Два крыла для Ангела

На следующее утро под окна-витрины одного из модных ювелирных магазинов в самом центре города лихо подрулил внедорожник с тонированными стеклами. Из машины выбрался Жорж Матусевич — бодрый, благоухающий дорогим парфюмом, в костюме с иголочки. Поставив машину на сигнализацию, Витязь зорким глазом прошёлся по череде бутиков, выстроившихся вдоль трассы, как бравый строй солдат. Цветочный магазин обнаружился тут же, рядом с ювелирным. Салон красоты размещался неподалеку от цветочного. Подумав, Матусевич решительно направил себя к ювелирному. Толкнув дверь, мужчина вошёл в сияющий огнями зал и осмотрелся с видом, подхваченным им у Рамзина — так, словно объявился не ювелирное изделие купить, а сам магазин, со всем его содержимым и персоналом. Тактика сработала, к нему тут же потрусил парень в малиновом жилете, белой рубашке и отглаженных до хруста на швах брюках. Осведомившись, «чего изволит барин», Матусевича тут же доставили под белые руки к витрине с обручальными кольцами. Молодая блондинка с бейджиком на кармане жилета просияла фальшивой улыбкой. — Мне бы кольцо, — пояснил Матусевич, — добротное, так, чтоб весомо и красиво. Девушка засуетилась, деловито уточняя, классическое золото или новомодное — белое, с бриллиантом или без, и принялась выкладывать образцы на витрину. Уверенность Жоржа падала с каждым новым экземпляром, что появлялся в руках блондинки. Всё, о чём она трещала, было для него китайской тарабарщиной. Ажурные, гравированные, спаренные и одинарные, в смеси белого и жёлтого золота, с вкраплениями бриллиантов, и стильные, необыкновенно дерзкие, обручальные кольца из чёрного золота с внутренней и внешней гравировкой и насечками серебра… Он уже раскаялся, что припёрся без Клары. Вот уж кто бы и не засмеяла, и выбор кольца помогла бы сделать верный. Цены ему не было в оружейном, а в ювелирном — Матусевич чувствовал себя инородым телом. Прекратить поток щедро выливавшейся на него информации удалось лишь ответом на вопрос о размере пальчика «трепетной невесты». — Чуть меньше, чем у меня, — сказал он, демонстрируя собственную пятерню, которой вполне мог раздавить голову девицы. Та, моргнув, весьма не эстетично открыла рот. — Размер не знаю, — добил Витязь, — но, что у меня на мизинце болтаться будет, тот размер ему и подойдёт. Шестеренки в голове блондинки завертелись в ускоренном режиме, но он отдал ей должное, отладить сбившийся механизм у неё вышло быстро и, надев на лицо непроницаемо профессиональное выражение, девушка выложила перед ним сиротливый лоток с несколькими кольцами. Жорж одобрительно кивнул, оценив коллекцию из четырёх колец: два из белого и два из жёлтого золота. Одно колечко приглянулось больше других — из белого золота со вставкой-пояском, и россыпью из пяти небольших бриллиантов. Примерив его на мизинец, он полюбовался кольцом, подняв руку к свету. Выбором остался доволен и потянулся к карману пиджака за кредиткой. Колечко влетело ему в приличную сумму, но о деньгах не жалел. Покинув ювелирный, начбез направился к салону. Прежде, чем войти в святая-святых кузни красоты, Матусевич некоторое время топтался у крыльца с сигаретой. Решиться сделать то, что задумал, было куда сложнее, чем обзавестись кольцом. Высосав сигарету до фильтра, он отмёл сомнения и поднялся по ступеням. Салон покинул спустя час с выбритой до синевы физиономией и связанными в элегантный короткий хвост волосами. Последним местом, которому он отдал денежную дань, стал цветочный магазин. Из его недр бывший бородач, а отныне обладатель двухцветной физиономии (тёмный верх — светлый низ) выбрался с громадным букетом бордовых роз, перевязанных синей лентой. Прикрепленную к ленте открытку с надписью «У нас мальчик» ободрал на крыльце и сбросил в урну. Обратно Матусевич вернулся в начале одиннадцатого, застав дом погружённым в тишину. Лишь на кухне возилась Мария, готовя завтрак для ночной смены охраны. Открывший ему розовощёкий молодец — Яр, поспешил спрятать удивление в глазах, узрев перед собой «вылизанное до блеска» начальство с «веником», и отступил в сторону. Пройдя мимо парня, он промаршировал по направлению к своим комнатам и, достав ключ, открыл дверь. Своё «сокровище» уйдя, закрыл на замок, от греха подальше. Войдя внутрь, Жорж прислушался. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Поставив коробку с тортом и цветы на столик, он сбросил пальто и направился к спальне. Ник всё ещё спал, вытянувшись на простынях подтянутым мускулистым телом, заложив руку под голову и подогнув правую ногу. Лоскут простыни целомудренно прикрывал бёдра, хранившие отпечатки пальцев и губ Матусевича. Прошедшей ночью они не жалели друг друга: целуясь — скорее кусали, чем нежили, сталкиваясь зубами, и, трахаясь, приваривались телами, оставляя отметины на коже подобно сварочным швам и болтам, занимаясь любовью до дрожи в мышцах и хруста в костях. Уснули только под утро, утомленные до изнеможения, крепко склеившись в одно целое, завязав в морской узел пальцы рук и сплетаясь ногами. Началось их примирение с бурной ссоры. Николай вырвался из его рук, как только он поставил парня на пол в своей комнате. Спросил вымораживающим тоном, кто дал ему право носиться с ним на руках, как с девкой, и затаскивать к себе. Витязь, опешив, процедил, что кое-кому не мешало бы научиться благодарности и для гонора найти местечко поглубже. Шевцов мгновенно выдал предложение о дислокации этого места, в которое предложил засунуть самому Жоржу собственный совет. Огрызаться блондинчик умел, бородач — умел злиться. И добиваться своего, потому шагнул к нему и заткнул наглый, кривящийся в ухмылке рот губами. В ответ, пропустив удар, схлопотал под дых и сразу вслед за этим в рыло. Побагровевший Матусевич, очевидно, выглядел уж слишком страшно, так как Ник тут же, икнув, припустил к двери, стоило ему разогнуться и медленно стереть рукавом кровь с зубов. Бежать не вышло, Жорж перехватил его на пороге, затолкал обратно и вжал в стену с видом дорвавшегося до добычи голодного хищника. Шевцов, дёргаясь, испепелял взглядом, обещал кары небесные. Не помогло — Витязь оттянул голову Ника назад за волосы, открывая беззащитную шею, и принялся вылизывать скулы, подбородок, выступавшие косточки адамова яблока, терзая языком нёбо, слушая, как неспокойно, с перерывами, вдруг задышал притихший блондинчик. А когда тот, сдаваясь, застонал, расстегнул на нём джинсы, сдёрнул вместе с бельём до лодыжек, и, встав на колени, жадно заглотил его член, умело ловя его в сеть возбуждения. Пока не одумался и снова не погряз в обидах. Тактика сработала и примирение продолжили взаимным лобзанием, перенеся себя сперва за порог ванной, а затем и в спальню. Дав будоражащим воспоминаниям ускользнуть в прошлое, Матусевич, сбросив пиджак, стянул рубашку, брюки, трусы в горошек и нырнул к тёплому телу. Шевцов заурчал сквозь сон, принимая его поцелуй в шею, вяло трепыхнулся, переворачиваемый на бок, и застонал, принимая по-хозяйски скользнувший в растянутый ночными бдениями сфинктер крепкий член. Ник доверял ему своё тело и душу, послушно прогибаясь, подставляясь его рукам, огладившим спину, поясницу, сжавшим мускулистое полупопие. Матусевич одним толчком въехал по самые яйца по проторенной ночью дорожке. Они не предохранялись, нужды не было, а щедро закачанной ночью спермы хватало — как на мягкий вход, так и выход. Не выпуская его бёдер из крепкой хватки пальцев, Жорж отклонился назад, чтобы полюбоваться плавным изгибом его спины, тем, как под матовой кожей ходят тренированные мышцы, и задвигался неторопливо. Самым красивым у Шевцова был переход от длинной шеи к плечам, словно прорисованный художником, стекающий в крепкие бицепсы на руках, а оттуда к запястьям и гибким пальцам. Не удержавшись, он прильнул обратно к его спине и лизнул в шею, отдававшую солоноватым привкусом пота и слабым ароматом геля для душа. Вчера, прежде, чем запрыгнуть в постель, они долго мокли в душевой, отходя от баталии, начав завораживающий танец тел ещё под струями воды. Ник закинул руку назад, прижимая к себе голову мужчины за волосы и окончательно портя с таким трудом созданный на голове порядок. Бёдра блондина задвигались активнее, надеваясь на член. Матусевич послушно замер, дав ему свободу самому подобрать нужный ритм и угол проникновения. В этом деле Ник всегда брал инициативу в свои руки, и содрогнулся всем телом, проскользнув по головке простатой. Жорж ход уловил, и, выйдя почти до конца, с размаху вошёл обратно под нужным градусом. Блондин тихо ахнул, выстонав сквозь зубы, что Витязь «бессовестная сволочь». «Бессовестная сволочь» улыбнулся. Слишком много нежности было вложено в ругательство. Он задвигался ритмичнее, раз за разом проезжаясь по стратегическим точкам и вызывая у Ника блаженные вздохи. Шевцов больше не говорил, занятый тем, что яростно надрачивал свой член и толкался в бёдра Витязя, не позволяя ему филонить. Ладонь Жоржа прошлась по груди парня, задев сосок. Ник издал невнятное бормотание, не прекращая дрочки. «Ванили» не любил, Витязь это усвоил, но сам ласкать партнеров любил. Пора было привыкать Николаю к тому, что секс может быть долгим и с двухсторонней отдачей. Избавиться от шаблонов, обретённых блондином во время работы в эскорте Соловушки, было не просто. Проститутов нежностями не баловали. Но Ник больше мальчиком по вызову не был, и Матусевич добросовестно трудился над тем, чтобы убрать из его памяти и привычек то, что он окончательно и бесповоротно оставил в своём прошлом. Не выходя из парня, Матусевич перевернул его на живот, раскинул коленками ноги пошире и продолжил размашисто вбиваться в него, слушая стоны и всхлипы. Шевцов подбадривал его, посасывая и облизывая пальцы любовника. Сорвало обоих практически одновременно, и они распластались на простынях, тяжело дыша и вжимаясь друг в друга. Отдышались минут за пять и, остановив кружение ярких пятен перед глазами, Ник заворочался под мужчиной. — Слезь, медведь, дышать не могу. Матусевич, спохватившись, перекатился набок, продолжая прижимать его к себе. Сыто вздохнув, Шевцов замер, уставившись на вынырнувший перед носом открытый коробок с ювелирным изделием. Разобрав, что на ложе кожаного футляра умостилось кольцо, явно обручальное, он потрясенно моргнул. — Это что? — Кольцо. — Вижу, что не гайка. — Выйдешь за меня? Ник, зашипев, попытался выбраться из его рук. — Я тебе что, баба? — Не баба, — Жорж только крепче сжал объятия, — судя по причиндалам и отсутствию груди. — Хочешь, чтобы нарастил? — Хотел бы — в Тайланд съездил. Ник, — он зарылся носом в его плечо, пах Шевцов одуряюще — мускусом и сексом, — я хочу, чтобы ты только моим был. Люблю так, что крышу сносит. Знаю — осознал не сразу. Виктору шею не свернул, когда он обидел тебя, но больше такому я повторится не дам. Если скажешь «да», только тобой жить и буду. Ник больше не рыпался, лежал молча, задумчиво рассматривая кольцо — солидное, со сверкающими точками бриллиантов. — Я и цветы принёс, — жалобно проблеял из-за спины Витязь. — С синей ленточкой… и торт твой любимый… — «Киевский»? — Он самый. — И? — Что «и»? — Матусевич поднял голову. — Раз цветы и торт принёс, то какого полового предложение мне делаешь с членом в заднице? Витязь смутился — своего жеребца из стойла действительно так и не вывел. — Могу вытащить. — Ещё чего, — он, фыркнув, поёрзал, — весь налет романтики схлынет, — ехидно выдал, скаля зубы. — Будем потом в старости вспоминать, как ты мне предложение сделал. Оттрахав, и под нос кольцо сунув. — Извини, романтика как-то не по моей части, — виновато признал Жорж. — Так за цветами идти? — На хрен они мне? — Николай сцапал футляр и, вытащив кольцо, небрежно откинул коробок на подушки. — Чай, не онегинская барышня. Матусевич проследил за тем, как Ник, полюбовавшись кольцом, уверенно надел его на палец. — Надо же, с размером угадал, — кольцо сидело, как влитое. — Так это «да»? — с надеждой выдохнул он. — Конечно «да», — Ник, неохотно расставшись с членом Витязя, развернулся к нему, чтобы поцеловать, и округлил глаза, узрев цветущую «дресс-кодом» физиономию «женишка». — Маму вашу за ногу! — выдал в эмоциях. — Куда шерсть делась? — Ты ночью жаловался, что борода тебе кожу колет, вот я и … — он потёр подбородок — непривычно голый, гладкий, мёрзнущий. — С двадцати лет бороду носил. Отвыкать теперь придётся. — Дурак, — простонал Шевцов в избытке чувств, — я же не просил ничего! — А меня просить не надо было, — он потянулся к его губам, поцеловал крепко, по-мужски, без изысков, но Николай сомлел, с неожиданной робостью ткнувшись носом в его плечо. — Весной смотаемся к Радо с Мёльдером в Бельгию. Узнаем, что нужно для оформления партнерства, и никуда ты уже от меня не денешься. — А кто думает куда-то деваться? — пробормотал Шевцов куда-то в его ключицу. — Ты теперь мой. И бороду на физиономию верни. Народ засмеёт. — Не засмеет, кому зубы дороги. Он тихо хохотнул. Да уж, храбрецов найдётся не много. — Так где торт с шампанским? — Торт здесь, шампанское в холодильнике на кухне. — Тащи. Матусевич, чмокнув парня в висок, встал с кровати. Откинувшись на спину, Ник, залюбовался тем, как одевается его любимый мужчина. ЕГО мужчина. Натянув на голое тело штаны и рубашку, Витязь нагнулся — провести ладонью по щеке блондина, и, подавив хлынувшее по телу возбуждение, направился к двери. Суетившаяся на кухне Мария встретила его появление усталым кивком. За длинным кухонным столом сидел помятый зевающий Кузьмич. Старший из охранников пил кофе. Рядом с ним, отчаянно выворачивая челюсть в зевке, примостился Бубен. Оба готовились принять ночную смену. Поздоровавшись, Матусевич проковылял к холодильнику для спиртного. Пришёл Витязь босым, и хромота начальника охраны Рамзина была особо заметной. Открыв дверцу холодильника, он нагнулся, рассматривая лежавшие на полках бутылки с шампанским. В кухне повисла ощутимая тишина. Витязь затылком почувствовал устремленные на него взгляды подчиненных. Вытащив наружу бутылку «Fragolino Bianco», Жорж, разогнувшись, развернулся. — Чего уставились? — грубовато буркнул он. — У меня что, брокколи в зубах застряло? — Брокколи не видели, — пробормотал Митяй, Кузьмич по привычке отмалчивался, — а вот твоя лысая морда сиянием дневной свет перебивает. — Морда, Дмитрий, у тебя, — Матусевич подхватил с холодильника два стоявших на стойке бокала, — а у меня — лицо. Есть ещё замечания? — Нет, — пробурчал вместо Бубена Кузьмич, толкнув Митяя под локоть, дескать, не лезь — целее будешь. — Значит, тема закрыта. Советую и другим её не поднимать. — Предупредим, — кивнул Кузьмич. Матусевич, подхватив штопор с вертушки, направился к двери. У самого выхода начбез остановился и, совершив разворот, устремил взгляд на подчинённых. — Кое-что народу ещё передай. Я и Николай теперь вместе. Потому, если услышу, что кто-то ему о его прошлом напомнил, или решил позубоскалить о наших отношениях, лично хребет в трёх местах сломаю. Мужчины заверили, что передадут. Витязь покинул кухню. Настроение у него было превосходным, пока он не подошёл к лобби. Именно в этот момент в дом ввалился Граф — всклоченный, измазанный в грязи, в распахнутом пальто. Улыбка растаяла на губах Матусевича, стоило ему глянуть на перекошенные губы Павла и увидеть его налитые кровью глаза. Евграфов был пьян. Сдали Вика болтливые суки. Нашептали на ушко любовничка хозяйского про ночное происшествие, переполошившее весь дом. Сунув бутылку под мышку, Жорж быстро шагнул Графу наперерез. — Не кипятись, Паша. Ничего между парнем и Виком не было. — Да ну? — Евграфов хрипло хохотнул — зло, отчаянно. — Потому, что Вик остановился, или потому, что за сопляком дружок его прибежал? Наябедничали Графу со всеми подробностями — Витязь пообещал себе узнать, кто ему доложился, и настучать по языкатой харе. Как пить дать, Бубену. — Как бы там ни было, а ничего между ними не произошло, — терпеливо произнёс он. — Только потому, что Вик пацана разложить под собой не успел! — Павел, сорвавшись, заорал: — Чем я хуже?! Старше?! Не девственничек?! Так ведь он первым у меня был!!! — Знаю. — Тогда почему?! — Евграфов сажал голос в крике, наплевав на то, что их могут услышать. — Столько лет терпеть его шлюх, ждать, когда он поймёт, кто его по-настоящему ценит, и дождаться того, что тебя заменят зелёным сопляком! — Не ори, — с нажимом попросил он, из кухни выглянул в коридор Кузьмич и тут же спрятался, не желая участвовать в разборках, — весь дом сюда соберёшь. — Да плевать! — А если бы не плевал, то подумал бы своей дурьей ревнивой башкой, что Рамзин сам пацана из спальни вынес и Нариму отдал, а ведь мог раскласть его вдоль и поперёк. Граф запнулся. Матусевич продолжил: — Вик знает, что Анжей к нему равнодушен. Пришёл к нему потому, что остаться один на один со своей бедой боялся. Но Виктор мальчишку отпустил. Понимает, что отношения с ним тот ещё геморрой. Граф молча сверлил его взглядом больного пса. Просил — «убеди». Витязь вздохнул: — Паша, прекращай терзать себя. У тебя семья. Жена — мечта, любит тебя до беспамятства, терпит все твои выходки. Дочери — отличницы, выросли такими же красавицами, умницами, как мать. У тебя есть то, за что зубами держаться надо, а ты за Виком бегаешь… — Не могу я по-другому, — Граф мотнул головой, — врос в него костями, мясом. Сдохну без него! — Это с ним ты сдохнешь, потеряешь Анну, и останешься ни с чем. Ты хороший мужик, Павел. Достоин лучшего. Евграфов подступив к нему, ухватил за ворот рубашки. — Ты не знаешь, какая я сволочь, Жорж, — дохнул перегаром, — потому, что позови он меня, и я бы всё бросил, и Анну, и детей, и босым по углям к нему побежал! Матусевич, задрав брови, смотрел в перекошенное лицо Графа — с мокрым ртом, трясущимся подбородком. Тот, выпустив его ворот, смёл невидимую пыль с груди молчавшего начбеза и отступил на шаг назад. — Больше не хочешь назвать меня хорошим мужиком? — Дурак ты, — огорченно резюмировал Жорж. Вдалеке хлопнула дверь, оба повернули головы. Из спальни Рамзина вывалился Тимофей и пошатываясь, уцепился за косяк. Не замечая смотревших на него мужчин, Сафронов уткнулся лбом в стену. Дверь открылась снова: Рамзин, в одних пижамных штанах, выбрался в коридор, ухватил паренька, развернул к себе и попытался поцеловать. Сафронов отвернул голову, сказал что-то тихо, твёрдо, и выбрался из его рук. Развернувшись, Тимофей увидел смотревших на них Матусевича и Евграфова. Заметил двух мужчин и Рамзин, устремив взгляд к лицу Павла. Граф смотрел на него, игнорируя пацанёнка. Сафронов, покраснев, нагрёб чёлку на лицо и поспешил по коридору. Чтобы выйти из дома, ему пришлось пройти мимо Матусевича и Евграфова. Павел шагнул вбок, пропуская его мимо себя, брезгливо задрав губу. Матусевич проводил подростка долгим взглядом. Вот тебе и невинные детки. Сафронов вышел из дома, и у Жоржа появилась совсем иная забота — Граф направился к Рамзину. Перехватить Павла начбез не успел, и в последний момент встрял между двумя мужчинами, разом заговорившими, бросаясь хлесткими фразами. — На малолеток подсел?! — шипел Граф. — Следующим от тебя чего ждать?! С детского сада поставлять тебе соски будут?! — Ты что несёшь, придурок?! — прорявкал Рамзин. — Совсем мозг потерял?! — Этот пацан ещё школы не окончил! — Не твоё дело, кого я в свою постель беру! — хозяин дома отмахнулся от Матусевича, предложившего зайти в спальню, не делая скандал достоянием всех домочадцев. — Кого хочу, того трахаю, в твоём разрешении не нуждаюсь! — Да куда уж мне тебе указывать! — Граф оттолкнул Жоржа, уткнувшего в его грудь ладонь. — Я ведь просто дырка для траха, когда кого посвежее под рукой не оказалось! — Отлично, — Рамзин, зло хохотнув, развёл руки, — ты определил свое место. Советую о нём не забывать. Матусевич выдал длинное: «Твою мать, Вик!». Рамзин прорычал ему, чтобы заткнулся. Граф побледнел и, развернувшись на пятках, стремительно направился к выходу. Выбравшись на улицу, он подлетел к своей машине — старому Peugeot 607. Машина принадлежала его жене, Анне, которой сегодня он оставил свой новый внедорожник. Открыв дверцу, он сел за руль, повернул ключ в замке, но мотор выдал сиплое чиханье и не завёлся. Стартёр давно барахлил и именно сейчас решил взбунтоваться. Граф ударил по рулю, выжав клаксон, грязно выругался. Здесь он не останется, больше подстилкой для неблагодарного урода не будет. Выбравшись из машины, Павел зацепился взглядом за чёрный Audi, стоявший у гаражей. Только что отремонтированный автомобиль Рамзина дожидался хозяина, чтобы отвезти его в офис. Мысль убраться на автомобиле Вика показалась отличной местью. Сев за руль Audi, Граф собрался завести машину, когда увидел бежавшего к нему младшего Шилова. — Ты что делаешь?! Граф открыл дверцу: — Уйди, Клим! — Выйди из машины, — Шилов остановился, не подходя, — Вик взбесится, если узнает, что ты взял его автомобиль! Евграфов полез в карман куртки и бросил в его сторону ключи от «Пежо», проскользившие по плитам. Шилов отступил назад, ключи не подняв. — Пусть на моей покатает, — крикнул Павел, нажимая кнопку активации зажигания Audi. Яркая вспышка озарила лобовое стекло. За долю секунды Граф почувствовал, как тяжело подпрыгнул автомобиль, словно получив пинок гигантской ноги в днище. В уши ворвался чудовищный визг разрываемого металла, и к нему рванул через осыпавшееся жалящим хрусталем стекло жар, что выжег воздух из лёгких, содрал кожу с лица, рук, груди и выбросил в объятия тьмы.