Два крыла для Ангела

Анжея продержали в больнице положенные десять дней, и утро выписки Навроцкого из больницы Нарим встретил у двери в комнату Тимофея. В доме Рамзина они жили уже неделю, заняв комнаты на втором этаже гостевого дома. Катерина Тариз облюбовала соседнюю с сыном спальню и быстро нашла общий язык с Марией — экономкой Рамзина, командовавшей штатом из четырёх человек обслуги, повара и садовника. В этот день женщины с утра хлопотали на кухне, готовя небольшой праздничный обед для ожидавшегося семейства Навроцких, а Нарим решил вспомнить о заброшенных тренировках и пришёл к Тимофею, чтобы позвать того на утреннюю пробежку. Впрочем, пробежка была скорее предлогом побыть с Сафроновым наедине и попытаться разобраться в том, что же между ними происходит. А происходило в последние дни нечто совершенно Нариму непонятное. Тимофей избегал встреч с ним и умудрялся на относительно небольшой площади дома оказываться где угодно, только не там, где находился Нарим. В школе Лис сменил парту, заявив, что стал плохо видеть доску, а на переменах исчезал то в туалет, то бегал по учителям, сдавая «хвосты». Если же Тариз прижимал его к стенке и пытался поговорить, Сафронов тут же начинал тарахтеть без умолку на любую тему, кроме их отношений. При этом Тимофей ни разу не упомянул Навроцкого-младшего и не спросил о его самочувствии, хотя, узнав, что Анжей попал в больницу с передозом, сорвавшись, рыдал на груди Нарима. Решив, что им следует поговорить, Турок накануне поскрёбся в двери друга во втором часу ночи. Лис не открыл, и Нарим ушёл ни с чем, посчитав, что тот глубоко уснул. Тариз надеялся, что причина была именно в этом — в глубоком сне, а не в нежелании его видеть. Утром он предпринял новую попытку, но Сафронов вновь не отзывался, и Нарим нажал на ручку двери. Та оказалась незаперта. Войдя в комнату, он, обежал взглядом светлые стены, застеленную покрывалом кровать, и подобранную в тон добротную мебель. Спальня была пуста. На стуле у стены стояла сумка с вещами рыжика. Разбирать её он, похоже, так и не стал. Его внимание привлёк лежавший на кровати у изголовья мобильный Тимофея. Сафронов, очевидно, забыл его, и бросится искать, как только обнаружит, что лишился связи. Нарим направился к телефону, решив захватить его с собой. Уже подняв мобильный, он заметил на прикроватной тумбочке открытую коробку шоколадных конфет. Рядом стоял глиняный горшок, перевязанный подарочной ленточкой, с ростком молодого кактуса. Кактуса маммилярии Вильда. Из-под горшка выглядывал краешек глянцевой карточки. Вытянув её, Нарим прочёл короткую надпись, сделанную каллиграфически чётким почерком: «Не грусти, почти всё можно исправить». Кровь прилила к щекам Тариза. Он не сомневался, что подарок был сделан Виктором Рамзиным. Тимофей рассказал ему о том, что мать загубила его кактус. Нарим посочувствовал другу в его утрате, но то, что Сафронов поделился столь личным с Рамзиным, его уязвило не меньше, чем-то, что тот догадался сделать Лису подарок, о котором следовало позаботиться ему самому. Ухватившись за горшок, Тариз едва не запустил его в стену, но усилием воли недостойный порыв подавил. Кактус же ни в чём виноват не был. Если кого и стоило отправить в стену, то это Рамзина, задавшегося целью отравить ему жизнь и отобрать всё, что было ему дорого. Поставив кактус на место, он промаршировал на выход с горящим гневом взглядом. Выйдя в коридор, Турок столкнулся нос к носу с Ником. С Шевцовым у него отношения так и не сложились. Самолюбивый блондин не мог забыть о том, что ему накостылял семнадцатилетний мальчишка, а Тариз не любил заносчивых типов. Однако контачить было надо, и оба терпели друг друга из необходимости пребывания на одной территории. Здоровались, и проходили мимо. Но не сегодня — сегодня, попав на глаза Нарима, Ник был остановлен нетерпеливым вопросом о том, где их гость может найти хозяина дома. — А зачем он тебе? — пробурчал Шевцов. Блондин пребывал не в духе. — По душам поговорить надо, — тон Турка не оставлял сомнений в том, что предстоящий разговор приятным для собеседников не будет. Ник заинтересовался, забыв о собственных проблемах. — Хвост задрать перед Виком хочешь? Рисковый ты, учитывая, что он вас под своё крылышко принял. — Я под него не просился, — окрысился Нарим — о причинах необходимости пойти под это самое крылышко ему объяснил Айнур. Искандер, поставленный в известность о том, что Яну удалось «воскреснуть» повинившимся в своей ошибке Гришиным, согласился с предложением Рамзина поселить у него обоих парней, но уговаривать Тариза принять «любезное предложение» Виктора ему пришлось долго. Аргументом, который склонил того к согласию, было то, что в дом Виктора должны были заселиться и Навроцкие. Возможность вновь оказаться рядом с Анжеем он упустить не мог. Тимофей, услышав о том, что из больницы Навроцкие переедут к Рамзину, немедленно отправился собирать вещи. — И всё же немного благодарности бы не помешало, парень. — Исполни ваши хвалёные ребятки свою работу, как следовало, никакой бы благодарности не понадобилось. Шевцов, криво усмехнувшись, склонился к его лицу: — А умей твой дружок за себя сам постоять, «хвалёным ребятам» работы вообще бы не было. И наше замечательное знакомство, петушок, так бы и не состоялось. Без чего мы бы оба вполне обошлись. — Он, разогнувшись, всё же ответил на его вопрос: — Вик в выходные с утра проводит время в тренажёрном зале. Сегодня там же зависает, мочалит Графа. Эти двое с молодости любят друг друга… повалять. Нарим шагнул вбок, чтобы обойти Шевцова, но тут же нехотя поставил ногу обратно. — Можешь показать, где находится зал? Дом был большим, и Тариз знал лишь маршрут на кухню. — Скажи «пожалуйста», — насмешливо поддел Ник. Турок скривился, как от зубной боли, но проскрипел: — Пожалуйста. — Хороший мальчик, — блондин, развернувшись, поманил его за собой. Следуя за Ником, Нарим прошёл второй этаж, спустился по лестнице, миновал большую просторную кухню, где Катерина Тариз болтала, стоя у плиты с Марией, гостиную, и, пройдя библиотеку с лобби, нырнул в неприметную дверь. За нею размещалось помещение с бильярдным столом. Двое охранников гоняли шары по зелёному сукну. Ещё один с ленцой наблюдал за игрой. Нарим знал только одного из игроков — высокого русоволосого здоровяка по имени Стас. Второго — с обритой головой и крепкой челюстью, Нарим видел впервые, как и сидевшего в углу третьего охранника — похожего лицом на соперника Стаса. Ник, пройдя мимо, пожал руку сыну Кузьмича, демонстративно проигнорировав двух других «коллег по цеху». Братьев Шиловых Шевцов не любил до зубовного скрежета. С младшим даже дрался за брошенное в спину «шлюха». Что был проститутом, не отрицал, но напоминать о своём прошлом безнаказанно не позволял. Миновав бильярдную и большой бассейн с изразцовым синим кафелем дна, Нарим вошёл вслед за Ником в тренажёрный зал, да так и застыл, на мгновенье забыв о цели своего визита. Взгляду Тариза предстало большое пространство, заполненное шведской стенкой, горкой, подвешенными к стойкам боксерскими грушами и настоящим рингом в углу. Вдоль стен размещался ряд разнообразных тренажёров. У больших окон в пол растекалось борцовское татами. На борцовском ковре пребывали двое. Мужчины, облачённые в белые кимоно и широкие штаны, подпоясанные поясами, сошлись в тренировочном бое, топча маты босыми ногами. Нарим намётанным глазом вычленил применяемые приемы самбо. Обе стороны действовали с немалым мастерством. Мужчины норовили ухватить друг друга в захват, подныривали под партнера и падали грамотно, гася удары. Турок, глядя на них, затосковал по тренировкам. Из-за необходимости помогать отцу в ресторане, секцию дзюдо ему пришлось бросить и тренироваться самому, отрабатывая удары на воображаемом противнике. Один из спарринг-партнеров тем временем провёл отработанный бросок через бедро и отправил соперника на ковер с громком шлепком. Не прекращая атаки, мужчина, встав на колено, выкрутил руку противника, лишив его возможности к сопротивлению. Болевой прием был отработан мастерски, помимо воли восхитив Нарима. Выйти из захвата поверженный партнер не смог и дважды хлопнул ладонью по бойцовскому ковру. Ник скупо похлопал в ладоши, привлекая их внимание. Победитель, встав с колена, повернулся в их сторону. Тариз изменился в лице, узнав в покрытом потом, взъерошенном мужчине Рамзина. Виктор, восстанавливая дыхание, покрутил плечами и оправил резким движением выбившееся из-за пояса кимоно. С татами поднялся державшийся за рёбра Граф, глубокий шрам на щеке дёргался в тике. Из носа мужчины шла кровь. Виктор успел со злостью приложить его локтем в лицо, пока он хлопал по матам, признавая своё поражение. Рамзин бросил ему подхваченное с татами полотенце. — Утрись, — процедил он, — и в следующий раз постарайся продержатся дольше. Евграфов, прижав полотенце к носу, промолчал. Когда Рамзин был не в духе, лучшим было держать язык за зубами. А утро для Виктора явно не задалось так, как планировал хозяин дома. Рамзин едва не сыпал искрами. Оправив кимоно, хозяин дома подошёл к Шевцову. Мазнув по лицу блондина угрюмым взглядом, Виктор уставился за его спину на Тариза. — Чего надо? — Поговорить, — сдержано пояснил Нарим. — О чём? — О том, что ты… — Тариз покосился на Ника, Шевцов даже уши вытянул, прислушиваясь к их разговору, — подарки делаешь тем, кто об этом не просит. — Да ну? — Он ухватил намёк с лёту, язвительно кривя рот. — Что ж ты его не сделал? Если такой заботливый? Тариз, вспыхнув, покраснел — укол Виктора достиг своей цели, ощутимо ударив по самолюбию. — Я собирался… — А я опередил, — оборвал он, поворачиваясь к Шевцову. — За полотенцем сгоняй, — велел он и вернул взгляд к лицу кусавшего губы Тариза. — Послушай, парень, ты пытаешься усидеть на двух стульях сразу, сам не зная, зачем тебе это нужно. Я могу сделать счастливым Анжея, а тебе предлагаю остановиться на своем чудном рыжике. Его тебе с лихвой хватит. Нарима словно кипятком ошпарило от цинизма Рамзина. — Жизнью нашей распорядиться решил? — Призываю к твоему здравому рассудку. Тебе не удержать двоих, а за Анжея я буду бороться. Турок сжал руки в кулаки так, что едва не вспорол кожу на ладонях ногтями. — Я тоже, — процедил сквозь зубы. Виктор улыбнулся с холодом. — А ты храбрый. — Мамка таким воспитала, — заверил он с тем же морозным хрустом на зубах. Мужчина вскинул брови. — Моя такой не была, — пробормотал, глянув на татами. — Кажется, мы не закончили с тобой один мужской разговор. Слыхал, ты неплохо выступал на соревнованиях, птенчик. Нарим, проследив его взгляд, «птенчика» проглотил. — Хочешь проверить? — Он потянулся снять куртку, сбросил её на скамью. — Возражать не буду. Отправив следом футболку с ботинками, Нарим принялся за носки. Вернувшийся с полотенцем Шевцов насмешливо посвистел. — Надо же… кто-то настойчиво ищет смерти. — Заткнись, — велел ему Рамзин, утерев лицо поданным полотенцем и бросив его обратно блондину. — Лучше ковёр вытри от соплей Пашки. Граф, слушавший их разговор, сидя на скамье, поджал губы. Ник взялся за швабру. Рамзин ненадолго вышел из зала сменить кимоно, а Тариз, разминаясь, поприседал, размахивая руками, согревая мышцы. Следя за ним, Граф, отложив окровавленное полотенце, поднялся. — Не делай этого, парень, — посоветовал он, — Вик отличный боец. Двадцать лет тренируется у лучших тренеров и такую школу уличных боев прошёл, что тебе и в самом дурном кошмаре не снилась. Тариз, не прерывая разогрева, скользнул взглядом по длинному шраму на левой щеке мужчины. Не будь уродовавшей его рытвины на щеке, Графа можно было бы считать красавцем. Светло-карие глаза Павла смотрели на подростка со смесью печали и беспокойства. — Я ему не по зубам, — отрывисто выдохнул Нарим. — Это ты так думаешь. Молодости свойственна излишняя уверенность в своих силах. — А зрелости свойственна быстрая утомляемость, — огрызнулся он. Граф покачал головой. — Я тебе не враг. Тариза резануло стыдом, но он отмёл эмоции, увидев вернувшегося в зал Рамзина. Бодрого, в свежем кимоно и с влажными волосами. Идя к ним, Виктор обдал Евграфова цепким взглядом. — Шёл бы ты в душ, Паша, — велел он, не скрывая раздражения, — горло поберёг от лишних разговоров. Евграфов не сдвинулся с места. — У парня рука была травмирована. Бой справедливым не будет, — тихо сказал он, глядя только на Рамзина, Нарим уже двинул к борцовскому ковру. — Вик, не калечь парня. Чести это тебе не сделает. Тот, не слушая, махнул Нику. — Ты за арбитра, похоже, сегодня Павел у нас за мать Терезу. Николай потрусил к борцовскому ковру, где в круге уже поджидал Рамзина Тариз. Евграфов, поджав губы, направился в душевую. Турок, пару раз взмахнув руками, разминая плечевые мышцы, отошёл на свою сторону. Шевцов занял место судьи. Рамзин шагнул в круг, не спуская глаз с Нарима. Развит Тариз был отлично: лёгкий, мускулистый, гибкий. Противником будет быстрым и ловким. — Выбирать мне, — небрежно бросил ему Рамзин, провернув кулаки в кистях, — посмотрим, насколько ты хорош в дзюдо. С ним ты знаком лучше. В глазах Нарима мелькнуло удивление, но он кивнул, соглашаясь. Оба противника подошли к синим меткам в центре татами, отбив перед этим необходимые три поклона — один перед тем, как вступить в зону безопасности, второй — перед тем, как пересечь «красную зону», третий — перед самым началом поединка. Ник сделал шаг вперёд, объявив начало схватки: — Хаджиме*, — произнёс он отрывисто и тут же отступил назад. Противники, получив сигнал к началу поединка, сошлись, проверяя слабые места друг друга — пара первых захватов закончилась ничем. Согнувшись, они закружили по орбите друг друга, выискивая слабые места. Рамзину первому удалось ухватить соперника и провести бросок на маты со значительной амплитудой и силой, но Тариз, вывернувшись в последнее мгновенье, упал на живот и завалить себя на спину не дал. Удержать его на татами у Виктора не вышло, Тариз ужом выскользнул из рук и провёл собственный болевой захват, вывернув руку Рамзина. Виктор был тяжелее, стряхнул пацана, как матёрый волк щенка, и тут же оказался на боку, перекинутый Таризом через бедро. Нарим воспользовался его собственной инерцией, взбесив этим Рамзина. Шевцов нахмурился, выронив: — Юко*. — Пасть закрой! — прошипел ему хозяин дома, поднимаясь на ноги. Тариз, раззадорившись своей маленькой победой, живчиком прыгал на татами, следя за противником. Встав на ноги, мужчина одёрнул кимоно и метнулся к Турку. Нарим и моргнуть не успел, когда Рамзин, плюнув на правила, ударил его кулаком под подбородок и, воспользовавшись его замешательством, обхватил за туловище и повалился вместе с ним на татами. От падения у Нарима вышибло дух. Маты самортизировали удар, но Виктор весил килограмм на двадцать пять больше и весьма болезненно приложился локтем ему в живот. Нарима накрыло яростью — соперник, похоже, не собирался играть по правилам. Он завозился под ним, пытаясь избавиться от захвата, но Виктор надёжно прижимал его к полу, сдавливая одной рукой грудную клетку, а вторую просунул вниз. Тариз охнул, когда мужчина сжал его пах. — Ты что делаешь? — заорал он, вцепившись в его плечи. Было не столько болезненно, сколько унизительно и страшно. — Вон пошёл! — прохрипел Рамзин, не глядя на Ника. Просить два раза не понадобилось — Шевцова снесло с татами в направлении двери в мгновение ока. Турок зарычал: — Отпусти немедленно, ублюдок! — Ох уж эти мне законнорожденные, — Рамзин оскалился, опаляя его горячим дыханием, — всё бы бастардов унизить, напомнить о том, кого от законного муженька родили, а кого нагуляли. А чем отличаетесь-то? Те же десять пальцев на руках и ногах, и из того же места на свет вышли, — он хрипло рассмеялся, серая мгла глаз налилась опасным свечением. — И та же страсть мучает, и тот же страх одиночества. Ты боишься одиночества, Нарим? Не пустой кровати, а того, что никому в этом треклятом мире нет до тебя дела? Нарим крошил зубы, слыша не больше половины. Рука мужчины перебрались выше, сжала член через ткань джинсов. — Руки убери… Рамзин его разгневанный писк оставил без внимания. — А вот я боюсь… Единственного боюсь, как и твой дружок Тимофей. — Чего он боится — не твоя забота, — Нарим застонал от бессилия: сбросить с себя Рамзина не получалось, — ты о нас ничего не знаешь! — Я узнал всё, что мне необходимо. — От кого, — вспыхнув, выпалил Тариз ему в губы, поднимая голову, — от своих псов ручных? И что они узнали? Кто когда родился да крестился? А рассказали они тебе о том, что Тимофей грозы боится и трясётся над своими детскими книгами, а Анжей не любит глазурь на пончиках и ненавидит цирки, потому что считает, что там мучают животных? Они оба не любят холод и слушают Раммштайн только потому, что он нравится мне! А я ради них делаю вид, что тащусь от Селин Дион, и буду её до конца своих дней хвалить, только бы увидеть, как у них на лицах улыбки расцветают. Я терпеть не могу пломбир, но ем его, потому, что они его обожают, и ради них я готов землю грызть, только бы они были счастливы! Тариз замолчал, задыхаясь от бившего грудь дыхания. Рамзин ел его взглядом, рассматривал еловую зелень глаз, тонкий нос с лёгкой горбинкой и влажные губы. Мальчишка всколыхнул муть желания, дикую, до сводящей низ живота боли. — Не уберёшь руку — я тебе её оторву, — голос Тариза дрожал от напряжения. Хлопковая ткань штанов Рамзина была достаточно тонкой, чтобы он почувствовал возбуждение мужчины. Хозяин дома, помедлив, перекатился на бок и пружинисто встал на ноги. Член оттопырил ткань, но смущаться Рамзин не собирался. — Соре-маде*, парень, — мужчина протянул ему руку, но Нар поднялся сам, не став пользоваться его помощью. Рамзин, опустив руку, пожал плечами. — Думаю, дорогу обратно ты найдёшь. А мне нужно кое-чем заняться. Развернувшись, Рамзин направился к одной из боковых дверей, оставив Нарима в недоумении размышлять над тем, чего хотел добиться от него Виктор своей выходкой. Толкнув дверь душевой, хозяин дома ввалился в наполненное паром помещение с рядом открытых душевых. Евграфов всё ещё мок в одной из них, стоя к входу спиной, опустив голову и уперев ладонь в стену. Не останавливаясь, Виктор сбросил с себя кимоно, стянул штаны, оставив вещи валятся на плитах, и шагнул к нему в кабинку. Граф, вздрогнув, удивленно развернулся и тут же попал в руки Рамзина. Тот, обхватив его пятерней за затылок, жадно смял губы блондина, ныряя с головой под струи воды. Павел отшатнулся, упирая ладони в его грудь, замычал, но Рамзин впечатал его в стену, терзая губы, вылизывая изнутри языком, клацая зубами о зубы. Руки Графа напряглись было, вминаясь в твёрдые плиты грудных мышц и, тут же утратив силу, опали. Пальцы Евграфова зацепили член Виктора, стоявший колом, прошлись вверх-вниз, сжимаясь в кольцо. Рамзин зарычал в его рот, вгрызаясь глубже. Как давно он трахал это тело? В первый раз он завалил Пашку в шестнадцать. Знал, что тот влюблен в него до беспамятства, просто присунулся к кареглазому на матрац однажды ночью и, пока все обитатели Норы спали, испробовал во всех местах губами и членом. Граф оказался сладким, безропотным, и согласным на всё. А наутро сиял, как новобрачная, розовея от одного его взгляда. Знал, что Рамзин не любил, но рад был и такому своему недолгому счастью. И появление в жизни Рамзина Марка Матусевича принял безропотно, страдал молча, но не предал, не ушёл, и ни слова упрёка не высказал. В конце концов, никто из них ничего друг другу не обещал. Рамзин, пережив смерть Марка, ударившись во все тяжкие, строил собственную «империю». Граф вёл свою жизнь верной тенью за спиной, женился, родил двоих дочерей, но любить не перестал и не исчез, хоть Виктор и предлагал ему и собственный бизнес помочь открыть, и высокий пост в одном из филиалов компании занять. Так и не рос никуда, оставаясь в охране, рядом с Рамзиным, терпя его вспышки и ломаясь под его острые углы. Всё ради того, чтобы иногда, в редкую блажь Виктора, опускаться на колени и вжиматься лицом в пах, царапая бёдра короткими ногтями, принимая в себя так глубоко, как того хотелось Рамзину. Граф, сдаваясь, застонал, отдёргивая голову назад, глянул на него ошалевшими глазами, но из руки член не выпустил, скользил по гладкому стволу мозолистыми пальцами, натягивая крайнюю плоть глубоко на «желудь» и отводя до предела вниз, до болезненного натяжения в уздечке. Рамзин смотрел на него, пристально изучая, будто и не бурлило в крови желание повалить на коленки и оттрахать так, чтобы кричал под ним, выгибая спину, умоляя не останавливаться. Сморщившиеся от воды подушечки пальцев пробежались по шраму. Павел, трезвея, разжал руку, отступая назад. Он не любил, когда касались его шрама. Только они двое знали, как он у него появился, однако пробороздившая его щёку отметина связала их куда теснее слов и действий. Граф считал, что со шрамом потерял для него привлекательность, убеждать его в обратном Рамзин не стал. Счёл блажью, что пройдёт. Не прошло. — Иди сюда, — позвал без мягкости, и Павел послушался, как слушался всегда, сделал шаг обратно и, в извинение, прошёлся губами по плечу, мягко прихватывая кожу зубами. Рамзину было не до сопливых нежностей. Откинув голову назад, уложил руку на мокрую макушку Графа, надавил, спуская губами к соскам и дальше на колени. Упругий член заплясал у лица блондина, заставив заскулить в истоме. Обхватив яички, он сжал их, оттягивая вниз, нагибая член и, согнувшись, словил в губы с грудным стоном. Глубоко вдохнув, Рамзин оперся лопатками в стену, нырнул пальцами в белокурый волос, сжал в жменю и, войдя глубже, задвигался рывками. О своём удовольствии Графу предлагалось позаботиться самому, и тот, раздвинув колени, ухватил свой стояк в кулак. Открывшаяся в душевую дверь прервала процесс на самом пике, вынудив Графа с сожалением расстаться с любимым телом — Виктор выбрался из его горла, чтобы развернуться навстречу вошедшему вовнутрь Матусевичу. Витязь, пройдясь взглядом по поднявшемуся с колен Графу, утиравшему рот, переключился на хозяина дома. Ниже пояса смотреть не стал. Реявший, как флаг на флагштоке член и так лез в глаза. — Есть новости, — сказал начальник охраны, сунув руки в карманы брюк. — Возможно, мы нашли того, кто приведёт нас к Яну. — Возможно? — Рамзин, смахнув капли воды с лица, потянулся к висевшему на стене халату. — Я не люблю этого слова. В нём нет определенности. — Определенность будет, — Матусевич посторонился, пропуская мимо себя красного, как рак, Павла. Граф, обмотав бедра полотенцем, предпочел исчезнуть с глаз. — Как только запоёт щегол, которого мы поймали при попытке проникнуть в палату Лены Квятковской. С подарочком, на него тебе стоит глянуть. Виктор, нахмурившись, запахнул халат. Завязав пояс на бёдрах, Рамзин первым покинул душевую. Матусевич последовал за ним. Хаджиме* (яп.) — команда к началу схватки. Юко* (яп.) — оценка в поединке, присуждается, когда бросок проведен с недостаточной силой и быстротой, но при падении соперника на большую часть спины, либо при падении соперника только на небольшую часть спины. Соре-маде*(яп.) — команда, обозначающая конец поединка.