Два крыла для Ангела

Нарим проспал почти сутки и проснулся от ощущения мягкого тепла на губах. Тимофей отстранился, и Тариз открыл глаза, уже зная, кого увидит. Губы Сафронова он мог узнать, и не поднимая век. Манера растворяться в нежности у рыжика была особая. — Я думал, ты мне снишься, — голос Тариза со сна был хриплым. — Я реальный, — заверил Сафронов. Нарим, морщась, поднял руку, чтобы поворошить его волосы. Перехватив за запястье, Тимофей прижал его ладонь к щеке. — Где это мы? — Тариз прошёлся взглядом по окружающему пространству. Они находились в светлой большой комнате, обставленной новой модной мебелью, с кубиками-креслами у балконного блока и стеклянным журнальным столиком. Сам Нарим лежал на широкой двухспальной кровати, вполне способной вместить целую семью. Пастельные тона стен и мебели разбавляли яркие пятна подушек на креслах и изощрённые формы прикроватных ламп из дутого цветного стекла. — В гостинице Искандера — «Белек», — пояснил Сафронов. — Мы провели здесь ночь. Мой номер по соседству. У нас общая дверь. Как его с Тимофем привезли в гостиницу, Тариз не помнил — отключился в машине Айнура, едва они отъехали от «Восточной кухни». — Ясно, — Тариз потянулся поднять майку и тут же тихо зашипел — избитое тело на малейшее движение отвечало болью. Перед глазами до сих пор рябило, напоминая о том, сколько раз на его голову опустилась палка. — А где Анжей? — спросил, уходя от тяжёлых воспоминаний. Сафронов закусил губу. — Он с нами не поехал. — Почему? — Странный ты, — он с деланным равнодушием пожал плечами. — Кто бы ему позволил не ночевать дома? Лена бы Яна с собаками послала Анжея искать. Это только я да ты никому не нужны. Нарим, соглашаясь, кивнул. — А как вы оба у Батура оказались? Тимофей отвернулся, он уже сожалел о том, что позвал Навроцкого участвовать в заранее обречённой на провал спасательной операции. Но вчера ночью эта идея показалась ему единственно верной. — Ко мне прибежала Амаль, сказала, что тебя избили и увезли за город. Я бросился к Анжею, у него есть мопед, и он не отказался бы помочь. К кому ещё я мог обратиться? — В милицию. — Амаль не хотела вмешательства милиции. Твоего отца бы посадили, как и Батура. Нариму было наплевать, кто и куда бы сел, но он промолчал. Тариз рефлекторно провёл пятернёй по макушке — и вместо привычной мягкости волос въехал пальцами в куцые клочки. Тимофей с беспокойством проследил за глухим блеском тоски в глазах друга. — Волосы отрастут, Нар. — Я знаю, — без эмоций отозвался он, опуская руку. Если его хотели не только наказать, но и унизить, то у его мучителей задуманное вышло на все сто процентов. Турку нравилась его бунтарская огненная шевелюра, и волосы он растил не один год. — Выгляжу уродом. — Не говори так. Хочешь я тоже отскубусь? — Даже думать не смей, — Нарим нахмурился.  — Все равно у меня они не такие красивые, как у Анжея. — Дурень. Иди ко мне. Тариз опустил майку на фиксирующую повреждённые рёбра повязку и притянул его к себе. Тимофей с готовностью прильнул и Тариз уткнулся в его макушку губами. — Не смей срезать волосы, лады? — пробормотал устало. — И всё у тебя такое же красивое, как и у Анжея. Лис отстранился. Такое же…. Но не лучшее. Ревность вновь разлилась в груди немилосердным жжением. В дверь постучали, и они отпрянули друг от друга. Внутрь вошёл Искандер. — Уже не спите? — мужчина дружелюбно улыбнулся. — Как ты себя чувствуешь, Нарим? — Сносно. — Твоя мать уже раз двадцать звонила, хотела с тобой поговорить. — Потом, — Турок замкнулся в своей обиде, — успеется. Искандер покачал головой. — Ты сердишься на неё? Почему? — А разве непонятно? — взорвался он. — Я оказался для неё не так важен, как желание сохранить видимое благополучие в нашей семье! — Ты должен понять, насколько важно для народа, к которому принадлежит твой отец, сохранение приличий. — Я не сделал ничего такого, чтобы подвергать меня пыткам! — Айрат не считал, что подвергает тебя пыткам. — Тогда как назвать это? — Нарим откинул одеяло, показав свои ноги, покрытые синяками, задрал майку. — Родительской лаской? Ко мне по-особому проявили своё понимание и любовь. Вовек не забыть теплоты батюшки с матушкой! — Мать закрыла тебя собой, попав под палки, — заговорил Тимофей, — Амаль сказала, что ей тоже досталось. Она остановила твоё избиение, подставив себя. Тариз, обомлев, погасил яростный оскал, и, горестно взвыв, сунул лицо в ладони. Лис дёрнулся было к нему, но, заметив предупреждающий жест Искандера, опустил руку. Подойдя к постели, Айнур присел рядом с Таризом. Тот открыл осунувшееся лицо, жёсткие складки у губ подростка разгладились, выпустив наружу совсем детскую беспомощность. — Я этого не помню. Только не мама… — С ней всё будет в порядке, бебек, — успокоил он. — Если хочешь, я привезу её к тебе. — Не сейчас, — отказался Нарим, — видеть меня таким она не должна. Заботиться о матери было его сыновним долгом, и он его не выполнил. Собственное бессилие терзало горечью. Теперь лишь мать, Амаль и Тимофей были его семьей. И Анжей, если того захочет. Мысль о Навроцком заставила горечь смениться на острое сожаление. Он помнил, как нехорошо они расстались в их последнюю встречу. Тариз раскаивался в своей вспышке, он не имел права поднимать руку на Анжея. Поступок был недостойным и низким. Чего бы ни наговорил ему Навроцкий, а бить его было подло. И на его недостойный их дружбы поступок он ответил тем, что примчался спасать Тариза вместе с Тимофеем. Навроцкий оказался более благородным, чем Нарим, так гордившийся своей щепетильностью. — Надо узнать, как Анжей, — выдал он вслух. — Ваш друг в порядке, — успокоил Айнур, — я попросил отвезти его домой своего партнера по бизнесу. Виктор отзвонился мне, сказал, что доставил парня домой в целости и сохранности. Ах, да, — он, спохватившись, вытянул из кармана мобильный телефон Тимофея, — это, кажется, твоё. Телефон Анжея тоже у меня, я завезу его к нему в школу. Справки о вашем освобождении от занятий так же передам. Скажусь твоим дядюшкой по отцовской линии, Нар, — он усмехнулся, — думаю, мне поверят. Для славян — турки все на одно лицо. У вас есть неделя, чтобы отойти от ваших злоключений и набраться сил. Нарим будет жить здесь, а тебя, Тимофей, водитель отвезёт домой. — Я хотел бы остаться в гостинице, — попросился Сафронов, сжав руку Тариза. — С Наримом. Ему может понадобиться моя помощь. — Но твои родители… — У меня только мать и её не будет, как минимум, ещё две недели. Всё, что мне надо, это время от времени перезванивать бабке с дедом, сообщая, что со мной всё в порядке. Седые брови мужчины сошлись к переносице. Оба были несовершеннолетними и, если против пребывания Нарима под опекой Искандера Таризы не возражали, и вернуть в лоно семьи сына не требовали, то с Сафроновым дела обстояли по-иному. Тимофея следовало вернуть домой, но к уговорам присоединился Нарим и сил на то, чтобы разлучить парней Айнур не наскрёб, потому, неожиданно для самого себя, согласился. *** С утра стеной лил дождь, асфальт покрывали пузырящиеся лужи и вдоль тротуара текли грязные потоки, унося с собой к решёткам коллекторов мелкий мусор, и собирая в запруды изломанные ветром ветки и прелую листву. Анжей выскочил из дома в школу на полчаса раньше обычного, до того, как из своей комнаты вылез Ян. Лена едва успела всунуть в его руки бутерброд с ветчиной и сыром. За всю ночь он практически так и не сомкнул глаз, варясь в страхе, что Моравский настучит на него Квятковской об его ночной отлучке, и та устроит ему разнос. Однако, встретив Лену на следующее утро на кухне, он понял, что Ян его не сдал. Девушка, потрепав его по щеке, сообщила о звонке отчима. Боженку готовили к первой операции из двух, запланированных на ближайшие полгода. Анжей прослушал новость и улизнул из дома до того, как на кухне объявился Ян. Выбравшись на крыльцо подъезда, он с запоздалой досадой понял, что ему предстоит вымокнуть до нитки. Закинув рюкзак на плечо, Навроцкий некоторое время размышлял, стоит ли вернуться домой за зонтом, но, боясь встречи с Моравским, напугавшим его прошлой ночью до истерики, решил, что и без зонта не растает. Подняв воротник куртки, подросток шагнул под дождь. Перепрыгивая через потоки воды и лавируя среди луж, Анжей быстро добрался до остановки маршрутки. Отъехавший почти сразу вслед за ним от дома чёрный «Audi» Навроцкий не заметил. Маршрутка подъехала до того, как «Audi» успел добраться до остановки. Занырнув в салон, он сунул в уши наушники и отыскал любимую радиоволну. Его новая «Nokia» осталась в руках Батура. Лишившись телефона, Навроцкий отыскал старый «Sony Ericsson» и вставил новую симку. Музыка успокоила, растворив застывшее внутри напряжение. Закрыв глаза и прислонившись к окну, он прокручивал в уме события прошедшей ночи. Теперь он понимал, насколько глупо они действовали, отправившись спасать Нарима собственными силами. Рванув в ночь, вооруженные голым энтузиазмом и отчаянием. Закончиться всё могло весьма трагично. Мысли перетекли к случившемуся в лифте, и напряжение вернулось, разбавленное солидной порцией беспокойства. Ян внушал ему ужас, парализовавший его волю. В сознании всплыло лицо блондина: перекошенное, с мокрым слюнявым ртом и чёрными провалами глаз. И он был уверен, что в приступ бешенства Яна сорвала встреча с Рамзиным. Эти двое столь непохожих людей, обитавших в совершенно разных социальных слоях, явно знали друг друга. Навроцкий был уверен, что Рамзин лишь сделал вид, что незнаком с Моравским. Выскочив из маршрутки у школы, Навроцкий попал под ещё более усилившийся дождь и в нерешительности застыл под козырьком остановки. До школы нужно было преодолеть метров триста открытого пространства, если петлять дворами. Дождь лил сплошной стеной. Сзади засигналил автомобиль, заставив его обернуться. Через дорогу перебегала девчушка-подросток, укрываясь под изломанным ветром зонтом. Чёрный «Audi» проехал прямо перед ней, окатив её водой из лужи. — Вот ведь псих, а? — в сердцах поделилась с Анжеем девчонка, ныряя под козырек остановки. Он рассеяно кивнул. Перебегала она дорогу в неположенном месте, но указывать на очевидную причину недовольства водителя иномарки он не стал. Со вздохом уложив на голову рюкзак, Навроцкий припустил к школе. До школы он добрался, основательно промочив ноги, влага добралась по ткани узких джинсов почти до колен, и за парту он сел на место Нарима — поближе к батарее. Знал, что Тариз в школе не появится, как, скорее всего, и Тим. Сосредоточиться на уроках не удавалось, все мысли вертелись вокруг ночного происшествия. Его тянуло сбежать с уроков и найти Нара, но теперь Турок был не его заботой. Ко всему, хотелось спать и есть. Поужинать, как и позавтракать, ему не пришлось, а свой бутерброд он по дороге скормил бродячей щенной собаке с отвисшими до земли разбухшими сосками. Появление на пороге кабинета биологии Искандера Айнура он пропустил, рассеяно разглядывая серое дождливое утро за окном, и повернул голову, только услышав его голос. Узнав турка, Анжей оживился. Пошептавшись с классным руководителем, Айнур сделал еле заметный знак в его сторону. Навроцкий едва дождался, пока он, отдав справки, покинет класс и попросился выйти. Получив разрешение, Анжей пулей вынесся в коридор. Искандер ждал его у стенда с историей школы. Обернувшись, мужчина улыбнулся. — Рад видеть тебя, мой юный друг, — старик подал ему выуженный из кармана мобильный и ключи от скутера, — транспортное средство ждёт тебя у подъезда дома. — Как Нарим? — нетерпеливо спросил он, беспокоясь вовсе не о скутере. — С ним всё будет в порядке. Он и Тимофей некоторое время поживут в моей гостинице, — Искандер протянул ему визитную карточку, — на обороте записан адрес гостиницы, а также мой второй телефон. Как только ты захочешь с ними повидаться, я приеду за тобой и отвезу тебя к друзьям. — Думаю, им и без меня хорошо, — отказался он. — Я лишь буду звонить, чтобы узнать о самочувствии Нара. Только одна просьба: не говорите ему о моих звонках. Турок поднял брови: — Пояснишь, почему? — Потому, что третий — всегда лишний. — Мог бы и не отвечать, но почему-то всё же решил быть откровенным. — Всё просто, Нару нужен Тим, а не я. Потому тревожить их я не стану.  — Жизнь вообще простой не бывает, бебек, — старик усмехнулся, — потому не спеши отказываться от своей мечты. Анжей покачал головой: — Вы не понимаете… Нарим не любит меня, считает шлюхой, а я ни с кем… не был, — Навроцкий запнулся, мучительно краснея. — Он так легко поверил… Впрочем, теперь, — Анжей нагрёб на лицо длинные пряди чёлки, — это уже не имеет никакого значения. Искандер, огорченно крякнув, что-то проговорил на турецком, но Анжей уже отправился в обратный путь к классной аудитории. Постояв с минуту, Айнур направился к выходу. Оказавшись за стенами аудитории, Навроцкий похвалил сам себя за решение сесть на заднюю парту. Ему пришлось некоторое время бороться с позорным желанием разрыдаться. Закрывшись учебником, он с силой закусил кожу на запястье, отвлекаясь на боль. Зубы оставили на коже глубокие лунки, на душе разлилась тяжесть. Справиться с нею он мог лишь освоенным им с помощью Вострякова способом, однако выданная Гришкой «дурь» закончилась прошлой ночью. Пришлось дожидаться окончания уроков. Когда прозвенел последний звонок, Навроцкий выловил Гришку за руку из потока радостно рванувших к раздевалке одноклассников. — Нужно ещё, — коротко сказал он, не называя, что именно. Востряков и так его понял. — И сильнее тех, что ты давал раньше. Гришка, хмуря лоб, смотрел на Навроцкого. Анжей «подсел» слишком быстро. Он открыл было рот, чтобы отказать ему, но, скользнув взглядом по губам Навроцкого, передумал. — Хорошо, только серьёзный товар я с собой не ношу. Нужно к тайнику сходить, в котельной. Они повернули в противоположную потоку сторону и двинулись сквозь толпу к пожарному выходу. До котельной добежали под дождём, не обменявшись ни словом. Они были слишком разными, чтобы иметь общие темы для разговора. Общим стал только связавший их шантаж. Первым в лаз котельной сунулся Анжей. Востряков последовал за ним, едва не наступая на пятки. Его присутствие за спиной нервировало. В один момент ему даже показалось, что Востряков обнюхивает его. Он пошёл быстрее, балансируя руками, Востряков, заворчав, отстал, ускориться не решился — Гришка боялся высоты. — Так, где твой тайник? — Анжей отряхнул запылённые колена, ожидая, пока тот отдышится. — Так я его тебе и показал, — буркнул Востряков. — Больно надо. Гони пилюльки и разойдёмся по домам. — Отвернись. Навроцкий, фыркнув, отвернулся. Подсматривать он не собирался. Ему лишь нужно было средство избавиться от тоски, разъедавшей душу. Гришка спустился по лестнице вниз и закопошился в завалах старой мебели. Анжей направился к убежищу за стеной из старой рухляди — ноги сами потянули его в их с Тимофеем нору. Может, и не стоит возвращаться домой? Остаться здесь, спрятавшись от всего мира. Никакого Нарима с Тимом, никакого Яна, никаких метаний. Старая продавленная спинка дивана лежала на своем месте, вместе со стопкой одеял. Он нахмурился: одеяла были чужими. — Значит, здесь ты и встречался со своими любовничками? — проскрипел за его спиной голос Гришки. Он, вздрогнув, обернулся. Того, как Востряков скользнул ему на спину, не услышал. Гришка смотрел на него с кривой ухмылкой, вертя в пальцах пакетик с «дурью». — Умерь фантазию, — холодно посоветовал Навроцкий. — «Дурь» принёс? Он не ответил, опустив взгляд на лежак. — Когда я нашёл это лежбище, сразу понял, кто его тут устроил. Потом приходил сюда пару раз, представлял, как ты тут с дружками трахался. Даже дрочил, забавные получались «картинки». И порно не надо. Здесь трахом всё пропахло. Анжей нахмурился. — Ты что, собственного товара обожрался?  — Я наркотики не принимаю, — Востряков хихикнул. — Разве что сегодня, всего одну таблеточку. В честь такого события. — Какого такого события? — не то, чтобы Навроцкому было любопытно, однако Гришку надо было отвлечь. Пока же он лихорадочно соображал, как выдрать пакетик и убраться подальше от распалившегося собственными фантазиями Вострякова, пока тот крышей не поехал окончательно. А то, что-таки поехал, Востряков подтвердил не только словом, но делом, когда неожиданно прыгнул к Навроцкому и повалил его на диван. Грохнулись навзничь. Анжей, «благословившись» копчиком, зашипел от боли. — Ты что делаешь?! — заорал, пытаясь столкнуть его с себя. Столкнуть не вышло — Востряков вцепился в него, как клещ, и принялся елозить по шее слюнявым ртом, частя, что хочет Навроцкого неимоверно и больше терпеть не может. Анжея едва не стошнило, когда Гришкин рот приклеился к его губам. Холодные скользкие пальцы забрались под свитер, рванули пряжку ремня, и Навроцкий, взбрыкнув, отбросил Гришку в сторону. Востряков попытался ударить его кулаком в лицо, Анжей отдёрнулся, но тут же получил кулак в солнечное сплетение. Удар выбил дух, и Востряков снова подгрёб его под себя, слюнявя рот и кусаясь. Оба завозились, пыхтя и нанося друг другу удары, слабые, но чувствительные. Анжею удалось подогнуть под себя колено, и он, поднатужившись, скинул с себя ополоумевшего «насильника-самоучку». Гришка откатился к краю крыши. Пакетик с таблетками остался лежать на полу рядом со спинкой дивана. Они со злостью уставились друг на друга, взлохмаченные, с растрёпанной одеждой, тяжело дыша. Навроцкий утёр рукавом куртки измусоленный Гришкой рот. — Ты что, совсем рехнулся?! — прошипел он. — Ты что творишь?! Полезешь ко мне ещё раз, и я тебе зубы выбью, — предупредил он, увидев, что тот порывается совершить новый рывок в его сторону. — Я тебе совсем не нравлюсь? — проныл Гришка. — Совсем, — отрезал Навроцкий, — никаких шансов. Сечёшь? — Ты же гей! — Да какое тебе дело до того, кто я?! Себе ярлык подбери! Востряков нервно облизал губы: — Я тебя хочу. — А я тебя — нет, — отрезал он. — Поэтому отвали. По-хорошему пока прошу. Гришка дёрнулся было к нему, и Анжей схватил валявшийся рядом с диваном обломок деревяшки. — Не подходи, или так отделаю, мать родная не узнает! — заорал он, выставив перед собой своё оружие. Гришка замер на коленках, следя за ним настороженным зверем. Не спуская с него глаз, Навроцкий поднялся на ноги. Не выпуская деревяшки из рук, он подхватил пакетик с таблетками, сунул его в рюкзак и, обойдя Вострякова по длинной дуге, вступил на карниз. Быстро добравшись до крыши подвала, Анжей спрыгнул в лужу, чертыхнулся, намочив ноги, и припустил в сторону школьного двора. Только сев в маршрутку, он, обхлопав карманы куртки, понял, что в пылу безобразной драки с Востряковым потерял свою «Nokia». Выругавшись сквозь зубы и помянув всю родню Гришки «не злым, тихим словом», он забился в кресло и уставился в окно. Дождь, наконец, прекратился. Выйдя на остановке, он закинул рюкзак на плечо. В ботинках неприятно хлюпало, от вездесущей воды не спасло ни качество кожи, ни знаменитый обувной бренд. Зайдя за угол дома, Навроцкий увидел скопившийся у их подъезда народ. У тротуара стояли несколько машин с милицейскими мигалками, и серый автомобиль с красной полосой на боку. На скамье, в окружении женщин из их подъезда, сидела голосившая на весь двор старушка-соседка — Зоя Петровна. Несколько людей в форме опрашивали входивших и выходивших соседей. На крыльце маячила и встревоженная Лена. Увидев Анжея, девушка активно замахала ему рукой. Подойдя к ней, Анжей спросил, что происходит. — На стройке за нашим домом труп нашли, — ответила Квятковская, снимая с него рюкзак, — мужа Петровны. Степана Ильича. Лене были известны имена едва ли не всех их пожилых соседей. Квятковскую, имевшую образование медсестры, частенько просили измерить давление или сделать инъекцию. — Допился? — Анжей поежился, глядя на рыдавшую вдову. Старика-алкаша, часто горланившего песни на всю улицу и любившего поспать летом на скамье у подъезда, он знал. — Нет, убили. Забили насмерть какие-то изверги. Говорят, от лица почти ничего не осталось. Опознали по вещам. Теперь в школу со мной ездить будешь или с Яном. Забирать тебя тоже будем мы. — Не надо Яна, — быстро вставил он, — лучше ты. — Хорошо, но пока убийц не нашли, никаких ночных прогулок. Он напрягся, решив, что она намекает на то, что знает об его отлучке прошлой ночью, однако его не спешили ругать, и он поспешно вошёл в подъезд. В это же время от окна четырнадцатого этажа отлип мужской силуэт. Ян сел у стола, глядя на свои сжатые кулаки, устроенные на столешнице. В сознании лениво текли мысли, тягучие, полные мрака, греющие место, где у большинства людей находилась душа, а у него дыра в бездну. — Они ничего не узнают… Сорвавшийся с губ смешок был совершенно жутким, скрипучим. Он всё ещё чувствовал на коже горячие капли крови, видел лицо хрипевшего в агонии старика, лишившегося глаз и носа. Разбитый рот с осколками зубов выплевывал почти чёрную кровь, умоляя о пощаде. Глубокое удовлетворение самим собой не давало шансов угрызениям совести и страху быть пойманным. Для полного счастья ему не хватало лишь замены жалкого суррогата на того, с кем он хотел разделить своё безумие, навсегда стерев блеск жизни из синевы глаз.