Два крыла для Ангела

Анжей с Яном покинули двор и Нарим, пошатнувшись, уцепился в плечо Тима. Сафронов, встрепенувшись, оглянулся. — Нар, нужно догнать его. — С этим у нас … проблемы, — слабо произнёс Тариз, — бегать со скоростью автомобиля мы не умеем, — он втянул воздух сквозь зубы, держа руку под полой расстёгнутого пиджака. Сафронов, почувствовав неладное, опустил глаза вниз. Он попытался взять его за запястье, но Турок шагнул назад, уходя от его рук. — Тихо, тихо, всё не так страшно. — Что ты прячешь? Покажи, сейчас же, — Сафронов не отстал — отвернул полу пиджака, и, увидев расплывшееся на белой рубашке Тариза кровавое пятно, протяжно ахнул: — Нар! — Это просто порез. — У тебя кровь! — Я бы удивился, если бы из меня пролилось что-то иное. Сафронов, запаниковав, схватился за мобильный, потом решил бежать за учителями. Нарим остановил его, принялся успокаивать, убеждая, что ничего особого не произошло. Лис потребовал показать ему порез. Вдвоем они двинулись на задний двор, откуда прошли в школу через чёрный вход. Школа пока пустовала, торжественная линейка ещё длилась. Зайдя в туалет первого этажа, Тим помог Нариму снять пиджак и расстегнуть рубашку. Увидев порез, протянувшийся от нижнего ребра к пупку, Тим затрясся. Нож не задел внутренних органов, но рана обильно кровоточила. Кровь успела намочить не только рубашку, а и пояс джинсов, бельё. Открыв кран, Нарим хотел промыть рану, Сафронов не дал, сказав, что он может занести инфекцию. Стянув с себя пиджак и рубашку, Тим снял майку, скомкал её и прижал к порезу. Руки Сафронова тряслись. — Я звоню в «скорую», — твёрдо заявил он, выуживая из кармана мобильный, — и в милицию. Этого гада должны задержать и посадить за решетку. — Никуда ты звонить не будешь, — Нарим, кривясь, отобрал у него телефон. — Ничего страшного не произошло. — Ничего страшного?! Он набросился на тебя с ножом! — Вмешаем милицию, и неприятности будут уже у Анжея. Думаешь, его отчим обрадуется тому, в какую историю оказался замешанным пасынок, которого он сейчас винит во всех смертных грехах? — Но мы… — Тимофей, — перебил Нарим, — этот мерзавец ясно дал понять, что знает о нас правду. И если я не ошибаюсь, именно этим он угрожает Анжею. Тем, что расскажет о нас Навроцкому-старшему. — Серж выгонит его из дома. — Тим моргнул. — Откуда он мог узнать? — Не знаю, — Нарим оперся на умывальник, голова кружилась, во рту стало сухо. — Швы наложить надо. У Лиры кажется двоюродный брат медик? — Да. — Позвони ей, — Тариз протянул ему мобильный, рассматривая заляпанный кровью пол. И когда только успело столько набежать? — Она дома, — Сафронов, заметив куда он смотрит, развёз кровь носком кроссовка по кафелю, — приболела. Сказала, что не пойдёт на линейку. — Значит, вызывай такси. В маршрутке я не поеду. Вырублюсь. Сафронов, не споря, набрал вызов службы такси. Через пять минут они, покинув школу, уже ехали к Лире Островской. Девушка встретила друзей у высоких кованых ворот. Семья Островских жила в собственном большом, красивом доме, располагавшемся на окраине их квартала. Тим вкратце рассказал ей по телефону, что произошло, и Лира поспешила завести парней в дом. К счастью, родители Лиры были на работе. Кузен Лиры, Влад, вызванный ею заранее, приехал через несколько минут из больницы, расположенной по соседству. К этому времени Тариз уже был бледен, как полотно, и уложен на диван в комнате Лиры с относительно очищенной раной. Турок пребывал на тонкой грани между обмороком и бодрствованием. Влад Островский – интерн первого года, с такими же, как и у Лиры, потомственными серо-зелёными глазами и светлой шевелюрой, не говоря ни слова, подошёл к Нариму, приподнял край набухшей от крови самодельной повязки и, чертыхнувшись, отправился в ванную мыть руки. Вернувшись в комнату, Влад занялся раной, костеря их на все лады. — Это же ножевое, — закончил он, смачно обматерив «обезбашенное подростковое дурачье», — вы хоть понимаете, что это статья! И не гражданского кодекса. — Знаем, — просипел Нарим, еле ворочая побелевшими губами. — Жить буду? — Будешь, — буркнул Влад, — и шрам заведёшь. Первый. — И последний, — подал голос стоявший у изголовья Лис. — Не обещаю, — Нарим откинул голову на подушки, прикрывая глаза. — Шрамы украшают мужчину. С приходом Влада все несколько успокоились, и Сафронов прекратил воевать с ним за право «самолично убить мерзкую белобрысую крысу». Тимофей опустил шерсть на загривке и больше не раздувал тощую грудь в попытках казаться грозным мстительным духом. Хотя блеск в карамельных глазах не исчез. Влад делал свою работу с толком и мастерством, был лучшим на курсе. Наложив швы, вколол Таризу антибиотики и проинструктировал Тима, как обрабатывать рану и применять дальнейшую терапию. — Вам повезло, что лезвие не проникло глубже, — сказал он, собирая свои вещи, — порез длинный, но в глубину не пошёл. Завтра найди время и заскочи ко мне в больницу, — сказал он, глядя на Нарима. — Мне с утра в школу. — Школа отменяется. Будешь напрягаться — швы разойдутся. Тариз, морщась, осторожно уложил ладонь на плотную повязку, укрывавшую рану. — И что же мне делать? — А это уже сам придумай, — он повернулся к сестре. — Выйдем, Лира. Островские исчезли из комнаты и Тим, встав на коленки, прильнул головой к груди Тариза. Нарим, рассеяно улыбнувшись, поворошил его волосы. Сафронов слушал, как бьётся его сердце. Слегка замедленно, но ровно. — Больше так не рискуй, — пробормотал Лис, поглаживая повязку, — ты мог погибнуть. — Не погиб же. — А мог! — он поднял голову, заглядывая в его глаза, со странным выражением. — Каково было поцеловать его? Тариз удивился. — Ты же сам сказал мне поцеловать Анжея, что мой поцелуй всё решит. — И потому ты поцеловал его? — Я просто не мог позволить ему уйти, — Тариз и сам думал о том, что же толкнуло его поцеловать Анжея. Он рванул к уходившему Навроцкому потому, что вдруг ощутил, что если не удержит его, то никогда себе этого не простит. — Ты ревнуешь? — Да, — Тимофей лгать не стал. — И кого из нас? Сафронов отвернул лицо, отвечать не стал. — И кого из нас двоих ты любишь больше? — помолчав, продолжил вопрос Тариз. — Никогда не задавай мне этого вопроса. Я не отвечу. Он едва услышал Тимофея. Тот перешёл на тоскливый шёпот. Ноздри Тариза дёрнулись. А вот это было неприятным открытием. — Ты понимаешь, что Анжей должен иметь свободу, — спросил порывисто, — свободу выбрать, быть ему с нами или нет. Лис тут же взъерошился: — Он хочет быть с нами! — А если Анж сказал нам правду? — Тариз поднажал. — Что если хочет идти своим путём? Они замолчали, не глядя друг на друга. В воздухе повисло ощутимое напряжение. Лира, вернувшись в комнату, с чашкой чая в руках, застала их с поджатыми губами, одинаково хмурых. — Вы чего? — полюбопытствовала Островская, подняв бровь. — Идейные разногласия, — проворчал Тариз и, неловко повернувшись, зашипел от боли. Тимофей шевельнулся было помочь, но передумал. Лира сама помогла Турку лечь удобнее и укрыла его пледом. Закончив укладывать Тариза, Островская разогнулась. — Значит так, милые мои, — начала свою речь непререкаемым тоном, — скажу вам следующее. Братец мой только что меня крепко отчитал — за то, что я дала себе вместе с вами в подсудное дело вляпаться, и его следом затянула. Он, между прочим, тоже пару законов нарушил, штопая на дому ножевую рану. Но в помощи я вам не откажу, — сразу перебила она открывшего рот Сафронова, — вы мои друзья, а это святое. Нарим, ты побудешь у меня до вечера. Позвонишь родителям, скажешь, что после линейки пошёл пройтись с нашим классом прогуляться, отметить начало последнего года. А ты, Тимош, сейчас же отправишься в школу и узнаешь, не подняла ли Пудель бучу по поводу вашего отсутствия. Сафронов попытался вставить слово, но она оборвала его величественным взмахом руки. — Помолчи, пока умная женщина свою речь не закончила. Он, вздохнув, показал жестом, что закрывает рот на молнию замка. — Вот так лучше. — Лира перевела взгляд на Тариза. — А теперь о главном. Об Анжее. Вы не слишком на него давите, со своими нежными чувствами? Вижу, что вы оба уже спелись, а вот что нужно Навроцкому, у него самого поинтересовались? Тишина, повисшая после её слов, была полной. Замогильной даже. Лица парней вытянулись от потрясения. — Чего замолчали, суслики? — насмешливо поинтересовалась она. — У меня что, по-вашему, глаз и ума нет? — И у кого ещё … столько же ума и хорошего зрения? — кисло полюбопытствовал Тимофей. — Не дрейфь, — успокоила девушка, — только у меня. И я на вашей стороне. Целиком и полностью. Лис, тебе пора в школу. — Да, мамочка, — Сафронов потянул себя с пола. — Боже меня упаси, — передёрнулась Островская, — чур меня, чур, быть твоей мамашей. Седых волос к двадцатнику не оберусь. Сафронов, усмехнувшись, чмокнул хозяйку дома в щёку и вышел из комнаты. Лира присела на диван, поить Тариза тёплым чаем. *** Анжей до самого дома просидел, забравшись с ногами на сиденье, не сводя затравленного взгляда с Моравского. Никто и никогда в жизни не угрожал ему и не поднимал на него руку. Впервые он пережил физическое насилие, когда свою ярость выплеснул на него Серж, но то, что проделал с ним Ян, было намного страшнее. Моравский вызывал у него неконтролируемый страх, который быстро перерос в глухое беспросветное отчаяние. Он не сомневался, что Ян только начал свою травлю, и дальше будет только хуже, но как избавиться от Моравского, накинувшего на него удавку шантажа, не знал. Анжей с тоской признал, что обратиться за защитой ему не к кому. Отчим слушать его не станет, а если станет, то Моравский в отместку выложит ему записи его дневника с эротическими фантазиями и фото с гей-сайтов. Лена и бабушка ему в этом деле также не были помощниками. Квятковская — не являлась членом семьи, а Беата — целиком и полностью зависела от денег Навроцкого, вследствие разрушительного слабоумия. Больше у него родни не было. Об отце он уже давно не вспоминал. Если тот хотел, нашел бы сына ещё мальчишкой. Отыскать его с матерью было совсем не трудно, не прятались. Но ни он, ни его мать породившему Анжея мужчине были не нужны. Навроцкий закрыл глаза, баюкая нывшую скулу в ладони. Он был в западне. Мог дёргаться сколько угодно: не выпустит, а захочет вырваться, придётся отгрызть лапу — признаться во всем ненавидящему его отчиму и оказаться без семьи, без возможности заботиться о бабке, без надежды на то, что останется в жизни Боженки. К такой безысходности Анжей был не готов. Выйдя из машины, Моравский хлопнул дверцей. Громкий стук вывел подростка из невесёлых размышлений. Ян открыл дверцу с его стороны. — Тебе что, особое приглашение нужно, чтобы вылезти? — сварливо бросил он. — На ручках не вынесу, но если хочешь пинок под зад… Навроцкий поспешно проскользнул мимо него, выбираясь наружу. Ян словил его за локоть, не дав удрать в подъезд. — Дома скажешь Сержу, что подрался на линейке и получил в скулу, за что тебя домой отправили. Понял? — Понял, — он смотрел в пространство перед собой, избегая взгляда Моравского. — Только вот он вряд ли спросит, да? — блондин вошёл во вкус издевательств. — Плевать ему, даже если твою смазливую мордашку в блин раскатают. — Его пальцы потянулись к губам Навроцкого, припухлым, нежно розовым, как у девушки. Анжей, отшатнувшись, не сдержал гримасы отвращения. Рыкнув, Моравский сжал его локоть, дёрнув к себе. — Помни, за что я тебя держу, малец. Это место называется яйца, одно — Нарим, другое — Тим. — Он хохотнул, чрезвычайно гордясь своей «остротой». — Сожму кулак, и останешься без обоих. Усёк? — Усёк, яйцедав. Навроцкий, вырвавшись, припустил в подъезд, пока не получил по шее. Сзади визгливо захохотал Ян. Сопляк, ещё рыпался. Что же, тем приятнее будет его ломать. Закрыв машину, Моравский направился к подъезду, когда услышал, что его окликают по имени. Узнав голос, Ян похолодел. Надо же… И здесь нашли. Развернувшись, он затравленно огляделся по сторонам. Две расплывшиеся в довольной ухмылке рожи ожидали, когда их заметят, сидя в чёрном дамском «Пежо». Ян не удивился бы, если бы авто было угнанным. Уж очень не шли ярко-розовые пушистые шарики-освежителя, болтавшиеся на лобовом стекле, двум амбалам в салоне. Моравский стрельнул взглядом в сторону подъезда, раздумывая, не рвануть ли к дверям. Один из бритоголовых выбрался из машины, предупреждая его побег. — Не стоит, Пшек, — посоветовал по-отечески. — Ты же не станешь бегать от старых друзей. Ян, заносчиво поджал губы. — Я и не собирался никуда бежать, Глеб. — Да ну? Значит, мне показалось. Названный Глебом, ухмыляясь, чиркнул зажигалкой, прикуривая выуженную из пачки сигарету. Второй из здоровяков вылез следом, заняв позицию рядом. Одно лицо, одинаково кривая ухмылка. Одни мама с папой — его почтили своим визитом братья Шиловы — Глеб и Клим. И ненавидел их Ян даже больше своей покойной мамаши. — Ты заставил нас напрячь мозги, разыскивая тебя, — продолжил разговор Глеб, пыхнув дымом. Моравский развёл руками: — Так я же не прятался. Вот он я. — За надёжными бронированными дверьми. У богатенького дядюшки, живешь, как у бога за пазухой. — А мы тебя ищем, ножки сбиваем, — добавил второй из здоровяков — Клим, носивший на районе, где раньше имел несчастье обитать Моравский, кличку Полбрата. В их тандеме мозговым центром был всегда старший из братьев — Глеб. — Да вот, пришлось родственникам помочь… Тетка у меня умерла, разбилась. — Знаем, знаем, — задумчиво покивал Глеб, придирчиво рассматривая заусенец на большом пальце, — слыхали, как тебе подфартило. Родственничек попался богатенький. Что же ты нам про него раньше ничего не рассказывал? — Так маман с ним не общалась лет двадцать. — А тебя, значит, он подобрал, — Глеб стрельнул в него хитрым взглядом. — A знает ли твой родственник, какую помойную крысу в свой дом пустил? Ян скрипнул зубами, но смолчал. Расклад был не в его пользу. Братья любили наделать дырок в тушках, которые им огрызались. Полу куртки старшего из Шиловых оттопыривал явно не батончик «Баунти». — Видать, не знает, — протянул Шилов-старший. — Как и про делишки твои… незаконченные. — Послушайте, — Ян заюлил — зная, что им надо. — Я всё отдам. Устроился на работу, заработок хороший. Опять-таки дядька кое-что на текущие расходы подкидывает. Всё, что должен, я отдам… — Все десять тысяч? Моравский, запнувшись, вытаращил глаза: — Как … десять? Я же только три косаря должен был! — Так тебе ж счётчик включили, как только ты на лыжи встал. С двойным тарифом, — Глеб поморщился, слушая гогот брата. Смех у Клима был, как дуэт пенопласта со стеклом. — Вот и набежало. Короче, — он отбросил окурок, — Хозяин тебе время до конца недели дает. Делает тебе поблажку, по старой… дружбе. Не вернёшь десять косарей зелени к понедельнику — и тебе трындец. — Разберём на запчасти, короче, — доходчиво объяснил значение слова «трындец» в шиловском понимании Клим, ударив себя кулаком в раскрытую ладонь. — Сперва глазки выдавим, потом язык вырвем, уши отрежем, скальп снимем. А в жопу трубу засунем, большу-ущую… — Кончай, — перебил старший из братьев, — оставь ему место для буйства фантазии. Клим, ворча, полез в машину, Глеб, подойдя к Моравскому, вытянув из-за пазухи визитку, всунул ему в нагрудный карман пиджака. — Здесь телефончик, деньги соберёшь — позвони. А надумаешь снова на лыжню встать… — он сделал паузу, стряхнув невидимую пылинку с его плеча, — … так мы тебя всё равно найдём, и пощады уже не жди. Умирать будешь долго и страшно. Похлопав его по плечу, Глеб вернулся к машине. Ян проводил взглядом отъехавший от тротуара «Пежо». В кармане Моравского зазвонил телефон. Выдрав себя из тумана охватившего его ужаса, Ян потянулся к телефону. Звонил Навроцкий-старший, спросить, где он застрял. Сержу нужна была машина ехать в больницу к дочери. Как только что сообщили главе семейства — Божена вышла из комы.