Два крыла для Ангела

Аэропорт напоминал растревоженный муравейник: из динамиков проливался лишённый модуляций женский голос, объявляя о начале регистрации на тот или иной рейс; жужжали автоматические упаковщики, укутывая чемоданы в полиэтиленовую паутину; щёлкали колёсики-ножки, прыгая по ступеням эскалаторов. Механические звуки сливались с суетливым брожением голосов, из кафе доносился густой аромат кофе и сдобы. Отлетающие и провожающие, обслуга аэропорта, лётные экипажи и охрана, не знающие устали полотёры, и хромированные тележки с ярким логотипом — создавали картину упорядоченного хаоса. Анжей сидел на скамье, отгородившись от окружавшей его круговерти опущенными веками и наушниками. Уйти от лицезрения нескончаемого потока перемещавшихся взад-вперед людей удалось, но абстрагироваться от какофонии звуков полностью не помогал даже сажающий слух визг вокалиста Guns N' Roses исполнявшего Knockin' On Heaven's Door. Кто-то осторожно тронул его за плечо. Анжей, вздрогнув, открыл глаза. Серж навис над пасынком, рассматривая его с пытливой озабоченностью. — Как твоя голова? Он не сразу разобрал, что тот говорит, и потянул один наушник из уха. — Прости?.. — Как твоя голова, спрашиваю, — терпеливо повторил мужчина. Он потрогал шишку на лбу. — Уже не болит, — соврал, опуская руку. — И как тебя только угораздило? — Я поскользнулся. Один из охранников, обходивший периметр, нашёл Анжея лежавшим между машинами и принёс в дом. В себя он пришёл с нашатырем под носом, в руках Виктора, в прихожей дома. Испугаться не успел — Серж прибежал на шум голосов, и, растолкав домочадцев Рамзина, вытянул пасынка из рук Виктора прежде, чем тот впал в панический приступ. Уже оказавшись в постели с компрессом на лбу, в окружении Клары, отчима и Виктора с Жоржем, Анжей выдал трещавшую по швам правдоподобности историю о том, что решил прогуляться посреди ночи и упал, поскользнувшись на обледеневших плитах. Оспаривать его версию не стали, позволив зарыться под одеяло и сделать вид, что его сморил сон. В пять утра Серж поднял его с кровати, чтобы ехать в аэропорт. Самым тяжёлым оказалось выйти на крыльцо вслед за Сержем и не смотреть в сторону гостевого дома. У него почти вышло. Но только почти, потому что, оказавшись в машине, он всё-таки не выдержал и мазнул тоскливым взглядом по тёмным провалами окон, за которыми остались те, кто со всей определенностью показали ему, что в их жизни ему места нет. Что ж, эту страницу он перевернул... Он сумеет не развалиться при этом. Нагнувшись, Серж отвёл в сторону его чёлку, открыв внушительную припухлость с ссадиной посередине, там где лоб пасынка встретился с креплением запаски. — Надо было залепить лейкопластырем, как сказала Клара, — упрекнул он, разгибаясь. — Зря ты отказался. — Это просто царапина, — Анжей нагрёб волосы обратно на лоб, закрыв заодно и половину лица. — Кларе лучше знать, она врач. Анжей вздохнул. Поддержание разговора стоило ему титанических усилий. Ни говорить, ни двигаться не хотелось. Не хотелось ничего, кроме покоя и тишины. — Если хочешь, я схожу куплю лейкопластырь. Здесь же есть аптеки? — собственная идея воодушевила, предоставив возможность удрать и ненадолго побыть в относительном одиночестве. — Не видел, — рассеяно отозвался мужчина, слушая объявление о начале регистрации на рейс до Стамбула. — Айнур предложил мне принять участие в разработке серьёзного проекта в Турции, это потребует моих частых отлучек. Что скажешь насчёт того, чтобы после окончания лечения Боженки пожить немного в Анталии? И тебе, и твоей сестре всегда нравилось море. — Как скажешь, — апатично отозвался Анжей. Серж разочарованно отступил: — Поговорим об этом потом. — Да. Навроцкий-старший был уверен, что его последней фразы Анжей и не услышал. Парень снова заперся в своём коконе, превратившись в послушную куклу. Решению отчима подчинился, делал, что велели, но чего в этой покорности было больше — доверия или безразличия, Серж не знал и сам. И всё же испытал облегчение оттого, что спрашивать его о причине столько импульсивного решения покинуть страну, Анжей не стал. Навроцкий так и не смог рассказать ему о том, что в их жизни, весьма некстати, объявился Ладислав Бронецки, возжелавший воссоединения с сыном. Подошедший к ним Айнур отвлёк Навроцкого от тяготивших его мыслей, принеся с собой кофе. Приняв от него бумажный стаканчик, Серж поблагодарил старика. Кофе был кстати. Кофе, но не объявившийся рядом Виктор Рамзин, притянувший за собой хвост из Жоржа и Павла. Рамзин настоял на том, чтобы проводить Навроцких в аэропорт, не сумев уговорить Сержа отказаться от затеи с отлётом. После ссоры, едва не закончившейся дракой, оба мужчины были подчёркнуто сухи в общении и не скрывали того, что раздражают друг друга. Серж терпел Рамзина, только памятуя о его помощи в спасении пасынка. Виктор держал себя в руках ради Анжея. От него и не отрывался, пока сообщал Сержу, что начало регистрации их рейса отложено. Жорж, имевший знакомства везде, где это только могло оказаться полезным, уже переговорил с кем-то из работников сервисных служб и узнал о задержке рейса. Серж чертыхнулся. Желание как можно быстрее оказаться подальше от Ладислава, Рамзина и его компании, стало ещё острее. — Это ведь не ваша работа? — полюбопытствовал он сквозь зубы, глядя на Матусевича. Начбез иронично вскинул бровь: — Я, конечно, могу многое, но не откладывать вылеты международных рейсов. Может, это signum est*, Серж? Знак того, что сейчас не стоит срываться с места? — Давайте только без божественного провидения, — с неприязнью бросил он, — моя вера в него крепко пошатнулась с некоторых пор. — Как убеждённый атеист, рад за ваше отрезвление, — похвалил Витязь, — однако, должен заметить, что вы слишком рано подняли Анжея с койки. Ему ещё несколько недель стоило бы провести в постели, под надзором Клары. А уж после сегодняшнего ночного приключения ему тем более следовало остаться в кровати, а не садиться в самолет и лететь за тысячи километров от дома. — Мой сын справится. А оказавшись на месте, я сразу же покажу его врачу. — Анжей потерял сознание, — гнул своё Матусевич, — а значит, травмировался достаточно серьёзно. — Подумайте, Серж, — встрял Рамзин, — поездку можно и отложить на неделю-две. К чему такая спешка? — В Германии меня ждёт дочь. Здесь же на свободе остается убийца, едва не отобравший у Анжея жизнь. — К Божене вы могли бы отправиться и сами. Всё равно ведь поездку планировали, а Анжею я в состоянии обеспечить лучшую защиту и уход в ваше отсутствие. Я сам могу отвезти к вам парня, как только он достаточно оправится. Серж сузил глаза, разглядывая обнаглевшего в конец Рамзина. — С чего вдруг вы решили, Виктор, что я оставил бы Анжея с вами? Глаза Рамзина вспыхнули недобрым огнем. — Не доверяете мне, Серж? — О вашем… интересе к моему сыну я осведомлен вами же. И я уже ясно дал вам понять, что ваших чаяний не одобряю. Это было ошибкой — согласиться на предложение пожить в вашем доме. Благородно, я оценил, но вовсе не уверен, что не доверил «овец волку». — Даже так, — зло протянул он. — Думаю, вы хотели, Виктор, чтобы я был с вами откровенен. Рамзин сложил руки на груди: — Да уж, сделайте милость. Снизойдите до холопа. — О нет, — Серж фыркнул, — вы уже давно не холоп, Вик. А большой пан, который вертит людьми, как заблагорассудится. И я позволил вам вертеть собой и сыном. Отвечай он вам взаимностью, я, скрипя зубами, согласился бы с его выбором. Не скрою, отговаривал бы, и следил за вами зорче, чем ястреб, но на пути моего сына к его счастью не встал бы. Однако Анжей к вам равнодушен. Поэтому оставьте его в покое. Мне следовало давно сделать то, что я делаю сейчас — уехать из страны и дать ему возможность забыть обо всём случившемся. — Думаете, вышло бы? — По крайней мере, Ян бы за нами рук не протянул. — Он протянул бы их к другим. К примеру, к двум мальчишкам, помогавших Анжею. Один из которых едва не погиб, спасая вашего сына. Серж запнулся. — Быстро же вы забыли о своём желании избавить общество от зверя, — угрюмо изрёк Виктор, расплетая руки. — Или вы оставили эту почетную миссию мне? Волку, что так опасен для вашего ягненочка? Да вы лицемер, Серж. И людьми, похоже, умеете вертеть не хуже меня. Навроцкий-старший, оторопев, промолчал. Рамзин, утратив интерес к их разговору, прошёл к скамье и сел рядом с Анжеем. Тот, вынырнув из погружения в музыку, поднял голову. Виктор покрутил пальцем у своего уха, предлагая жестом вытянуть наушник. Анжей неохотно, но потянул наушники вниз. — Мне жаль, что нам толком так и не удалось узнать друг друга, Анж. Парень его сожаления не разделял, однако сообщать об этом не стал. — Так будет лучше… — сказал он, уперев взгляд в экран мобильного. — Для всех. — Не знаю, как для всех, а для меня — не лучше. — Рамзин помолчал, прежде чем продолжить: — Надеюсь, зла ты на меня не держишь. — Не держу. — Он не видел смысла лелеять старые обиды. Ещё пара часов — и он окажется в воздухе на пути в чужую страну, оборвав все связи с Рамзиным. А заодно с Наром и с Тимофеем… Запястье нестерпимо зудело. Он проскрёб ногтями плотную ткань джинсов на коленке, думая о том, не будет ли отдающим враждебностью хамством попросить, чтобы Рамзин прекратил сверлить его жадным взглядом. Он видел, с каким ревностным, пристальным вниманием следит за их общением Граф. — Позволишь мне увидеть тебя? Вопрос мужчины дошёл до него не сразу. — Я буду далеко. — У меня есть дела с «бошами». Я собираюсь прилететь в Кёльн через неделю. Могу забрать на денёк, показать страну. Я неплохо знаю местные достопримечательности. Покажу тебе Нойшвайнштайн, Хоэншвангау, послушаем трубадуров и миннезингеров, посетим Дрезденскую галерею… — Я уже был в галерее, — прервал Анжей, думая о том, что Виктор пытается впечатлить его, не имея ни малейшего понятия ни о том, сколько стран он объездил с матерью, ни о том, что действительно имело для него значение, — дважды. Как и в Нойшвайнштайне, и в Пфальцграфенштайне. Я буду занят сестрой. Рамзин смешался, поняв, что дал промашку. Не перед тем пускал пыль в глаза, кого мог поразить своими возможностями. — Ну, не целыми же днями… — Виктор, не нужно, — оборвал Анжей, срываясь. Пальцы пробрались под повязку, соскребая поджившие корочки. — Не нужно приезжать и ничего не нужно мне показывать. Что я не хотел, я уже увидел во всей красе, и даже на вкус попробовал. Улыбка Рамзина растворилась на губах, оставив после себя гримасу досады. — Похоже, моя индульгенция всё-таки отменяется. — Нет… — Анжей оборвал самого себя, замирая в болезненном ступоре. — Просто… не хочу ничего. В голове зазвенел детский голосок — его голосок, прокричавший оторопевшей Наталье Навроцкой много лет назад: «Ненавижу любовь!». Вот любовь ему и отомстила. — Ничего мне не нужно, — договорил он, поднимаясь, — сдохнуть бы, да ведь не дадите. Он направился в сторону Сержа, говорившего с Айнуром, и, наклонившись, прошептал что-то на ухо отчима. Тот, обхлопав карманы, достал портмоне и протянул ему пару купюр. Рамзин, насупив брови, сделал знак Графу проследить за парнем — Анжей, спрятав деньги в карман куртки, направился в сторону ближайшего кафетерия. Жорж плюхнулся на скамью рядом с Виктором, на нагретое подростком место. — Отпусти парня, — посоветовал Матусевич, прослушавший весь их разговор от начала и до конца. — Не могу. — Ты ему не люб. — Это только пока. — Ни сейчас, ни когда-либо. Знаешь, в чём проблема? Рамзин кисло подначил: — Валяй, расскажи мне, какой я старый. И сколько седых волос покрывает моё дряхлое тело. — На самом деле не много, — вполне серьёзно утешил бородач, — и уж куда меньше, чем у меня. Уже и до опушки у дубка добрались. Дело не в возрасте, Вик. Мальчишка любит другого по-настоящему, так, как ты когда-то любил Марка. Рамзин зашипел: — Не напоминай. Жорж и ухом не повел: — Ради Марка ты свою жизнь под откос пустил. Вот его любовь, — он кивнул в сторону слонявшегося за спиной Анжея, покупавшего минералку Павла, — под ноги положил. И не одну душу в ад отправил, чтобы отомстить тем, кто отобрал у тебя Марка. — Осуждаешь? — Разве только за то, что ты охотно ради моего брата людям морды бил, вместо того, чтобы увезти его куда подальше, да зажить спокойной жизнью. — Пацан с пацаном? Не в те времена. — Не вали на время, — угрюмо парировал бородач. — Вы были бы не первыми и не последними, кто пошёл бы против устоявшихся правил. Марк был готов следовать за тобой хоть на край света, да только тебя край света не устраивал. Размахнуться тебе не позволил бы, взять от жизни то, чего ты так хотел. Слова Матусевича ужалили туда, куда Рамзин позволял метить далеко не каждому. — Ты понятия не имеешь, на что я был готов пойти ради Марка, — он поднялся, поняв, что готов врезать зарвавшемуся начальнику охраны и, по совместительству, старому другу. — Ничего ты обо мне не знаешь, Жорж! Сунув руки в карманы, Рамзин направился к информационному табло, унося себя от греха подальше. В это же время из динамиков донеслось объявление о начале регистрации пассажиров на рейс в Варшаву. Анжей, стоя в очереди, разглядывал витрину в кафетерии, делая вид, что не замечает немигающего взгляда Евграфова, прожигавшего его спину. Блондин не спускал с него глаз, застыв неподалёку со сложенными на груди руками. Купив бутылку с минеральной водой, Анжей, поколебавшись, добавил к минералке леденец на палочке. Когда уже расплатился, подумав, попросил ещё один, в форме дольки арбуза. Прижимая бутылку с леденцами к груди, он подошёл к Графу. Мужчина с изумлением уставился на протянутый ему леденец. — И что мне с этим делать? — спросил, машинально беря угощение. — Облизывать и сосать, он вкусный, — Анжей отмёл мысль о том, с чем могли ассоциироваться его слова для блондина. — Будет чем себя занять, вместо того, чтобы во мне дыры сверлить. Я улетаю, с Виком мы больше не увидимся. Можешь успокоиться, его я у тебя отбирать не стану. Павел рассерженно сунул ему леденец обратно в руки. — Уверен, что всё понимаешь, малец? — Понимаю, что ты счёл соперником того, кто им не является, — Анжей снова протянул леденец мужчине. — «Трубка мира»? — Я с тобой не воевал, парень, — Граф покосился на сладость. — Но что уезжаешь, меня не расстраивает. Ты ему не подходишь. — С этим спорить не стану. Как оказалось, я вообще никому не подхожу, — в голос вползла горечь. — Ошибка природы, тупиковая ветвь социальной эволюции. Слишком странный. Павел нахмурился. В синеве глаз парня клубился туман, не уловить, не разобрать, что тот думает. — С тобой всё в порядке? Анжей издал истерический смешок. Дайте-ка подумать: опущенный, полубезумный, и брошенный… — В полном, — уверил он. — Леденец возьмёшь? Граф, помедлив, взяв сладость, и принялся сдирать прозрачную упаковку. — Терпеть не могу конфеты, — сообщил по ходу. — Я тоже, — Навроцкий встрепенулся, услышав голос из динамика, повторивший на трёх языках информацию о начале регистрации рейса на Варшаву. — Кажется, это ваш, — прохрустел леденцовой крошкой Павел. Анжей кивнул, бледнея. Вот и всё. Остается пережить регистрацию, проход таможни, короткое ожидание посадки и он вместе с отрывом шасси от взлётной полосы начнёт новую жизнь — пустую, без мечты, что обуглилась и осыпалась пеплом. Его окликнули. Серж помахал ему рукой, подзывая к себе. Анжей поспешил к отчиму. Тот суетливо проверял паспорта с документами, одна из бумажек выпала на пол. Нагнувшись, Анжей поднял свидетельство о смерти матери, глянул на содержание — и листок запрыгал в руках. Серж, заметив его реакцию, поспешно забрал свидетельство и похлопал по плечу. — Скоро мы увидим Божену, — отвлекая его, бодро заверил он. — Она нас уже ждёт не дождётся. У Анжея вышло выдушить жалкое подобие улыбки в ответ на его слова. Он потянул к себе рюкзак, но лямки перехватил Матусевич, заявив, что поможет с багажом. Отвоевывать свою независимость он не стал, и в центре целой процессии провожающих направился к стойке регистрации. Очередь двигалась до безумия медленно, хоть отлетавших и распределили на три части. На резиновую ленту ставили багаж, на стойку клали документы, далее определялись места. Анжей снова сунул в уши наушники, но так и не включил музыку — бездумно смотрел в спину отчима, разговаривавшего с Айнуром, и делал мелкие шажки вслед за ним. В голове заезженной пластинкой прокручивалось мантрой обещание самому себе, что скоро всё закончится. Он вздрогнул, когда его подтолкнули в спину, и понял, что тормозит очередь. Забормотав извинения, он оглянулся на возмущавшуюся дородную матрону с двумя детишками — и оцепенел, выловив в толпе вертевшего головой Нарима. За спиной Тариза разбросало в стороны Тимофея, Клару и Бубна. В том, что те прибыли на поиски Навроцких, Анжей не сомневался, но укрыться не успел. Нарима словно потянуло к нему и оба сплели взгляд. Губы Турка беззвучно произнесли его имя. Тариз поднял руку, увидев на лице Навроцкого отражение страха и, прежде, чем успел сделать шаг, Анжей сорвался с места и рванул в сторону заправским зайцем. — Нет, Анжей! — Нарим закричал, уже понимая, что не удержит его, и кинулся вслед за ним. А Навроцкий летел, не разбирая дороги, перепрыгивая через багаж и нарезая углы, уходя от столкновения с людьми. Нарим не отставал. Так же лихо брал препятствия, выкрикивал извинения, сшибаясь плечами, и, запнувшись за одну из сумок, едва удержался на ногах, но сумел выровняться и, не упуская из виду беглеца, заскочил вслед за ним в открытую дверь кафетерия. Анжей, пулей промчавшись мимо барной стойки, заметался в углу между круглых столиков. Барменша закричала на них, чтобы нашли другое место для игр. Оба её не услышали. Мир сузился до двух квадратных метров, где существовали только они вдвоем. Тариз, загоняя его, расставил руки: — Анжей, хватит бегать, давай поговорим! Навроцкий лишь оскалился, как зверёк, тщетно ища выход из угла. В кармане Нарима затрезвонил телефон. — Анжей, — Тариз, игнорируя вызов, сложил ладони в жесте мольбы, — пожалуйста, выслушай меня! Руки сложил зря — узрев возможность прорваться, Навроцкий ринулся вбок и таки проскочил, ровно до выхода, где заскользил ботинками на мокром «языке», оставленном трудягой-полотером, и шлёпнулся на задницу. Тариз подлетел помочь. Анжей, полоснув его предупреждающим взглядом, протянутую руку заставил убрать. Поднялся сам и, прихрамывая, вышел из кафе, потянув его за собой. Выйдя наружу, оба, тяжело дыша, прилипли спиной к стене. Стояли рядом — протяни руку и соединятся пальцы, вот только пропасть, что пролегла между ними, мешала. И чем её заполнить, Тариз не знал, но, глубоко вдохнув, заговорил первым. — Жил был мальчик… — его голос штормило волнением, — у которого была необыкновенная любящая бабушка. И она любила рассказывать мальчику сказки. Одну из них он любил больше всего. Это была сказка об Ангеле, потерявшем крылья… Анжей, широко распахнув глаза, взъерошился: — Не смей… Голос Тариза только возрос, набирая обороты: — …Ангел очень хотел вернуться на небо и искал свои крылья, но, обретя их, он не покинул землю, а остался на ней, потому что отыскал там свой дом. Анжелло, — он, оторвавшись от стены, шагнул к нему и упёр ладони по бокам от его головы, — я и Тимофей — твои крылья. Тариз ожидал чего угодно, только не того, что он засмеется. Горьким смехом с едкой отдушкой. И, замолчав, ужалит вымораживающим холодом пронзительно синих глаз. — Имя мое узнал, значит. Сколько же лет понадобилось, чтобы тайну мою раскрыть. Серж сказал? А сказочку тоже он напел? Нарим смешался — Навроцкий цедил слова, кривя рот в злой усмешке. — Думаешь, всё, что нужно — рассказать мне старую сказку, и я растаю и брошусь в твои объятия? Твои и Тимофея? Крыльями моими себя считаете? — его губы задрожали, казалось, от плача, но вырвался наружу новый злой смешок. — Стеклянными оказались мои первые крылья, а вторые, на земле обретённые, отдельно от меня… к небесам взлетают. Они замолчали, глядя друг другу в глаза. В кармане Турка продолжал требовательно взывать мобильный. Анжей не сомневался, что знает, кто настойчиво разыскивает Тариза. — Моя бабушка была фантазёркой. Верила в лучшее, в то, что люди умеют любить, ждать и беречь. Это была её сказка, не моя. У моей сказки был другой конец, — Навроцкий, подняв руку, провёл пальцами у щеки зажмурившегося Нарима, не касаясь, но по коже Тариза пробежали мурашки. — В ней Ангел оказался не нужен своим крыльям, потому дал им свободу. От себя. — Анжелло… Нарим открыл глаза, чтобы, плюнув на всё, сгрести в объятия, умоляя простить, только обнаружил между рук пустую стену. Поднырнув под локоть, Навроцкий ушёл. Людской поток поглотил его, едва Анжей вынырнул из тупика. Подхваченный общим течением, он сумел уйти от встречи с пробежавшим мимо Тимофеем, державшим у уха мобильный, и двинулся обратно к стойкам. Окружающее размывало в пелене, голова раскалывалась от боли, желудок скручивало тошнотой, но он сумел добраться обратно, не забившись в позорной истерике на глазах у всего честного народа. Взвоет раненой дворнягой тогда, когда окажется наедине с самим собой, не делясь взлелеянной болью ни с одной живой душой. Серж наверняка пребывал в праведном гневе, и Анжей уже был готов получить нагоняй, однако у поредевшей очереди никто не метался в поисках пропажи и не бил в колокола. Но голос Навроцкого-старшего он услышал ещё на подходе. Не часто отчим переходил на крик, и ещё реже бранился. Серж стоял у стойки в компании пытавшихся его образумить Айнура с Кларой, и напирал на работницу аэропорта, требуя вызвать её начальство. Рамзин с Матусевичем стояли в стороне, не вмешиваясь. К стойке Анжей подошёл, поспев к моменту, когда девушка, очевидно, уже не в первый раз терпеливо объясняла мужчине, что тот не может вывезти Анжея за границу в связи с запретом, наложенным определением суда. Услышав сказанное, Анжей издал невнятный возглас, обратив на себя внимание отчима. Мужчина, развернувшись, ухватил его за плечо. — Куда ты пропал? Тебя по всему аэропорту ищут! — Я не могу выехать? — пробормотал он вместо ответа, ничего не понимая. — Не волнуйся, я сейчас всё решу. Это какая-то нелепая ошибка в их программе… — Никакой ошибки нет. Перебивший его голос заставил Сержа сжать челюсти. Осевшее во взгляде раздражение переросло в ярость. Он развернулся, чтобы уткнуться взглядом в стоявших за их спинами мужчин — высокого брюнета, и шатена с прорехой лысины на затылке. Позади них маячили ещё двое в форме охраны аэропорта. Шатен, представившись адвокатом, протянул девушке и присоединившемуся к ней представителю администрации бумаги. Мелькнули печати. — Здесь определение суда, согласно которого выезд Анжелло Навроцкого за границу запрещен до рассмотрения дела о восстановлении отцовских прав. Серж зарычал: — Ты, ублюдок, собираешься восстанавливать себя в родительских правах, о которых не вспоминал двенадцать лет? До Анжея медленно доходило осознание происходящего — он никуда не полетит, потому что суд наложил запрет на его выезд за границу. И за восстановлением отцовских прав в суд мог обратиться только один человек… Он повернулся прежде, чем додумал, и устремил взгляд к брюнету. — Здравствуй, сын, — Ладислав широко улыбнулся. — Наконец-то мы свиделись. Мужчина, раскинув руки, шагнул к окаменевшему Анжею, но прежде, чем сумел заключить его в объятия, между ними вклинился Серж. Ухватив Ладислава за грудки, Навроцкий оскалился и, как заправский бузотёр, с размаху влепил лбом в холёную физиономию «блудного» папаши. *signum est (лат.) — знак свыше.