его первым. Ну, может, хорошо воспитанные люди так не делают – но, без сомнений, и они хотели бы сделать так же, если бы не приходилось сдерживаться. Настоящее великолепие для некоторых вещей состоит как раз в том, что они должны быть разрушены, чтобы стать идеальными. Гарри увидел тогда торт в раздевалке – и теперь хочет его, и ненавидит саму мысль о том, что его может съесть кто-то другой. Он боролся с темными силами в течение многих лет, и он выиграл – так где же его награда? Это точно не толпы девушек, обожающих его и идеализирующих; не стаи репортеров, жадных и напористых; или Министерство – с его, безусловно, малозаманчивыми предложениями престижных обязанностей. Гарри хочет свою гребаную награду! Он хочет свой день рождения прямо сейчас, в ноябре – с большим тортом и подарком, красиво завернутым и упакованным в изысканные кружева. Одним глотком Гарри допивает остатки медового напитка в стакане и ставит его на стол с глухим стуком, рядом с пером и несколькими монетами, которых хватило бы на то, чтобы оплатить целых четыре стакана. Или с десяток перьев. Все равно старый Аберфорт не обидится, если Гарри уйдет, не попрощавшись – или, что еще лучше, тому плевать на его уход.***
То, что произошло между ним и Поттером, настолько абсурдно и нереально, что Драко почти удалось убедить себя, что все случившееся — галлюцинация; возможно, ему все приснилось из-за усталости после игры или из-за похмелья после пьянки вечером накануне матча. Если бы не этот идиот Блэйз, который захотел узнать, куда он подевал его гребаные трусики и тем самым вынудил Драко опять пережить случившееся и принять тот факт, что все это произошло на самом деле. — Что значит выбросил? — возмущается Блэйз. — Блэйз, я их таскал на себе полдня, включая игру, ты имеешь смелость еще и требовать их обратно? — Не сразу; но я ожидал, что ты отдашь их домовым эльфам для стирки и потом вернешь мне. Я уже не смогу найти точно такие же, а они были частью комплекта, который я хотел подарить. Очень дорогого, кстати. Отдать какой-то девушке трусики после того, как их использовали — слишком низкий поступок даже для Драко, который немедленно поздравил себя с тем, что вовремя испепелил их, тем самым сделав доброе дело. Да, когда он сидел на холодном полу в раздевалке Слизерина, то превратил в пепел тот постыдный клочок ткани; если бы он мог стереть так же из памяти то, что тогда произошло! Но вместо этого, даже через несколько дней, воспоминание продолжает гореть в его сознании, тревожа душу. И когда Драко пытается понять, как и почему это случилось, получается лишь опять почувствовать след ауры Поттера на себе. Поттер словно все еще здесь, с ним: его руки, что только слегка касались тела — но оставили неизгладимый след на коже. Драко слышит голос, что обволакивает, как мантия-невидимка: незаметный, но реальный; почти осязаемый. И слова! Эти слова... Откуда он их вытащил, с его тупыми гриффиндорскими мозгами? Драко должен быть возмущен, должен полыхать от ярости... Но то, как он все это говорил... У Поттера грязные слова звучали как-то иначе. Как будто он признавался в чем-то Драко, открывал секрет только ему, выдавал тайну лишь для них двоих. Драко не почувствовал даже малейшей нотки презрения или насмешки в том, что Поттер шептал ему на ухо. И сейчас не может себе этого объяснить, потому что всегда думал, что после того, как открытая вражда между ними была прекращена, мнение Поттера о нем, Драко Малфое, осталось, мягко говоря, не самым лучшим. Драко не попал в ловушку. Он отдался на волю течения. Он позволил, чтобы оно подняло его ввысь. На несколько мгновений все мысли, запреты и прочий жизненный балласт покинули его разум. И он взлетел — так высоко, что обвинения и сплетни не смогли бы его там достичь. Но все закончилось внезапно, оставив только холодный пол под голыми ногами, замешательство и стыд. Но кто бы мог подумать, что Поттер прячет в себе не просто смелость и бесстыдство? Да в своей безбашенной решимости он пошел гораздо дальше хваленой храбрости Гриффиндора! Это что-то внутри него, присущее только ему. И Драко спрашивает себя, видел ли это еще кто-нибудь. Он не может себе представить Поттера и рыжую Уизли, которые делают что-то подобное... Нет, он не хочет такое представлять. И почему вдруг Поттер вытащил наружу эту свою скрытую сторону перед ним? Единственное объяснение, которое можно придумать — что у Поттера есть слабость к определенному типу белья. И, принимая это к сведению, Драко чувствует горечь, потому что, в общем, довольно унизительно, когда тебя использовали и выбросили, как сломанное перо, ну... это как если бы он был шоколадной лягушкой: знаешь, что не такая уж и вкусная, покупаешь ради вкладыша, что внутри упаковки, но раз уже открыл, то так уж и быть, съешь. Подобное предположение бесит Драко намного больше, чем открывшаяся у него неспособность забыть про этот неприятный эпизод и оставить все позади — как, похоже, без особых проблем сделал Поттер. Впрочем, этот болван никогда не создавал впечатления, что способен думать о чем-то дольше, чем несколько минут. Что уж говорить о поведении Поттера в эти месяцы, когда он постоянно занят просьбами об интервью, поклонниками и любовными письмами. И, возможно, глубоко в душе — очень, очень глубоко, на самом-самом дне – тот факт, что после всего не последовало ни шутки, ни намека; что Поттер, похоже, больше о нем и не думает — немного ранит гордость Драко. Возможно, он сумасшедший, раз уж ему пришла в голову такая мысль — но, пожалуй, он предпочел бы опять столкнуться со смущением и стыдом, чем с унижением от осознания того, что он по-прежнему слишком уж незначительный человек в жизни Гарри Поттера. Враждовать с ним было проще.***
Гарри шагает по малолюдной дороге — из-за поднявшегося морозного ветра все поспешили спрятаться от холода в магазинах и пабах. Гарри смотрит на витрины в поисках места, где можно укрыться, и его выбор падает на Stratchy & Sons — магазинчик одежды для магов. Женщина, заправляющая в нем, очень дружелюбно приветствует Гарри, больше ничем не навязывая свое присутствие, и оставляет его бродить между прилавками и разглядывать выставленный на них товар. От двери магазина раздается трель звонка, приятное тепло в помещении окутывает Гарри и он вздыхает с облегчением — магазин, в единственной витрине которого выставлены мантии, носки и шляпы, снаружи выглядит маленьким, но на самом деле он огромный и уходит далеко вниз, предлагая большой выбор. Товары, выставленные здесь, вряд ли можно найти где-либо еще, даже в Косом переулке. Не видно никого, кто приветствовал бы нового посетителя — но вскоре Гарри слышит хриплый голос немолодой дородной женщины, которая разговаривает с клиентом в дальнем углу нижней части магазина. — ...их привезли только вчера из Парижа, я отложила это в сторону, специально для вас — знала, что вам понравится... Довольно внушительная фигура женщины скрывает человека, которым она занята, но Гарри сразу же узнает голос, как только его слышит: — Поэтому я и пришел к вам, Уинифред — вы знаете, что мне нужно, даже лучше, чем это представляю себе я сам... Обычно Гарри обращает особое внимание на студентов факультета Слизерин, старая привычка. И тот, кто сейчас имеет наглость флиртовать с женщиной, которая годится ему в матери (кроме того, его настоящая мать все еще достаточно красива, чтобы казаться его сестрой), является Блэйзом Забини. Естественный дар, позволяющий соблазнить кого угодно, Забини, должно быть, унаследовал именно от своей прекрасной матери — та меняет мужей с той же беспечностью и частотой, с которой меняет платья. Забини практически единственный студент, которого Малфой считает достойным, чтобы позволять ему держаться рядом. Конечно, есть еще Паркинсон и Нотт. Однако с Забини все по-другому: у Гарри создалось впечатление, что Малфой считает его равным себе, хотя Забини не делает никаких усилий для того, чтобы добиваться уважения. Возможно, именно поэтому уважение от него и получает. Присутствие слизеринцев поблизости обычно оставляет Гарри равнодушным, в некоторых случаях оно неприятно — но сейчас внезапно все, что даже отдаленно связано с Малфоем, вызывает у него интерес. Гарри убеждает себя в том, что не должен вызвать подозрений, если подойдет поближе, чтобы лучше слышать разговор. Да и вообще, он обычный посетитель магазина, который просто осматривается здесь! Поэтому Гарри медленно продвигается в сторону Забини, по пути рассеянно глядя вокруг: свитки тканей, легких и развевающихся — или богатых и тяжелых; мантии, разные для каждого сезона; даже маггловская одежда. И просто невообразимое количество носков. Пока Забини спрашивает у женщины, имеется ли у нее бэби-долл – (“Это еще что за фигня?”) — Гарри вдруг оказывается в окружении мягких пастельных тонов: светло-розового, персикового, сиреневого, мятно-зеленого... А также белого и черного. В этом отделе магазина выставлено женское нижнее белье! Поэтому самый дальний и скрытый угол... Ряды и ряды трусиков и бюстгальтеров из шелка, нейлона, кружев... Кажется, все это висит здесь для того, чтобы обвинять Гарри! Так и получается — без какой-либо разумной причины его бросает в пот. Он почему-то не может не глазеть на все эти нежные ткани и озорные финтифлюшки, которыми они украшены. И начинает представлять, как бы та или иная модель оказалась под брюками у одного интересующего его блондина. Ярко-розовый неплохо смотрелся на белой коже, но черный... О да, как бы выделялся на его теле кружевной узор... И потом, кто знает, эти бантики на боках не слишком ли девчачьи для Малфоя? “О боже, некоторые, кажется, слишком малы даже для женщины... Но как они держатся на заднице, такие крохотные? Очевидно, благодаря тем тонким шнурочкам, которые проходят прямо по центру... Не представлять себе это, не представлять...” Гарри знает, что он должен прекратить это немедленно — если член встанет прямо здесь, в магазине, то он и правда может считаться настоящим извращенцем. Ладно, он должен просто развернуться, направиться к выходу и... И он их видит. Сказочное видение изумрудного цвета, такое нежное и соблазнительное, что Гарри замирает, не в силах отвести глаз. Очаровательные. Идеальные. Они, кажется, пошиты специально для него. Для того, чтобы ласкать его бедра, выточенные в лучших традициях высокого искусства. Эта вещь сделана из кружева настолько тонкого, что Гарри в жизни ничего подобного не видел; они настолько прозрачны, что сливаются с тенью; если их надеть, то узор покажется нарисованным прямо на коже... — Чем я могу помочь вам, сэр? Гарри вздрагивает и отступает на шаг — что-то щекочет его шею и он дергается, едва не сбросив с вешалки халат, украшенный перьями страуса. Черт, он забыл, где находится. И с кем он здесь находится. Поднимает руку, надеясь, что его улыбка сделает его похожим на благодушного и лишь чуть заинтересованого посетителя, а не на маньяка, который отдается больным фантазиям в общественном месте. — Не волнуйтесь. Я просто... смотрю. Забини теперь обращает на него внимание — всегда сложно понять по выражению его лица, о чем он думает, настолько умело он контролирует свою мимику, да и слова тоже. Но Гарри готов поклясться, что видна искра веселья в его глазах. Он явно заметил, насколько Гарри смущен. Гарри делает несколько шагов назад, ближе к груде гетров и носков, выложенных на прилавке. Носки безопасны и безвредны. Они не провоцируют на развратные картинки в сознании. Забини обращается к хозяйке магазина: — Уинифред, мне заверните все это, пожалуйста, — его ни капли не смущает куча кружевного белья в бордельном стиле, что он собирается купить; поднимает бесстыдно, одним пальцем, нечто вроде короткого платья, черное и прозрачное. — А это упакуйте в подарочный пакет, спасибо. Гарри, не зная, что это за штука, предполагает, что это и есть тот самый бэби-долл. Еще он предполагает, что это гораздо лучше смотрелось бы на его друге Малфое, чем на той девушке, которой предназначено. Хозяйка магазина удовлетворенно улыбается (кучка белья, которое она упаковывает и на пошив которого потребовалось, в общей сложности, около полметра ткани, стоит целое состояние) и идет к кассе вместе с Забини. Гарри отстраняется немного, чтобы пропустить их, делая вид, что полностью погружен в поиск пары носков. Проходя мимо, Забини спрашивает его, чуть улыбаясь: — Нашел себе что-то подходящее, Поттер? "Вот убл...” Гарри хватает, не глядя, пару носков, и также направляется к прилавку. Не хочет, чтобы создалось впечатление, будто он ждет, когда Забини уйдет, чтобы затем вернуться и еще немного полюбоваться бельем — хотя это именно то, что он надеется сделать. Он подавляет в себе желание вернуться туда немедленно, чтобы опять хоть краем глаза взглянуть на то маленькое произведение искусства изумрудно-зеленого цвета. Хозяйка магазина, несмотря на внушительные размеры, двигается с определенной грацией. С помощью нескольких ловких движений волшебной палочки она заворачивает в бумагу маленькие сокровища, выбранные Забини, и Гарри спрашивает себя, сколько же студенток Хогвартса в ближайшие дни обзаведутся изысканным нижним бельем из Парижа. То, что Забини неутомим по женской части, ни для кого не секрет, но Гарри все равно удивлен и, стоит признаться, немного завидует его непринужденности. Гарри удается отпустить себя и расслабиться только вне стен школы; в Хогвартсе он постоянно чувствует себя в центре внимания... Ну, раздевалки Слизерина были... исключением. Пока Забини оплачивает покупки, Гарри рассматривает носки, которые он взял на прилавке — и только в этот момент понимает, насколько абсурдно они выглядят: полностью покрыты переливающимся узором, имитирующим чешую, на пальцах сделаны рот и глаза, как у рыбы, и плавники на щиколотках, которые открываются и закрываются, как если бы рыба плыла. — Любопытный выбор... Поттер, — тихое фырканье (таким образом Забини позволяет себе иронизировать) сопровождает комментарий. Гарри отвечает жестом, полным равнодушия — он вполне в состоянии выглядеть невозмутимым и гордится сейчас этим. Но в мыслях ему невыносимо хочется отпинать ногами сначала Забини, а потом и себя. Колокольчик на двери звякает снова и, наконец, так раздражающий его Забини уходит прочь. Гарри достает бумажник, ожидая, когда хозяйка магазина назовет сумму, которую нужно выложить за эти бесполезные носки — он готов спорить на что угодно, что уж их точно не привезли из Парижа. Женщина, однако, мило улыбается и наклоняет голову. — Есть ли здесь что-нибудь еще, что могло бы заинтересовать вас, сэр? Гарри хлопает ресницами в недоумении. — Э-э-э... Нет? — Возможно, вы хотите еще немного осмотреться? — Мне не нужно больше ничего... — Если вы заметили что-то, что вам понравилось, можете вернуться и посмотреть еще раз, не спеша, без обязательств... Может быть, дорогая Уинифред наблюдала за ним более тщательно, чем показалось Гарри. Прежде чем осознать это, он бросает беглый взгляд на тот уединенный угол магазина, который таит в себе так много запретного. — Ну, может быть... посмотрю... парочку... — он только взглянет на них еще раз, только один раз и все. Что плохого в том, чтобы проявлять интерес к чему-то, сделанному с таким мастерством? Это вроде как любоваться на произведение искусства, нет? Он ясно представляет себе, как скривилась бы Гермиона, если бы услышала от него что-то такое. Опытная торговка решает его сомнения простым движением волшебной палочки. Из глубины магазина плывет зеленое облачко, приземляясь на полированный прилавок красного дерева перед ним. Это они, те самые. “Но как, черт возьми, она заметила, что я смотрел именно на них, пока, как казалось, была полностью занята Забини? Эта женщина должна работать, как минимум, в аврорате. О боже, возможно, она там и работает, а здесь — шпион под прикрытием, и я только что загубил свою будущую карьеру...” Вблизи трусики еще красивее; женщина расхваливает свой товар, сообщив Гарри, что они сделаны из кружева, которое называется шантильским и что у нее есть такие же еще и других цветов. Но Гарри не нужно ни показывать другие, ни в чем-то убеждать. Эти идеальны. Проводит пальцами по ткани, тонкой, словно паутинка, — он уверен, что собирается сделать очередную глупость. Снова. — Какой размер? — спрашивает женщина. Об этом он не подумал. У него есть смутное представление о том, каким может быть размер Драко, но как перевести его в женские параметры? Неуклюже разводит открытые ладонями, обращенные друг к другу, на высоте бедра. Чувствует себя идиотом, но он прекрасно помнит объем, которым задница Малфоя наполняла его руки. Нисколько не шокированная женщина, настоящий мастер по невербальному Акцио, моментально призывает трусики нужного размера. — И... Как насчет того, чтобы подобрать что-то соответствующее и для того, что расположено выше? Как ей объяснить теперь, что "выше" не нужно?***
Драко берет кочергу и шевелит раскаленные добела угли, чтобы оживить пламя. Теперь даже тихий уют общей гостиной кажется ему давящим. Его желание перестать думать о случившемся не исполнится, если он продолжит вот так торчать здесь, ничего не делая. Но почему это должен был оказаться именно Гарри Поттер? И почему он сам не снял сразу же те дурацкие трусики вместо того, чтобы... Да, вместо того, чтобы стоять и любоваться, как они на нем смотрятся. Ладно, ему всегда нравились дорогие ткани, а это были очень красивые кружева. И оттенок цвета хорош, точно. Но когда он увидел в зеркалах раздевалки себя в полный рост, облаченного в одну из вещей, которые определенно не предназначены для мужчины... Его внутреннее я оказалось не так уж против этого, как он мог бы ожидать. Драко всегда одевался, старательно дозируя элегантность и простоту (кроме того, темный цвет выгодно оттеняет его волосы). Иногда ему случалось покупать вещи более вызывающие, но в большинстве случаев потом он их так и не носил. Драко привык к чужим взглядам, к тому, что его внешность считается привлекательной, а манеры— изысканными. Но то, как Поттер смотрел на него, когда он стоял перед ним в розовых кружевах, заставило Драко почувствовать себя... Как Поттер и сказал... Вкусным. И каждый раз, когда он вспоминает об этом, тает что-то у него внутри. Драко привык к тому, что его уважают и ему завидуют (сейчас уже немногие), что его боятся (пусть сейчас и гораздо меньше, чем раньше, но!), к нему постоянно лезут те, кто пытается извлечь выгоду из его богатства (немалого, несмотря на сильно пошатнувшийся статус). Его даже считают сексуальным (немногие это признают открыто, но многих выдают слишком нескромные взгляды). Но чтобы на него смотрели, как на что-то бесконечно милое, завораживающее и неотразимое... Чтобы обращались с такой нежностью, но в то же время настолько решительно, с такой уверенностью... Это новое открытие для него. Удивительное. И полное яда. "Ручной зверек... Чтобы вытаскивать тебя время от времени из клетки на волю..." Не имеет значения, сколько раз за день Драко отгоняет от себя эти слова — когда вечером он укладывается в кровать и подступающий сон заставляет его терять бдительность, они настойчиво возвращаются к нему. А еще часто возникает давнее воспоминание: Поттер идет по заснеженному двору, несет на руке белую сову и гладит ей перья указательным пальцем, что-то при этом бормоча и ласково улыбаясь, когда она взлетает. Драко не помнит, в каком году это было, может быть, подобную картину он видел не однажды — знает только, что в этом воспоминании его сознание прячет то, что он не хочет открыто признать. Как это — быть... Быть чьим-то? Чьей-то собственностью? Отдаваться, не беспокоясь ни о чем? Не стараясь скрыть то, что чувствуешь и желаешь на самом деле? Чувствовать себя в безопасности. Тот тип безопасности, который не имеет ничего общего с физической целостностью. И которую Драко утратил в тот день, когда его родители перестали быть непогрешимыми в его глазах. Как правило, Драко позволяет себе думать о таких вещах только тогда, когда сильно устал, когда его одолевает сон, а мысли смешиваются с мечтами — и, когда он просыпается утром, то говорит сам себе, что мечтать не обязательно означает желать, иногда все абсолютно противоположно. Пока языки пламени в камине танцуют перед ним и их тепло заставляет его ускользать в медленное онемение, он представляет себя, сидящего на полу, на том же толстом серебристо-зеленом ковре, что сейчас под его ногами. Он опирается головой на ногу кого-то, кто сидит в кресле и лениво поглаживает пальцами его светлые волосы. Драко ощущает тепло этого тела щекой, что прижата к ноге, и он чувствует удовлетворение. Дорогая черная кожа — ею оббито кресло — чувствуется полностью реальной наощупь и кажется, что это не сон; веки Драко становятся тяжелыми, голова откидывается на спинку кресла, а картинка в его сознании становится более отчетливой. Его голые ноги утопают в толстом ковре, на нем снова розовые трусики. И больше ничего. И он окружен людьми, множество рук ласкают его ноги, плечи, руки... Каждый сантиметр его тела. Руки разных цветов и размеров. “...Это твоя суть. Ты всего лишь маленький изысканный инструмент для получения удовольствия...." Драко вздыхает и соскальзывает немного вниз, в глубину кресла, расставляя колени чуть пошире. Чувствует некоторое напряжение в паху, пока спит с полузакрытыми глазами. Его щека все еще покоится на ноге таинственного хранителя, пока множество чужих рук гладят его всюду: вдоль спины, в сгибах локтей и коленей, на животе, между ног... Запускают руки в трусики. Драко не чувствует необходимости смотреть на них, видеть их лица. Не хочет их знать, он хочет чувствовать. Пальцы слегка мозолистые — те, что до сих пор продолжали играть с его волосами; затем они опускаются ниже, идут вдоль лица, большой палец гладит его нижнюю губу и Драко приоткрывает губы и берет этот палец в рот, прижимая язык к шершавой поверхности подушечки пальца. Палец остается захваченным зубами; другие пальцы скользят ниже, к подбородку, чтобы приподнять его, заставляя Драко посмотреть вверх: и он встречает пылающий взгляд зеленых глаз. “...Тот маленький шлюшонок, которым ты являешься глубоко внутри...” Все ощущения сосредоточились в его паху и Драко кончает, позволяя тому, другому, наслаждаться зрелищем его лица, искаженного удовольствием. Драко резко распрямляет спину и сжимает подлокотники кресла. Он почти уснул здесь, в общей гостинной. Чей-то кашель возвращает его к реальности и напоминает, что он не один в большой комнате, и за его спиной есть и другие студенты. Время от времени он слышит шум переворачиваемых страниц или скрип пера на пергаменте. Молодые слизеринцы заняты учебой, они не подозревают о том, что происходит в голове у Драко Малфоя, студента восьмого курса. Он пытается незаметно прижать ладонь внизу живота — в отличие от своего альтер-эго из видения, он не успокоил свое возбуждение; однако предпочел бы скорее умереть, чем поддаться фантазии, что включает в себя этого идиота Поттера. И в последнее время, похоже, он не в состоянии избавиться от этих фантазий. С того самого дня, когда был матч Слизерина против Гриффиндора, что не... Драко проводит рукой по лицу, затем по горячей шее. Сидеть так близко к огню — слишком жарко. Он должен уйти отсюда немедленно, пока не совершил непоправимую глупость.***
Гарри выходит из магазина, оглядываясь вокруг с опасением — как будто только что купил какой-то ужасный темномагический артефакт у Боргин и Беркс. К счастью, он не замечает ни одного знакомого лица в пределах видимости. Сворачивает в ближайший переулок, открывает пакет, в котором спрятана его драгоценная добыча, и извлекает красивейший бюстгальтер изумрудного цвета. Он так и не смог сказать владелице магазина, что ему нужны лишь трусики. Вздыхает и оставляет милую вещицу в мусорном баке. Гарри не любит вот так выбрасывать деньги на ветер (а две эти вещи стоят столько же, сколько стоил костюм, который он надевал на свадьбу Билла и Флер), но он просто не представляет, кому смог бы его отдать, не умерев от стыда при этом; ну, еще это занимает слишком много места, чтобы можно было спрятать в кармане. Затем вытаскивает трусики, любуется ими еще немного, а затем засовывает в карман пиджака. Должно быть, он совсем рехнулся. Он купил женское нижнее белье, в первый раз в своей жизни, — но для парня. С которым у него даже нет отношений. И они не встречаются. Наоборот — тот, вероятно, его ненавидит. Без сомнений, Малфой никогда не наденет это. Да и Гарри вряд ли решится ему это отдать. Но он должен был забрать это себе. Должен. Может быть, сегодня вечером он, любуясь этими трусиками, будет думать о снеге и о перьях, продолжая чувствовать вкус теплого медового напитка на языке. В бумажном пакете остаются только носки, лениво машущие плавниками. “Отнесу на могилу Добби. Он бы оценил.”