Два крыла для Ангела

Не спалось в эту ночь и Искандеру. Оставшийся ночевать в гостевом доме Рамзина Айнур, проворочавшись на непривычно большой мягкой постели без сна до часу ночи, понял, что легче будет бороться с бессонницей с книгой в руках, и покинул спальню, отправившись на первый этаж. Именно там Искандер при знакомстве с домом заприметил небольшую библиотеку. Искандер привык к спартанскому образу жизни. Спал мало, предпочитал жесткую узкую кровать, не напоминавшую ему так остро об его одиночестве, и любил почитать перед сном, сидя в кресле у камина, слушая, как потрескивают дрова, ведя свой, заранее обречённый на поражение, бой с огнём. Спустившись на первый этаж спящего дома, турок отыскал библиотеку, включил настольную лампу и сел в кресло. Говорить по-русски турок за более чем тридцать лет постоянного общения с носителями языка научился отменно, однако читал куда хуже, потому выбрал коллекционный иллюстрированный атлас исторических памятников Древнего Востока. Листая страницы и рассматривая фото, Искандер вспоминал свои путешествия по миру. Стран изъездил немало, изучая дело, которому решил посвятить жизнь, но в глубине души знал, что просто бежит от преследовавшей его пустоты, что встречала его за порогом добротного двухэтажного особняка в центре Старого города в Анталии. Искандер жил один, с двумя облезлыми от старости лабрадорами. Его романы всегда были короткими. По молодости Айнур избегал серьёзных отношений, сперва стыдясь своей ориентации, потом боясь открыться, сделать кого-то столь же важным, как и его давно исчезнувшая любовь. Со временем одиночество вошло в привычку, и Айнур убедил себя в том, что так будет лучше. Жить, погрузившись в работу, меценатство, в собирание коллекций картин и старинных рукописей Востока. Построенные им отели стали его любимыми детищами, дети и внуки друзей заменили несуществующих «племянников», звавших старика «дядюшкой Айнуром». Казалось, этого хватало, пока не выбирался наружу горький упрёк в том, что он так ничего и не сделал для того, чтобы прожить отмеренные ему годы так, как когда-то мечтал. Рядом с мальчишкой, с глазами цвета лазури, жарко обнимавшего его за шею и, шептавшего в ухо пересохшими от волнения губами: «Tugaim cion duit»*. Хлопок двери, ведущей в лобби дома, заставил его вынырнуть из своих мыслей и поднять голову. В щели приоткрытой двери промелькнула тень, остановилась и повернула обратно. В библиотеку вошёл Нарим. От парня ощутимо пахло сигаретами. Айнур, захлопнув книгу, отложил её на стол. — Не поздновато ли для прогулок? — Мне не спится, — Тариз, не глядя на него, теребил замок куртки. — Решил прогуляться. А ты чего не спишь? — День был перенасыщен событиями, — Искандер разглядывал лицо парня: похудевшее, с синевой кругов под глазами, — да и бессонница давно стала моей постоянной подругой. Единственная моя подружка, — турок усмехнулся. — А тебе надо отдыхать. — Успеется, — Нарим стянул куртку с плеч. Искандер следил за ним, поймав себя на мысли о том, что жалеет, что не позаботился завести ребенка. А ведь мог бы жениться на подобранной ему профессиональной свахой турчанке, и жить двойной жизнью, будучи в глазах общественности благочестивым отцом семейства, а за глаза слыть тем, кто содержит юных любовников для собственной утехи. Но делать несчастной ни в чём не повинную женщину не хотелось. Уж если было не суждено завести своих детей, он мог стать кем-то важным для чужого ребёнка, не вмешивая в отношения вождение. — Погоди, — произнёс он, видя, что Нарим, решив не мешать ему, повернул на выход, — сядь рядом. — Айнур указал на соседнее кресло. — Раз не спишь, посидим немного. Тариз заколебался, но всё-таки положил куртку на стул и подошёл к креслу. Искандер подождал, пока он сядет, и заговорил первым. — Твоя мать попросила меня присмотреть за тобой. Я дал слово, что с тобой ничего не случится, но, похоже, поспешил заверить её в том, что не было в моих силах. — Ты не моя нянька, — Тариз пожал плечами, зная, что он имеет в виду школьную драку, — и синяки мне домой приносить не впервой. — Только вот драки были иными, не по той причине, по которой тебя избили в последний раз. Тариз насупился: — Мать тебе сказала? — Она беспокоится за тебя. — Я могу за себя постоять. И школу менять не буду, — сразу предупредил его следующую реплику Тариз. О планах матери знал. — Я буду учиться там, где и Анжей с Тимом. Их я не оставлю. — Думаешь, что с ними поступят так же? — Ко мне полезть не побоялись, зная, что кулаками махать умею. Тимофея с Анжеем сомнут запросто. Я волоса с их головы тронуть не позволю. — И добавил, как клятву: — А с теми, кто мне навалял, я ещё разберусь. Искандер усмехнулся — Нарим недаром носил имя, означавшее с тюркского «Дорогой». Таким мальчишка и был — дорогим, редкостным самородком. И храбрости его Искандер по-доброму завидовал. Будь он в своё время столь храбрым, не коротал бы одинокие вечера у камина с двумя глухими псами. — Последнее дело решать разногласие кулаками, Нарим. Коран говорит «Учитесь прощать». «Не гневайтесь друг на друга, не завидуйте друг другу, не враждуйте и будьте же, о люди, братьями». — Предлагаешь мне забыть, как меня ботинками толкли? — вспыхнул Тариз, поднимаясь. — За то, что не такой, как все? Не бегаю за девками и за их спинами шлюхами не называю? Почему чужие мне уроды должны решать, кого и как мне любить?! — Не на того ты кричишь, парень. В своё время и меня не раз валяли. И били за то, что не по традициям живу. Нарим рассерженно фыркнул, падая обратно в кресло. — Чхал я на традиции! Не чхать мне только на Анжея и Тима! И маму, — добавил он, утихая, — с Амаль. Искандер усмехнулся: — Меня в список включишь? — Тебя — да. Только вот Анжей мне больше не верит. Ни слышать, ни видеть не желает. — Тариз, нагнувшись к коленям, укрыл лицо в ладонях. — Я облажался, Айнур, — глухо пробормотал он, — и как всё исправить, не знаю. — Это ответ труса. Нарим поднял голову. Резкая отповедь Искандера была неприятной. — Ты назвал меня трусом? — зелёные глаза парня, сузившись в щели, потемнели. — И в чём я трус? — В том, что готов сдаться, совершить ошибку, которую допустил когда-то я сам. Испугался своего чувства, отпустил того, кого любил, обидев отсутствием веры в наше будущее. Посмотри на меня, оglan*, — Искандер перешёл на турецкий, — что ты видишь? Одинокого старого мужчину, живущего воспоминаниями о трёх месяцах счастья, безнадежно утраченного по его же вине. Я отпустил своего любимого, позволил ему уйти из своей жизни, потому что струсил. Хочешь так же бездарно утратить Анжея? — Нет, — прохрипел он. Сама мысль о том, что он потеряет Навроцкого, продрала жестокой болью. Искандер нагнулся к нему, вцепившись узловатыми пальцами в колено Нарима. — Тогда не отпускай его. Даже если будет гнать и отталкивать, кричать, чтобы ушёл. Держи в руках крепко и делай своё дело. Иногда принимать решения приходится одному за двоих. Брать на себя ответственность и идти напролом. Тариз сжал губы в тонкую линию, изломанную на углах. — А если потом не простит? — Не простит он того, что не удержал, — отрезал Искандер. Нарим молчал, разглядывая лицо в морщинах, с застывшей в глазах печалью. Почему никогда раньше не замечал, что в глазах старого турка никогда не оседает смех? Подслушав его мысли, Искандер горько усмехнулся. — Любимый мною философ Хорхе Анхель Ливрага как-то сказал: «Человека делают старым не морщины, а отсутствие мечты и надежды». Я стал стариком уже в семнадцать. Во сколько хочешь постареть ты? Тариз не ответил, потому что насквозь словами прошило, как пулей. Хлопок далекой входной двери в дом ударил по нервам. Искандер оторвал руку от колена Тариза, скороговоркой ругнувшись на родном языке. Нарим, заторможено моргнув, переключился на вход — в коридоре кто-то, печатая шаг, шёл в направлении библиотеки. Дверь открылась под толчком руки. На пороге возник Ник, хмурый, встрёпанный, со снежинками в волосах. Взгляд Шевцова, задержавшись на секунду на лице Искандера, впился в Тариза. — Тебе лучше пойти со мной. — Это ещё зачем? — Искандер ухватил поднявшегося Нарима за руку. Ник смотрел только на парня. — Если хочешь, чтоб твой милок чёрнобровый блядью не стал. *** Сборы заняли не больше часа. Анжей действовал, как автомат, отрешившись от мыслей, что ничего общего с побудительными командами к простым, механическим действиям не имели. Принять душ. Отрезветь. Почистить зубы. Сбрить одноразовым станком всю растительность на теле ниже шеи. Срезать заскорузлую от крови повязку, обмотать покрытое бороздами царапин запястье — свидетельство его слабости, платком. Высушить волосы феном. Открыть навесной шкафчик, отыскать коробок «Нормакола», ввести в себя клизму. Лечь на бок, прямо на кафельный пол, позволяя холоду проникнуть под кожу. Подняться с первым позывом в кишечнике и сесть на унитаз. Снова встать под душ, машинально глотая затекающую в открытый рот воду. Коробки из-под «Нормакола» он оставил валятся в умывальнике, использованные флаконы отправил в мусорку. Влажное полотенце сбросил на бельевую корзину, туда же, куда скинул, не думая, пустой пакетик с гелем-смазкой. Синий, с анестетиком. Хозяин дома был так заботлив к нуждам своих гостей. В голове мелькнула и погасла мысль, содержали ли шкафчики в ванной во всех гостевых спальнях тот же «набор», или же так позаботились лишь о нём? Судя по тому, как лихо драл Нарим Тима, заботу проявляли обо всех. Оказавшись в спальне, он принялся одеваться, достал чистое белье, белые носки, короткие, по косточку. И замер у окна с рубашкой в руках, уперев взгляд в стекло — по дорожкам у дома ходил Нарим. Он отодвинул край портьеры, следя за тлеющим у губ Турка красным угольком. Тариз курил редко, только когда слишком нервничал. Точно так же, психуя, продирал пятернёй волосы на макушке. Словно почувствовав его взгляд, Тариз остановился под окнами, задрал голову вверх. Дышать вдруг стало невыносимо тяжело, на грудь словно надавили ледяные руки, прошли сквозь рёбра, и ухватили колотившееся птицей сердце в тиски ладоней. Что он делает? Рассудок-таки прорвался наружу, забил в колокола паники, пытаясь удержать от того, о чём потом пожалеет. Анжей загнал призывы одуматься обратно в тишину бессилия. Не пожалеет и не отступит. Рука выпустила портьеру. Навроцкий, отвернувшись от окна, бросил рубашку на стул. Облачаться особо незачем. Вернувшись в ванную комнату, он сдёрнул с крючка белый банный халат, мягкий, пушистый, натянул рукава, тщетно пытаясь согреться. Тиски внутри груди не отпускали, от холодных ладоней стылость потекла по венам, заполняя каждую клетку. Он смотрел на себя в зеркало на выбеленную маску лица с застывшим взглядом. Синева радужки отражала свет ламп, преломляясь об острые грани хрусталиков льда, застывшего в зрачках. Как же холодно. И страшно. Страшно потерять то, что с таким трудом обрёл. Пришло время отдавать долги, становиться взрослым. Сержу сейчас, кроме как от него, помощи ждать неоткуда. К окну больше не подошёл и направился на выход. Коридор, лестница плавали в тумане. Спустившись на первый этаж, пустой, полутёмный, свернул направо и столкнулся нос к носу с Ником. Шевцов нёс в руках рацию, крутя регулятор частот. Сигнализацию пока так и не восстановили, и со связью творилось чёрт знает что. Подняв голову, блондин с удивлением уставился на появившегося перед его носом Навроцкого. — Ё…ксель-моксель… — ругательство в последний момент удалось превратить в нечто невразумительное, — ты какого по ночам по дому шастаешь?! — Мне нужен Виктор, — Анжей смотрел поверх его плеча. — Пятый сон наверняка уже видит твой Виктор, — Ник с подозрением скользнул по лицу мальчишки, спустился ниже к вырезу ворота халата, открывавшего голую безволосую грудь. Какого лешего парень разгуливает ночью в одном халате по дому? Трусы-то хоть на сопляке есть? — Шёл бы ты баюшки, детка, — скрипнув зубами, посоветовал по-отечески Ник, сложив «дважды два». Анжей не сдвинулся с места: — Покажи мне комнату Виктора. — Хрен я что показывать тебе буду, — Шевцов окрысился. — Ты хоть понимаешь, что творишь, а? — Понимаю. Понимаю, что я должен… — Ничего ты ему не должен! — Ник ухватил Навроцкого за плечо. — Парень, не загоняй себя в это дерьмо, тебе из него потом не выбраться. Виктор тебя не отпустит. И ты сам себя не простишь! — Я не прощу себе, если ничего не сделаю! — Анжей освободился от его руки, дёрнув плечом. — Серж мне настоящим отцом был! А я, как идиот, ждал, когда вернется тот, кому на меня всегда наплевать было! Не отпустит, говоришь? — Он нервно хохотнул: — Да плевать, только бы он Сержа вернул! — А как же Нарим? Анжей обмяк плечами. — Нар… — имя Тариза сорвалось с губ с отрешенной обреченностью. — Время глупых мечтаний закончилось. — Он поднял голову, глядя за спину Ника: — Проводите меня к Виктору, Мария. Ник развернулся. Позади них у двери своей комнаты стояла Мария, одетая в халат, накинутый поверх ночной рубашки. Жила домработница при хозяйском доме. Шевцов едва не выругался вслух. Надо же было старой дуре из своей норы так не вовремя вылезти. А ведь поведёт. Рамзину Мария была предана всецело. — Не слушай его! — выпалил он в её сторону. Экономка только плечами пожала. — Не ты мне зарплату платишь, — и пошла по коридору, поманив за собой Анжея. Шевцов, закусив губу, постоял, провожая их глазами, и решительно повернул к выходу из дома. У двери стоял вернувшийся с обхода Бубенцов. Со своего места он прослушал весь разговор и перехватил Ника за локоть. — Не вмешивайся, — предупредил он. — У парня свой котелок на плечах. — Который сейчас ни хрена не варит! — Варит или нет, а влезешь между ним и Виком, и Рамзин тебя в порошок сотрёт. Одной отодранной жопой не обойдёшься. Ник, не ответив, вырвал руку и вышел из дома. *** Чёртова память… Покончив с подхваченной в гостиной бутылкой виски, Рамзин откинул голову на спинку кресла, уставившись в потолок своей спальни. Напиться было глупой затеей. Знал ведь, что пить не стоило как минимум неделю после очередной годовщины смерти Марка. И оставлять в доме Клару, которая своим похмельным синдромом после одиночного ночного возлияния напоминала о том, что именно они вдвоём вытащили из ванной Марка, а потом тщетно пытались вернуть его к жизни. Она — делая массаж сердца, а он — покрывая мокрое мёртвое лицо отпечатками губ, умоляя отчаянными воплями вернуться к нему. Марк не вернулся — ушёл, оставив после себя крошившую на куски боль, что не отпустит, пока Виктор не поймёт, что же сделал неправильно. Или не смирится с тем, что сделать ничего не мог, потому как судьбу не изменить. Кривая всё равно выведет к концу, предопределённому с рождения. Рамзин поднял пустую бутыль, рассматривая через ребристое дно шар бра на стене. Светильник двоился, создавая причудливую игру света в двух разных реальностях. Для него с Марком реальность была только одна. И в ней Марк медленно умирал в одиночестве, окрашивая остывающую воду вытекающей из разрезанных вен кровью, под звуки доносившегося из колонок старенького магнитофона голоса Цоя. Мертвец провожал в смерть мертвеца, убаюкивая голосом с хрипотцой. Пленку дискеты заело, магнитофон щёлкал и трещал, когда он ворвался в ванную и с криком бросился к лежавшему в багровой воде телу. После похорон он выпросил дискету у Жоржа, распутал пленку и узнал, какие слова слышал Марк последними. «И есть чем платить, но я не хочу Победы любой ценой, Я никому не хочу ставить ногу на грудь. Я хотел бы остаться с тобой, Просто остаться с тобой. Но высокая в небе звезда Зовёт меня в путь» С тех пор Цоя он больше не слушал. В дверь постучали. Рамзин тяжело сел, морщась от боли в висках. Два часа ночи. Поздновато для визитов. Вытолкнув себя из кресла, он распахнул дверь, собираясь обматерить наглеца, решившегося оторвать его от методичного накачивания себя любимого алкоголем, но так и замер с открытым ртом. За порогом стоял Анжей. Глаза мужчины прошлись по лицу парня, халату с просветом голой груди, босым ступням в белых носках… Виктор шагнул назад, пропуская его в спальню. Оба не произнесли ни слова. Рамзин сверлил его пытливым взглядом с примесью вопроса. Правильно ли понимает? Он вскинул брови, когда Анжей, отвечая, развязал пояс, шевелением плеч сбросил халат и потянулся к синим боксеркам. Сбросив оцепенение, хозяин дома остановил его, просипев внезапно севшим голосом: — Я сам. И, рывком притянув к себе, хищно впился во влажный пацанячий рот. Губы Анжея хранили слабый вкус зубной пасты и алкоголя. Не разрывая поцелуя, Рамзин спиной подтолкнул его к постели, уложил на подушки и принялся торопливо избавляться от одежды, облизывая взглядом трепещущие ресницы, пухлые губы, плечи, тёмные пятнышки сосков, изящные кисти, длинные ноги, и пах с бугорком плоти. Анжей закрыл глаза, не сопротивляясь рукам, стянувшим с него последнюю преграду ткани, с отупляющей обреченностью позволил согнуть ноги в коленках, но не удержался от дрожи, уткнувшись открытым в немом крике ртом в подушки, когда мужчина налёг сверху горячим телом. Приступ паники участил дыхание. Он дёрнулся вверх до хруста в позвонках, но Рамзин держал крепко — не вырваться, не уйти, сказав, что вновь совершил ошибку. Виктор ласкал его со звериным голодом: жёстко натирая кожу заросшим щетиной подбородком, вылизывая широкими мазками языка рельеф ключиц, шею, рёбра, елозя по коже живота, бёдер, текущим смазкой стояком. Губы мужчины прихватили нежный ореол, словили сосок, осторожно сжали и тут же выпустили, чтобы продолжить дорожку из мазков языка вниз, к пупку. Сунувшись в него носом, Рамзин шумно вдохнул и опустил руку вниз — пальцы обхватили гроздь плоти. Его постигло разочарование — Анжей возбуждён не был. Ничего, он это исправит. Бугря мышцы плеч, Вик согнулся. Захватив мягкий член губами, он втянул его в рот и затерзал языком уздечку, гладкий жёлудь головки. Науку минетчика ещё не забыл, хоть и ласкал так в последний раз безумно давно — Марка. О том, на что пошёл ради синеглазого, уступив своим нерушимым принципам актива, расскажет ему потом, когда мальчишка будет принадлежать ему целиком и полностью. Анжей, задыхаясь, вцепился в плечи мужчины. Ласкать Рамзин умел, но его прикосновения порождали только липкую тошнотворную муть понимания неправильности происходящего. Он взмолился в потолок, прося самого себя не сорваться. Это ведь всего лишь тело, и так испоганенное, уже оттраханное. Он выдержит. Но — не вышло. Сознание расползлось по швам, когда Вик, выпустив его блестевший от слюны член, попробовал ввинтиться в его рот языком, ловя сильными пальцами за подбородок. — Не могу-у! — взвыл, уходя от его губ и постыдно впал в истерику, выбираясь из-под оторопевшего Рамзина. — Простите… — он забился в подушки, закрываясь коленками, и выставил руку. — Ничего не выйдет… Вик с мгновение смотрел на него, не мигая, застыв в дурацкой позе, опираясь на кулаки и коленки, с прилипшим к животу каменным членом, и мокрым ртом. — Не можешь? — он побагровев, взорвался: — Так какого ты ко мне приполз, как течная сука, парень?! Ответить Анжею не дали — в дверь внезапно забарабанили с такой силой, что выпал ключ, торчавший в замке. Хозяин дома замок не закрывал, значит, это сделал Анжей. Успел, пока стоял у двери, ограждая их от возможного визита. Уж не того ли, которого дождался? Нарима, вопившего имя Навроцкого-младшего. Рамзин сузил глаза, переводя взгляд с двери на забившегося в изголовье кровати Навроцкого. Тот не отрывался от двери, закусив ребро ладони. В широко распахнутых глазах плясал неподдельный ужас. Нет, Тариза он не ждал. Пришёл к нему, не собираясь отступать, просто не удалась роль агнца на заклание. — Вот значит, как, — протянул зло, рывком снимаясь с постели и подбирая с пола пижамные штаны. — Сперва мною выбить этого, — он махнул головой в сторону двери, за которой бесновался Нарим, — из мозгов пытался, а теперь что? Собою подкупал? В дверь лупили уже ногами, со всей дури, выбивая мелкую пыль из косяков. К голосу Нарима, звавшего Анжея, присоединился бас Жоржа, интересующегося, что происходит. Шум за дверьми Рамзин игнорировал, глядя лишь на Навроцкого. Анжей, обхватив себя за плечи, вздрагивал от каждого удара. Он не слышал ни слова из того, что ему говорил Вик, не видел, как тот подобрал брошенный им халат, и очнулся только тогда, когда мужчина, завернув его в махровый кокон, стянул с простыней и взвалил на плечо. — …юные идиоты… — было единственным, что прорвалось в оглушённый мозг, прежде, чем Рамзин, распахнул дверь и вынес его за порог. В коридоре их появление, кроме Нарима, встретило целое собрание, состоявшее из Ника, Митяя, Жоржа, и Стаса с отцом. Последние трое явно только что вылезли из постелей. На заднем плане маячила Мария. Все разом замолкли, уставившись на хозяина дома и куль из халата. Тариз, отмерев первым, подскочил к Рамзину, намереваясь врезать мужчине в физиономию, но опустил руки, спеша перехватить сброшенного ему Анжея. — Забирай свою Дульсинею, Дон-Кихот недоделанный, — прорявкал Виктор, — и даром не надо! Нарим, приняв драгоценную ношу, попятился назад и наступил на пальцы босого Матусевича, одетого в одни разношенные спортивки. Жорж зашипел. Извинятся Тариз не стал, крепко прижал к себе Анжея и понёс по коридору, подальше от собрания взрослых психов. Рамзин обвёл взглядом собравшихся у двери домочадцев и, выловив Ника, ухватил его за руку и затянул в спальню. Хлопнула дверь. Матусевич, взревев раненым быком, шагнул вперед и поднял пудовый кулак. Дверь открылась снова, ошарашенного Шевцова вытолкнули обратно в коридор, в объятия бородача. — Забирай! — стервозно проорал из спальни Рамзин. — Пашка?! — Придурок, — выплюнул Жорж, поднимая Ника на руки. Блондин, вытаращив глаза, обхватил его за шею, — Павел дома, с женой и детьми! Могу тебе Митяя забросить, всё равно без дела по дому шляется. Пусть хоть седалищем поработает. Бубен, услышав щедрое предложение начальства, развернувшись, поспешно дал дёру. Кузьмич бочком двинулся за ним вдоль стены, Мария исчезла ещё раньше. Стас почему-то остался, растянув рот в дурацкой ухмылке. Матусевич потрусил к своей комнате. Выглянув из спальни, Рамзин обозрел пустой коридор и кисло глянул на Стаса. — Публичный дом, а не жилище, — Вик с досадой сплюнул на пол, — а как приспичит, так ни одной приличной жопы. Дверь хлопнула во второй раз. Стас, разочарованно вздохнув, сунул руки в карманы и двинул в сторону кухни. Тugaim cion duit* (ирл.) — дословно «Я даю тебе мою любовь». Oglan*–(тур) — парнишка.