Два крыла для Ангела

Осторожный стук в окно разбудил Нарима в половине седьмого утра. Вытащив себя из весьма ярких сновидений, Тариз, не открывая глаз, сунул ноги в тапочки и потянул себя к окну. Снаружи ожидаемо торчал Тим, балансируя на подставленной под стену коряге. Открыв окно, Нарим помог ему забраться в комнату и, зевая, опустился на диван, держа руку на боку. Поджившая рана страшно чесалась. — Ты чего так рано? — спросил он у Сафронова, глянув на часы. — Мне не спится, — Тимофей плюхнулся рядом с совершенно потерянным лицом. — Нар, почему всё так сложно, а? Тариз попытался хмыкнуть во время зевка и чуть не вывихнул челюсть. Закрыв рот, он, морщась, потёр щеку. — В половине седьмого утра из меня плохой философ, Лис. Тимофей, вздохнув, опрокинулся на диван, не вынимая рук из карманов джинсов. Нарим опёрся на руку, заглядывая в его лишённые покоя глаза. — Что с тобой? Сафронов поджал губы. Как признаться Таризу в том, что он намеренно оскорбил, оттолкнул от них Анжея? Было отчаянно стыдно. — Мне надо поговорить с Анжеем. Я должен всё сам исправить. — Ты это о чём? Поняв, что произнёс свою мысль вслух, Сафронов, подорвавшись, обвил руками его шею. Молча, ничего не поясняя, затыкая объятиями. Тариз нахмурился — к его резким сменам настроения он так и не привык. — Может, всё-таки скажешь, что случилось? — спросил он, поглаживая его по спине. Сафронов помотал головой. — Нет… Потом… Обними меня. — А я что делаю? — Крепче. — Крепче не могу, у меня шрам тянет. Хочешь, поцелую? — предложил он. Тим удивил, отказавшись. Нервно, одним коротким «нет». Турок озадачился. От поцелуев Лис никогда не отказывался. Робко льнул к нему и млел под его губами. — Пойдёшь сегодня в школу? — спросил, сменив тему. — Да, — рыжик всё не отлипал. Поза была неудобной, Нарим мужественно терпел, держась за бок и думая о том, как бы Тимофей не почувствовал его утренний стояк, который стал только тверже от их «обнимашек». В голову совсем не вовремя полезли мысли о том, что произошло между ними в квартире Сафроновых всего несколько дней назад. С тех пор они почти не касались друг друга, не говорили о том, что произошло, даже вспоминать себе не позволяли — и вот надо же, в сознание Тариза разом хлынуло всё пережитое с мельчайшими подробностями. Член жил своей жизнью и давил в пупок — напоминал о том, что не прочь бы повторить испытанное. — А мне Влад позволил пойти в школу только со следующей недели, — выпалил он, отвлекая себя от настойчивого желания завалить Тимофея на диван. — Швы снимет, и я присоединюсь к вам. Лира с нами о чём-то пообщаться хотела, — Нарим лихорадочно вспоминал, что там читал в интернете о том, как снимать «напряг» без рукоблудства. Вроде бы надо о чём-то отвратительном думать? Пауки, жуки, бабушкины зубные протезы в стакане с водой… — Голос у неё был расстроенным, она вроде бы с Анжеем разговаривала. — И что? Тимофей отлип, Нарим с облегчением выдохнул. — Рассказала ему о том, что меня Ян ранил. Сказала, Анжей переживал. — И всё? — Сафронов был разочарован. — Да как-то смяла она наш разговор. Пообещала рассказать при личной встрече, но заверила, что вроде он в порядке. — Я слышал, что Божена… она пошла на поправку. — Так это же хорошо. — Да, хорошо. Только … — Тимофей тряхнул чёлкой, — … не важно. Я сам Анжея отловлю и вправлю ему мозги. — Мозги, — задумчиво произнёс Нарим, скользя взглядом по пухлым розовым губам Тимофея. — Не люблю мозги… — Чего? — брови озадаченного Сафронова поползли вверх. Тариз встрепенулся. — Жареные мозги не люблю. Гадость редкостная, всегда наизнанку выворачивало, когда их мать готовила. Лежат такие на дощечке серо-розовые куски мозгового студня. Похлеще бабушкиных зубов… Распевавший дурным соловьем Турок запнулся, заметив, с какой тревогой вытаращился на него Сафронов. — С тобой всё в порядке, Нар? Турок, надув щёки, с шумом выпустил из себя весь воздух. — У меня стояк, — с досадой признался он, — не знаю, как этого гада уложить. Вот и думаю о всяких мерзостях. Только ему всё нипочём. Лис с мгновенье смотрел на него, приоткрыв рот, прежде чем расплылся в потрясающе соблазнительной улыбке. «Просто блядской», — решил про себя окосевший Нарим, отвечая такой же. Сафронов придвинулся ближе и прошептал на ухо с вибрирующими нотками: — Покажи. И у Тариза крышу снесло, сорвав с губ низкий стон, отправившийся прямиком в рот Тимофея. Рыжик увлёк его на постель, опрокидывая на себя, обвивая, словно лоза — руками и ногами, прижимаясь всем телом. Нарим, уйдя в поцелуй, изучал податливые губы, покрыв его собой, выцеловывал шею, ключицы. А Тимофей, подставляясь его рукам, тяжело и часто дышал, кусая костяшки пальцев, чтобы не закричать от томления, посылавшего тёплые волны от макушки до пяток и обратно. Безропотно позволил стянуть с себя свитер, задрать майку и приникнуть к соскам. Нарим отстранился только для того, чтобы снять с себя футболку. Трясущимися пальцами расстегнул молнию на его джинсах, сдёрнул вместе с бельем вниз, и глухо застонал, увидев налитой член Тима, лежащий на гладко выбритом лобке. Не затягивая, Нарим погрузил его в рот. Не ожидавший такой быстроты маневра, Сафронов, ахнув, выгнулся в «мостик» и тут же опал, впиваясь зубами в уголок одеяла. Нарим сводил его с ума, облизывал, причмокивал, словно смаковал нечто невероятно вкусное. Не отрываясь от рыжика, Тариз освободил руку, погладил его бедро, вызвав новый конвульсивный вздох у Тимофея, и просунул руку к изнывавшему в желании попасть в тесное объятие пальцев, члену. Смазка мгновенно смочила ладонь. Скользнув собственным естеством в тесноту кулака, он притянул поближе не перестававшего стонать Тимофея, и едва не отправил себя в оргазм с первого же тесного контакта с «пятью подружками». Сафронов заскрёб пальцами простыни, когда Тариз, освободив рот, провёл широким мазком языка от основания ствола до навершия «желудя» и, обцеловав живот, снова вобрал его в себя. Надолго рыжика не хватило, Нарим «добил» его выдержку, покружив подушечкой влажного от смазки пальца вокруг сжавшейся ануса — и его тело пробила крупная дрожь. Едва успев выбраться из горла Тариза, Тим, вытянувшись, громко всхлипнул и украсил грудь Турка тёплыми каплями. Нарим быстро догнал друга, и, содрогаясь, благословил пол у дивана теми же «красками». Натянув белье и укрыв распластавшегося в блаженной полудреме Сафронова одеялом, Нарим повалился рядом. Рассеянно жмурясь, Лис смотрел в потолок. Турок благодарно чмокнул его в солоноватую от пота кожу плеча. Того тут же передёрнуло остатками схлынувшего вожделения. По губам, истерзанным поцелуями, скользнула улыбка. — Нар, — пробормотал сонно, — откуда ты… так умеешь…? Турок самодовольно усмехнулся. Похоже, он его удивил. — Это, детка, интернет называется. Тариз к любому делу умел подходить со всей присущей ему основательностью. И только он сам знал, сколько раз едва не подавился бананом, пока «учился» премудростям орального удовлетворения из обучающего видеоролика. Тимофей засопел, провалившись в короткий сон. Турок, притянув его к себе, закрыл глаза. В голове настойчиво крутилась мысль — он должен был увидеть Анжея и расставить все точки над «i»… *** Этим же утром Навроцкий-младший выполз из своей комнаты, едва стало светать. Уснуть так толком и не удалось. Ему всю ночь снились кошмары, в которых за ним гонялся Моравский с длинным кухонным ножом и грозился убить, если он не согласится отдать ему свою фамилию. Он несколько раз просыпался, вскрикивая и натягивая на голову одеяло, и к шести утра решил сходить в душ, поняв, что медленно, но уверенно сходит с ума. Пройдя по погруженному в предрассветный сумрак коридору к ванной комнате, он уложил руку на ручку двери, когда заметил, что в кухне горит слабый свет. Решив, что в кухне возится ранняя пташка Лена, Анжей пошаркал тапочками в кухню. Войдя вовнутрь, он понял, что ошибся. За столом сидел одетый в домашний халат и пижамные штаны Серж Навроцкий. Мужчина держал в руках сигарету. От кончика вился дымок, расползаясь по кухне тонким серым маревом. Перед хозяином дома на подставке из прессованной стружки пробкового дерева стоял стакан. Рядом высилась бутылка «Хенесси». Услышав шаги, глава семейства, подняв голову, окинул замершего у входа пасынка покрасневшими глазами. Анжей поджал губы. Серж бросил курить сразу же, как узнал о беременности жены. Не хотел вредить ребенку. И пить позволял себе весьма редко, лишь по праздникам, произнося традиционный тост в память о славных предках. — Почему ты не в постели? — хрипло спросил мужчина, укрываясь от него за новой порцией дыма. — Ночь ещё. — Шесть утра, почти, — поправил он, покосившись на круглые часы с фигурным циферблатом, показывавшие без пятнадцати шесть. Навроцкий, проследив за его взглядом, приподнял бровь. — И правда… Утро… Как быстро летит время. Он замолчал, уставившись пустым взглядом в пространство. Анжей стоял у двери, не зная, что ему делать. Они впервые были один на один со дня гибели Натальи Навроцкой. Отношения между ними никогда не были гладкими. Анжей долгие годы ждал возвращения отца, потому сторонился отчима, не приняв его даже тогда, когда узнал, что биологический родитель отказался от своих родительских прав, сделав возможным усыновление Анжея Сержем. После рождения Божены Навроцкий окончательно оставил бесплодные попытки установить между ними отношения отца и сына. Они просто терпели друг друга на одной территории. Но, может, терпел только один Анжей? В его комнате на столе до сих пор лежал платок Навроцкого-старшего. Анжей не отдал его, сам не зная почему, и теперь уцепился за этот незначительный жест отчима, как за доказательство того, что Серж сможет простить ему случившееся с Боженой. Если он с главой семьи не найдёт общий язык, жизнь Анжея, и без того горькая, превратится в окончательный кошмар. Решившись, он направил себя к столу и присел на стул. Навроцкий-старший смотрел на него через дым. Трёхдневная седая щетина укрывала щёки мужчины, от него ощутимо пахло алкоголем и потом. Серж, маниакально следивший за безупречным внешним видом, был не похож на самого себя. — Может… приготовить чаю, — предложил Анжей, покосившись на практически пустую бутылку коньяка. Ещё одна такая же, початая, стояла у края стола. Бровь мужчины изогнулась. — Ты намерен приготовить мне чаю? — Если ты хочешь… — он, запнувшись, продолжил: — Всё же лучше, чем пить спиртное. — Ты заботишься обо мне? Анжей нервно разжимал и сжимал пальцы в кулаках. — Что в этом такого? Он испуганно встрепенулся, когда Навроцкий вдруг резко нагнулся к краю стола, сверля его прищуром глаз: — Да потому, что ты, неблагодарный щенок, никогда за все эти годы палец о палец не ударил в заботах обо мне, — выцедил мужчина злым, надтреснутым голосом, — я растил тебя с четырёх лет, плясал перед тобой, как клоун, только бы завоевать твоё внимание, и не заслужил даже простого «спасибо». Куда там отцом назвать! Ни разу не удосужился напрямую ко мне по имени обратиться. Я кормил и одевал тебя, оплачивал твои занятия по музыке, поездки за границу, не отказывал ни в чём — ни тебе, ни твоей матери. Я терпеливо ждал, что хоть что-нибудь изменится, и ты, наконец-то, дозреешь до понимания того, что я заслужил это чёртово «папа», а не «этот тип, которого ты выбрала себе в мужья»! Анжей сглотнул, вспомнив эпизод, упомянутый Навроцким. Тогда они с матерью крепко повздорили, и он проорал эту фразу на всю квартиру, обвинив мать в том, что Серж ей дороже него. Отчим их скандал слышал, но не вмешался. Как всегда. — Божена единственная, от кого я услышал то, чего ждал столько лет, — продолжил выплёскиваться Навроцкий, — мой ребёнок не нуждался в доказательствах того, что я люблю её. От меня не требовалось изощряться, чтобы она поняла одну простую истину — если кто-то заботится о тебе, значит нужно проявлять хоть малую благодарность в ответ! Анжей покраснел. Никогда до этого Серж не говорил с ним о том, что чувствовал. С такой стороны на их отношения он, с эгоистичностью подростка, не смотрел. По сути, и такого количества слов, выплеснутых на него сейчас, Анжей никогда от отчима не слышал. — Я… мы ведь можем… — … и ты лишил меня того, что я так долго ждал! — Глава семьи его не слушал. — Ты должен был позаботиться о сестре! — заорал он, срываясь, ударив с силой кулаком в столешницу. Бутылки подскочили, пустая упала на пол, разбившись, одновременно с его надеждой на прощение. Анжей вскочил. Навроцкий, выбросив руку, успел схватить его за запястье, дёрнул к себе, поднимаясь на ноги. — Всего лишь застегнуть ремень, всего лишь быть вежливым с матерью, которая любила тебя всем сердцем, — прорычал мужчина, закипая в пьяном гневе, — всего лишь быть ответственным и благодарным! — Я не хотел, — он отчаянно закричал, — если бы я мог вернуть время назад, я бы всё исправил, но я не могу! Мне очень жаль Божену, поверь… Он ахнул, получив пощечину, и схватился за щёку, широко распахнув глаза. Навроцкий-старший никогда не поднимал на него руку. Серж оттолкнул его. Анжей, подавшись назад, зацепился за стул, попытался схватиться за него, рука соскользнула, и он, не удержавшись, упал на пол. — Никогда не смей произносить её имени, — выплюнул мужчина сквозь зубы, — моя дочь, благодаря тебе, превратилась в овощ. Говоришь, что хочешь вернуть прошлое? Я бы тоже хотел и засунул бы в машину Натальи тебя — вместо Божены. Это ты должен был вылететь через стекло, проехаться по асфальту и лежать сейчас вместо моего ребёнка с изломанным бесполезным телом! Убирайся, пока я не придушил тебя! — Серж закричал, сажая голос: — Убирайся!!! Его вопль подбросил белого, как мел, Анжея на ноги. Развернувшись, он рванул в дверь и столкнулся на пороге с обеспокоенной Леной, натягивавшей на ходу на длинную ночнушку халат. — Что случилось? — спросила она, словив выпрыгнувшего на неё подростка в объятия, но он вырвался из её рук и побежал к своей комнате. Рухнув на стул, Навроцкий впил пальцы в волосы, издав подавленный животный вой. Квятковская вошла на кухню. — Серж, — позвала она напряжённым голосом, впервые назвав работодателя по имени, — что тут происходит? — Оставь меня в покое, — мужчина потянулся к стакану. — Хватит. — Она шагнула к столу, успела выхватить у него бутылку и убрала за пределы досягаемости стакан. — Хватит терзать себя и Анжея. Подумали бы о том, что чувствует подросток, потерявший мать. У него никого на этом свете не осталось. Только бабка, выжившая из ума, и Божена. И отчим, который решил обвинить его во всех смертных грехах. Взрослый человек должен быть мудрее и милосерднее. — Ты забываешься, Лена. Отдай сюда. — Навроцкий попытался выхватить у неё бутылку, девушка отступила назад, пряча спиртное за спиной. — Нет. — Квятковская была не из робких, прошла к мойке и, отставив руку, вылила коньяк. Навроцкий-старший, раздув ноздри, попёр на девушку, но остановился, услышав громкий хлопок входной двери. Лена нахмурилась. Она не сомневалась, что это выбежал из квартиры Анжей. Девушка посмотрела на часы. До школы оставалось почти два часа. — Надеюсь, что вы собой не гордитесь, Серж, — с упрёком произнесла она, глядя в глаза смешавшегося мужчины. Выскочив на улицу, Анжей, не разбирая дороги, повернул в сторону школы. Идти всё равно было некуда, только в школу. Раньше он пошёл бы к Тиму, у того всегда пустовала квартира. Он пожаловался бы ему на Сержа, и Сафронов бы его успокоил. Рядом с Лисом ему всегда становилось хорошо. Их доверие друг другу было полным. Потому было так тяжело потерять именно его. И вдвойне больнее от несправедливости его слов. Остановившись у нужного ему маршрута, он стёр стекавшие по щекам слезы. К счастью, на остановке он пребывал в одиночестве, иначе его позорная слабость стала бы всеобщим достоянием. Маршрутка пришла пустой. Забившись на заднее сиденье к окну, Навроцкий прислонился лбом к стеклу. Он закрыл глаза, погрузившись в свои горести. Было ясным, что Серж его не простил и их отношения никогда не наладятся. В голове снова пронеслись слова Навроцкого: — …это ты должен был вылететь через стекло, проехаться по асфальту и лежать сейчас вместо моего ребёнка с изломанным бесполезным телом… Вот что Серж думал, о чём жалел. Что ж, Анжей жалел о том же. О том, что не был в машине матери, когда она врезалась в грузовик, и не погиб вместе с ней. И не было бы терзавшего его раскаяния и разбитого сердца. Его плечи затряслись от беззвучных рыданий. Было горько и больно. Никому он не был нужен. Его, не задумываясь, отправили бы на смерть, заменив на живую, здоровую Божену. Таким одиноким он себя ещё не ощущал. Навроцкий вытер мокрый нос, провёл по скуле тылом ладони. Маршрутка остановилась. Он вышел, повесив рюкзак на плечо, и побежал к школе. Во дворе не задержался и свернул за угол, направившись к старому убежищу. Даже Нарим не знал о нём. Вряд ли Тариз одобрил бы нору, которую они с Лисом облюбовали под свой тайник. Прогнувшись под металлическими турникетами, подошёл ко входу в подвал, крытому низкой жестяной крышей. Забросив на крышу рюкзак, он забрался на задребезжавшую жесть и двинулся к соседнему козырьку над запертым входом в давно заброшенную котельную. Запрыгнув на козырек, Навроцкий отодвинул кусок фанеры, заменявшей разбитое стекло в окне и оказался внутри. К стене была приставлена старая деревянная лестница. Котельной пользовался не только он с Тимом, но и местные любители отлынивать от уроков. Однако использовали они нижний этаж здания, а Анжей двинулся вдоль узкого карниза, идущего от слухового окна к незаконченному чердаку котельной. Здесь потолок покрывал нижний этаж лишь на три четверти. Именно тут они с Тимофеем и устроили своё тайное лежбище — гнездо из настеленных в несколько слоёв старых одеял и спинки от дивана, которую они с большим трудом затащили на чердак. От остальной части чердака их убежище ограждала стена из деревянных ящиков и прочего школьного хлама, накопившегося за десятки лет. На чердаке пахло пылью и крысами. Опустившись на спинку дивана, Анжей свернулся в комок. На уроки он сегодня не пойдёт. Видеть одноклассников, у каждого из которых был дом и, как минимум, один любящий родитель, было невыносимо. Если же в классе появится Тимофей с Наримом, он просто не выдержит и сорвётся. Почувствовав, что упёрся боком во что-то острое, он сунул под себя руку и вытащил старую пластиковую зажигалку, принадлежавшую Тиму. Он помнил, как Сафронов принёс её вместе с пачкой сигарет. Им было тогда по пятнадцать. Неугомонный рыжик хотел научится курить и уговаривал друга поддержать его в начинаниях «взрослой жизни». Навроцкий-младший обозвал его дураком. Тимофей, деланно рассердившись, набросился на него, тормоша, и повалил на спину. Тогда же их губы столкнулись. Поцелуй был случайным, они просто мазнули губами, но Сафронов вдруг застонал, с силой сжимая его рёбра, и жадно впился в его рот. Анжей от удивления не сопротивлялся, только распахнул глаза, когда Тимофей, часто и рвано дыша, задрал на нём футболку, и, как безумный, принялся его целовать. Сафронов ползал по нему губами, и он ему не мешал, слушая, как вибрируют струны внутри, порождая доселе незнакомое чувство, заставившего его самого открывать рот в судорожных глотках воздуха. Лис, вдруг жалобно всхлипнув, дёрнулся пару раз, припав щекой к его груди, и на некоторое время замер. Поняв, что произошло, Навроцкий растерялся. Его собственное возбуждение схлынуло, едва родившись, от резкого осознания того, что он отчаянно хотел бы видеть на месте Сафронова — Тариза. Отойдя, Лис, отчаянно краснея, попросил у него прощение. Анжей предложил другу не париться, словно произошедшее было совершенно рядовым событием и Тимофей потерянно опустил плечи. Он так и не понял, чем же его тогда обидел. Через год он признался Сафронову в том, что любит Тариза, и услышал в ответ, что сам Лис сходит с ума по Нариму. Ссориться и «делить» Турка они не стали, обнялись, как заговорщики, и поклялись друг другу, что никогда не будут ревновать. Анжей опустил зажигалку. Врагами они не стали. А вот с ревностью… Тут поспешили. Он, зажмурившись, закрыл лицо ладонями, и тут же, подскочив, сел, услышав раздавшиеся снизу голоса. В котельной кто-то был. Анжей прислушался — говорили несколько ребят. О чём шёл разговор, он разбирал слабо. Голоса затихли на некоторое время и он, поднявшись на ноги, осторожно приблизился к широкому квадрату открытого пространства. Внизу стояли двое, в одном он с удивлением узнал Вострякова Гришку. Второй — щуплый, болезненного вида пацан, с выкрашенным во все цвета радуги волосом, несколькими годами младше, был ему незнаком. Востряков поразил не только тем, что вдруг оказался в совершенно неподходящем для него месте — Гришка был известным трусом и тихоней, а и сменой образа. С лица исчезли очки и вечно унылое выражение, сменившись напыщенной заносчивостью. Вместо блёклой замызганой куртки на Вострякове была надета кожаная косуха, через плечо свисала сумка по последней подростковой моде. В руках Востряков держал металлическую коробку из-под печенья и рылся в ней, что-то выискивая между аккуратных рядков расфасованных пакетиков. Младший из мальчишек терпеливо ждал, держа в руках денежную купюру. Отыскав нужное, Востряков протянул пацану пакетик с десятком таблеток. — И не больше одной за раз, — властно предупредил он, сгребая с рук мальца купюру. — Не то крышу снесёт. «Покупатель», выхватив пакетик, шустро потрусил к лестнице. Гришка, аккуратно сложив купюру пополам, спрятал её в коробку. Потянувшись к карману, Анжей вытащил мобильный, включил камеру и, наставив мобильный на Вострякова, негромко свистнул. Дёрнувшись, Востряков перепугано устремил подслеповатый взгляд вверх. Увидев смотревшего на него Навроцкого, державшего в руках мобильный, Гришка нервно сглотнул. Опустив мобильный, Анжей пошёл к карнизу. Добравшись до лестницы, он начал свой спуск вниз.