Два крыла для Ангела

За ночь Нарим так и не сомкнул глаз, пролежав на полу в позе эмбриона до самого рассвета. Отец затащил его в квартиру, сжимая рукой за шею. На пороге Турок, запнувшись, растянулся на полу. Его подняли, лишили мобильного, и, протащив к двери в его комнату, под испуганные крики матери и Амаль, без церемоний закинули внутрь. Дверь захлопнулась, через минуту Турок услышал, как отец вернулся и, закрыв дверь на ключ, для верности задвинул под неё тяжелую тумбу. Нарим поджал колени к животу, слушая, как кричат друг на друга отец и мать, мешая русский и турецкий. Батур не вмешивался, судя по всему, сдерживал сестру. Амаль истерически просила пояснить ей, что происходит. Ей пояснили. Отец в грубой форме заявил, что благодаря вседозволенности, которую допустила Катерина в воспитании детей, в его доме вырос «поганый педик». Оскорбление хлестнуло, как плеть. Нарим, зажмурившись, уткнулся лицом в колени. В доме на некоторое время повисла могильная тишина. Мать и Амаль переваривали услышанное. Обе, не поверив, дружно принялись убеждать главу семейства в том, что он не прав, и тогда мужчина выплеснул им на головы то, чему был свидетелем вместе с Батуром. Тот подтвердил, добавив с презрением, что Нарим опозорил весь род Таризов, опорочив так же честное имя отца в их общине, и покрыл несмываемым позором своих сестер и семьи их мужей. Не забыл напомнить и о том, что младшая из дочерей ещё не нашла себе супруга, и выразил сомнение, что кто-то решится взять её в жены, после того, как узнают правду о Нариме. Сердце Турка затопило жгучим раскаянием. Бальзамом на душу оказался ответ Амаль — девушка храбро ответила, что не обязательно должна выйти замуж за мусульманина. Звук хлёсткой пощечины, и последовавший вскрик Амаль заставил Нарима бессильно зарычать. Он не сомневался в том, что сестру ударил отец. Тариз-старший никогда до этого не бил своих детей. Был любящим и заботливым родителем. Амаль сорвалась в плач. Мать, зароптав, двинулась было на помощь дочери, но её остановил гневный окрик мужа. Дверь в комнату Амаль, размещавшуюся рядом с комнатой Нарима, громко хлопнула, показав, что сестра убежала к себе. Ещё один родной для него человек был им обижен. Турок сунул лицо в дрожащие ладони. Батур сказал, что больше не может находиться в их доме, и семья должна решить, что делать с Наримом. Как только он ушёл, мать с отцом перенесли продолжение ссоры на кухню. Турок, кусая губы, перевернулся на спину — кажется, у него было сломано ребро. Подняв свитер, он ощупал бок, в нижней части живота его пробило острой болью. За стеной слышался плач Амаль. Он открыл рот, чтобы позвать её, стены были достаточно тонкими, но так и не произнёс ни звука. Сказать ему ей было нечего. *** Он забылся коротким сном перед самым рассветом и вынырнул из тяжёлого сновидения под звук дрели. Осознав, что шум идёт от окна, Нарим с трудом сел, опираясь на ладонь. Со своего места рядом с диваном он видел появившийся у окна силуэт. Тариз–старший стоял на лестнице, завинчивая в раму шурупы. Нариму надёжно перекрыли путь побега через окно. Нар с отупелым равнодушием снова лёг на пол, держась за рёбра: дышать в полную силу не получалось, грудь словно сдавило обручем. При свете разгоравшегося дня на коже проступили полосы синяков в месте, где он встретился туловищем со ступенями. На этом Тариз-старший не остановился. К обеду прибыли мастера и быстро установили на окне ажурную решетку. За ними Турок не наблюдал, пытался бороться с жаждой посредством сна. Уснуть не получалось, пить хотелось всё больше, но воды в комнате не было. Он с тоской думал об оставленной в рюкзаке недопитой бутылке с минералкой. В сознании то и дело всплывал запотевший стакан с кока-колой, со льдом и пузырьками. — Пить… — хрипло прошептал он, словно его могли услышать. И забывшись, жалобно закричал: — Мама! Вышло душераздирающе, и за стеной послышался разгневанный голос Катерины, ей ответил голос отца, пресекающий все попытки разбудить в нём родительское сострадание. Женщина заплакала. За дверью взывал к ней её ребенок, но Тариз-старший был непреклонен, войти к Нариму ей не позволил, велев уйти на кухню и заняться ужином. Что ответила мать, он не слышал, но отец вдруг разразился бранью на турецком и грубо велел жене заткнуться. Нар закусил губу. Лучше бы он удержал язык за зубами. На какое-то время он провалился в полудрёму, тяжело дыша и вздрагивая. Ему приснилась бурная река, текущая в горах посреди зелени трав и ярко-алых пятен мака. Он вошёл в воду, погрузив в ласкающий холод потока горевшее жаром тело, и принялся жадно пить со сложенных ковшиком ладоней. Вода пролилась на грудь. Он погрузил в ладони лицо и проснулся, уже понимая, что вода действительно заливает его подбородок и шею. Амаль сидела на полу рядом с ним и поила его из кружки. — Не спеши, — девушка оттёрла воду с его лица краем домашнего платья. Он кивнул, не отрываясь от чашки, придержал её под донышко, будто боялся, что она заберёт её. Допив всё до капли, Нарим откинулся спиной на край дивана. — Амаль… — его голос сел от хрипа. — Прости меня… Она, отставив чашку на пол, пожала печами: — За что? — Отец… он ударил тебя. — Тебе тоже досталось. Я принесла тебе немного поесть, блинчики с медом. Съешь их сейчас, пока отец не видит, что мы открыли твою комнату. Нарим метнул взгляд к двери. Значит, Амаль пустил не отец. Прощать его никто не собирался. — Где мама? — На кухне, сторожит у окна. Отец не знает, что у неё есть запасные ключи от всех комнат. — Она помолчала, прежде чем позвала его по имени. — Нар… Скажи, что отец всё не так понял. Он глянул на неё больными глазами. — Нет, — врать ей он не станет, — понял всё так, как и было. Амаль ошеломленно покачала головой: — Да как же это? — Да как-то так… — У тебя же были девушки. — Своему сердцу я не хозяин. Это оно хозяин мне. Так уж вышло, что, похоже, мне не быть мужем для женщины. И внуков моему отцу от меня не дождаться. Тимофей… вряд ли когда-нибудь забеременеет. — В сознании отчего-то мелькнуло лицо Анжея, и он отогнал образ Навроцкого-младшего, тряхнув головой. Амаль понадобилась пауза, чтобы переварить услышанное. — Ты понимаешь, что отец никогда не смирится с твоим выбором? — Понимаю. — Ты его единственный сын, наследник имени. Девочки не в счёт. Ты сам знаешь, что каждая из нас примет имя мужа. Твоего появления он ждал столько лет. А ты… — … стал его разочарованием, — договорил он. — Я себя изменять ради него не стану, каков есть, такого пусть и любит. — Отец живёт прошлым. Он не сможет смириться с тем, что его сын… — Амаль в смущении замолчала. — Поганый педик? — с горечью подсказал Нарим. Девушка опустила плечи. — Ты слышал. Он скривил рот в невесёлой усмешке: — Трудно было не услышать, отец вопил так, что наверняка сделал правду обо мне достоянием всего дома. Амаль, протянув руку, погладила волосы брата. Нар был младшим, она привыкла заботиться о нём. Её сердце сжималось в предчувствии, что ничего хорошего ни Нарима, ни всю их семью не ждёт. — Я люблю тебя, братец, — расчувствовавшись, сказала она то, чего никогда вслух не говорила, — и я всегда буду на твоей стороне. Он, словив руку сестры, благодарно прижался сухими губами к родным ладоням. Амаль всегда была для него куда ближе, чем остальные сестры. Именно потому и вину перед ней испытывал большую, чем перед кем-либо ещё. — Я, возможно, лишил тебя мужа, а ты говоришь, что всё равно любишь меня. Она громко фыркнула, сверкнув весельем в глазах. — Одними членами нашей общины весь род мужской не ограничивается, Нар. Вышла же Надиль замуж за христианина, и отец это как-то пережил. Мы живём не в Турции, и отцу стоило бы об этом помнить. Надиль была их второй по старшинству сестрой и уже пятый год жила за границей в Прибалтике с мужем-эстонцем. Единственная из детей Таризов, чей выбор не пал на мусульманина. — Не пережил до сих пор, — со слабой улыбкой заверил Турок. — И сейчас зятьку шею готов сломать. Они посмеялись натянуто, не слишком искренне, просто, чтобы поддержать друг друга. Обоим было страшно. Потому, замолкнув, они в едином порыве потянулись друг к другу и крепко обнялись. Из коридора послышался встревоженный оклик матери. Разорвав объятия, Амаль поднялась на ноги. — Похоже, отец вернулся. — Амаль, — он поспешно словил её за руку, — сходи к Тиму, — попросил Нарим, — скажи, чтобы пока держался подальше от нашего дома и в особенности от отца. Скажи, что так надо. Я сам его найду, когда всё уляжется. Она не была настроена столь оптимистично, однако кивнула и быстро покинула его комнату. Катерина Тариз закрыла замок двери, и обе припустили на кухню. Тариз-старший зашёл в дом, как только женщины исчезли на кухне, в компании Батура и двух молодых родственников зятя, крепких, плечистых парней с суровыми бородатыми лицами. Катерина Тариз вышла обратно в коридор, вытирая полотенцем мокрые руки. Увидев, с кем заявился глава семейства, женщина обеспокоенно поджала губы. — Айрат, что происходит? — спросила она. Амаль, появившись за спиной матери, обняла её за плечи. Ничего хорошего визит Батура, самого ревностного приверженца традиции шариата, в их семье не сулило. — Занимайся своими делами, женщина, — сурово велел Тариз-старший, разуваясь. Катерина, вспыхнув, изменилась в лице. — Айрат, не говори так со мной. — Голос она понизила, но в большем уступать не собиралась. — Я мать твоих детей, в конце концов, и шла замуж не за оголтелого моджахеда. Её выпад он игнорировал, развернувшись, сказал что-то вполголоса Батуру, и тот, без церемоний, оттеснил Катерину с дочерью в комнату Амаль, где и закрыл обоих. Избавившись от женщин, все четверо зашли в комнату Нарима. Нарим встретил их появление, стоя на коленях, подняться полностью не получилось. Ноги от волнения не держали. Он отчаянно хотел казаться храбрым, но охвативший его страх выплеснулся во взгляд. Четверо мужчин смотрели на него с одинаковой суровостью. Батур нарочито медленно вытянул из кармана моток веревки. Двое родственников зятя, не спеша, достали из принесённой одним из них сумки две длинные палки с ручками, обмотанными тонкими полосками кожи. Поняв, что его ждёт, он в отчаянии метнул взгляд к лицу Тариза-старшего. — Бабам*… — позвал он отца. Хозяин дома не пошевелился, в глазах мужчины застыла смесь горького разочарования и презрения. — Я совершил ошибку, разрешив твоей матери воспитывать тебя. Балуя и не требуя почти никакой ответственности. Позволил тебе жить, не соблюдая наших традиций. Носить не подобающую одежду, выкрасить волосы. Думаю, что эта юношеская глупость со временем пройдёт. Я упустил то, что ты ступил не на ту дорогу, которой должен был идти. Это моя ошибка и я её исправлю. — Ты не понимаешь, да?! — закричал Нар, сажая голос. — Я не обязан быть таким, как ты! Я живу в другой стране, твои законы — не мои законы! Я согласен чтить традиции, но это моя жизнь! И я не сделал ничего, чтобы заслужить то, что ты задумал! — Таков мой долг… — Твой долг любить меня, потому, что я твой ребёнок! — Мой долг наставить тебя на путь истинный. Нарим нервно расхохотался, давясь всхлипами. — А твой путь, конечно, единственно правильный. Другого и быть не может, потому ты позволишь истязать меня во имя своего лицемерно-справедливого бога! Тогда у меня для тебя новость, отец — в такого бога я отказываюсь верить! В бога, что велит отцу ломать сына… Батур, зашипев, подпрыгнул к Нариму и с размаху ударил его по лицу раскрытой ладонью. Пощечина вырвала у подростка слабый вскрик. Батур зачастил на турецком, требуя от Тариза-старшего наказать «зарвавшегося мальчишку». Нарим, держась за щёку, смотрел только на отца. Кто и что для него окажется важнее? Он или община? Веру приплетать не стал. Айрат Тариз никогда не был закостенелым фанатиком, в отличии от Батура. — Выбери меня, бабам… — прошептал с мольбой. Тариз-старший услышал и, казалось, заколебался, Батур прикрикнул, напоминая, что Нар оскорбил своим поведением Аллаха и правоверных всем скопом взятых, позволив себе повысить голос на тестя. Нарим в надежде вскинул голову, отец никогда не позволял на себя кричать. Батур поднажал, напомнив Таризу-старшему о его долге перед остальными членами семьи. У того были ещё и дочери, и ему следовало помнить об их семьях, что не простят главе семейства его нерешительности. Сбросив оцепенение, Айрат тяжело кивнул, и, развернувшись спиной к сыну, встал лицом к стене. Нарим закричал, когда его, схватив, повалили на пол. Батур, сев на его поясницу, крепко ухватил подростка за запястья. Его руки связали, заломив так, что едва не вывернули предплечья. Орущий призывы о помощи рот заткнули кляпом и накинули сверху простынь. Один из мужчин вытащил из сумки большие портновские ножницы. Ухватив Нарима за волосы, Батур принялся срезать с его головы красные пряди. Когда с одним «попустительством» было закончено, оставив голову Турка обчекрыженной, как головешку капусты, Батур слез, и экзекуторы взялись за палки. Удары посыпались на спину, ягодицы и ноги Тариза-младшего. Били не жалея. Нарим выл и извивался ужом, забыв о желании казаться сильным. Один из ударов, что пришёлся на голову, милосердно лишил его сознания. Того, как в комнату ворвались мать и сестра, выбившие замок, он уже не увидел. Катерина Тариз упала на сына, подставив себя под удары. Батур в запале ударил женщину по спине. Амаль прыгнула на него, защищая мать. Её стащили с Батура и швырнули в стену, под которой она и затихла. Тариз-старший, не вмешиваясь, продолжал стоять лицом к стене. Завернув продолжавшего пребывать без сознания Нарима в простынь, истязатели вырвали мальчишку из рук голосившей Катерины и вынесли его из комнаты. «Бабам*» (тур) — отец.