Два крыла для Ангела

26 мая 2009 года Человеку, породившему великое искусство формирования «виндзорского узла» галстука следовало бы поставить памятник. Дабы не самые благодарные последующие поколения, захаживая в сие памятное место, могли плюнуть на подножье изувера. Стоявший перед большим зеркалом шкафа Анжей, чертыхаясь, пытался завязать непокорную шёлковую петлю так, как учили, кидая время от времени взгляд на висевшие на стене коридора часы. Галстук не поддавался, узел выходил кособоким, и то слишком большим, то слишком маленьким, но никак не желал ложиться в аккуратное «сердечко». — Чёрт… — Навроцкий ругнулся очевидно слишком громко. На его всплеск эмоций из кухни выплыл Серж, как и Анжей, одетый в новый костюм и при галстуке. Узрев причину его недовольства, мужчина, усмехнувшись, пришёл ему на помощь. — Давай покажу. — Навроцкий-старший развернул его к себе. — Позволишь? — спросил, подняв бровь. — Уж лучше ты, — проворчал он. — Мне этот гадский галстук подчиняться отказывается. Серж, улыбаясь, развязал схимиченный им узел. — Галстук — вещь непростая. Но в гардеробе мужчины присутствовать обязан. Анжей спорить не стал, покосившись на идеально повязанный галстука главы семейства. Сколько он помнил Сержа, тот предпочитал носить костюмы и всегда с галстуком, уложенным так, что хоть на обложку модного глянцевого издания помещай. — Кто учил тебя завязывать узел? — полюбопытствовал, терпеливо снося манипуляции у своего горла. Прикосновения всё ещё нервировали его и Серж старался избегать лишнего контакта между ними. — Твой отец? — Дед. Он был ещё тем модником. До глубокой старости нравился женщинам. — Ты тоже совсем ещё ничего. Навроцкий-старший рассмеялся, негромко, от души. — Ну спасибо, сын. — Это правда. — Анжей расплылся в ответной улыбке. Слушать, как он называет его сыном, доставляло сильнейшее эмоциональное удовольствие. — Ты многим молодым фору дашь. Серж фыркнул, откидывая кончик галстука ему на плечо. — Боюсь, что свою фору я уже отыграл. — Я не буду против, если ты начнёшь с кем-то встречаться, — серьёзно произнёс он. Руки мужчины остановились. Серж, сощурившись, глянул в его глаза. — Это ты о чём, парень? — О том, что не требую, чтобы ты стал живым памятником маме, — Анжей взгляда не отвёл. — Не должен ты быть один. — Я не один, у меня есть ты и Боженка. Вашей компании мне хватает. — Это пока, но потом, когда мы повзрослеем и вылетим из гнезда, ты останешься один. А я этого не хочу. И… мама бы не хотела. — Анжей… — Серж, стряхнув задумчивость, продолжил вывязывать петлю, — я к этому пока не готов. Я любил твою мать и только рядом с ней видел себя в старости. Других планов у меня не было. Анжей поджал губы. — Расскажи Богу о своих планах — пусть посмеется, да? Я пригласил Клару, — сделав паузу, продолжил он. — Она придёт на выпускной вместе с Дмитрием. Надеюсь, ты не против. Серж против не был. За последние несколько месяцев Матусевич стала едва ли не членом их семьи, занимаясь сперва лечением Анжея, получившего не самые приятные последствия перенесённого воспаления лёгких в виде анемии, а потом и Сержа, у которого обнаружились проблемы с сердцем. Вместе с обоими Навроцкими Клара в начале января отправилась в Германию, чтобы познакомиться с Боженой и её реабилитационной программой. Заканчивать лечение малышка должна была под неусыпным контролем её физиотерапевта. Так же крепко впаялся в «знакомцы» и Бубен. Ему Рамзин навязал роль негласной няньки Анжея, против чего Митяй не возражал. Об истинной роли Бубенцова при семействе знал лишь Анжей. Сообщать, что неприятности пока не закончились, как и о том, что же произошло за период отсидки Сержа в следственном изоляторе, он не стал. Впрочем, допрос с пристрастием глава семейства всё-таки устроил. Выждав несколько суток, он пригласил к ним на ужин Нарима. Готовил сам, обнаружив немалый талант в готовке, и подал на стол сочную утиную грудку с дольками глазурованной груши. Выждав, пока мальчишки разберутся с щедрыми порциями на тарелках, Серж, не дав им собраться с мыслями, полюбопытствовал тем, где проживали парни в период его нахождения под стражей. Как оказалось, Навроцкий-старший не поленился проверить данные с внутренней системы безопасности и подсчитал, сколько же раз и когда открывали-закрывали замок на входных дверях квартиры. По тому, как напряженно переглянулись подростки, Навроцкий-старший понял, что ему готовятся соврать, и их дальнейшее объяснение прослушал, тщательно фильтруя излагаемую ему информацию. Поверил только в то, что все трое жили у Рамзина. А вот что «жили-не тужили» — подал большому сомнению. Слишком нервничали ребята, наперебой расхваливая Виктора, который «и заботой окружил, и об интересах их пёкся, аки отец родной». Но высказывать свои мысли вслух не стал — смирился с тем, что у этой тройки всегда будут свои секреты и выпытывать правду у них бесполезно. Да и едва зародившееся доверие Анжея терять не хотел. Придёт время, и парень ему всё сам расскажет. А то, что так и будет, подсказывал уверенно поселившийся среди рисунков Божены на дверце холодильника старый потрёпанный рисунок с надписью «Мама, папа и Я». С трогательной ошибкой в написании последней буквы, смотрящей «лицом» в другую сторону. Возвращать его в портмоне мужчина не стал. Своё законное место этот бесценный осколок прошлого уже приобрёл. — Вот и всё, — искусно выполненный «виндзор» лёг под горло. Серж отступил назад, любуясь проделанной работой и самим Анжеем. Парень обещал стать красивым мужчиной. Сказал бы, что сердцеедом, но солгал бы. Своё чувство, похоже, Анжей уже нашёл — право на него и выстрадал, и оплатил весьма дорого. Принять его выбор было непросто, но Навроцкий-старший это сделал, со всей возможной честностью и полнотой. Возможно именно за то, что сумел пережевать и выплюнуть свою нетерпимость, и простит его душа Натальи за остальные совершенные им ошибки. Анжей, повернувшись к зеркалу, мазнул взглядом по-своему отражению. Кажется, он подрос, однако не спешил расширяться в плечах, обещая довольно долго оставаться «тонким и звонким». Синяки под глазами и общий измождённый вид наконец-то ушли, а лицо округлилось, убрав болезненные провалы со щёк. Густая синева глаз лучилась спокойствием и уверенностью. Пусть Серж видит только это. Расчёсы на запястьях теперь надежно прятали браслет с совушкой и моднейшие часы, подаренные Рамзиным. Подарок он принял, пообещав себе, что в последний раз соврал Сержу, которому пояснил, что часы купил сам. Широкий ремешок с вделанными в гнезда медными вставками прятал секрет. Отныне команда Рамзина в любой момент могла вычислить его местоположение. Такой же точно подарок был сделан Нариму с Тимом. С контролем со стороны Виктора Сафронов согласился быстро, Нарим — принял с боем, но, под уговорами друзей, скрепя сердце, согласился носить «поводок», что вёл к цепким рукам Рамзина. Пальцы Анжея, скользнув по ремешку часов, поправили манжет рубашки. Ремешок не до конца прикрывал красноту расчёсов на запястье. Избавиться от навязчивого желания раздирать кожу выходило пока плохо. — Лена тоже появится на выпуске, — сообщил он, подняв ворот стильного тёмно-серого пиджака в цвет костюма Сержа. Вид стал дерзким и Анжей улыбнулся своему отражению. — Она звонила и сказала, что будет готова вернуться к нам к началу осени. — Знаю, — Навроцкий ушёл на кухню и отвечал оттуда, повысив голос, — я дал ей бессрочный оплачиваемый отпуск. Если она будет согласна отправиться с нами в Анталию, мы решим проблему с нянькой и сиделкой. Искандер уже нашёл для нас дом на съём, в десяти минутах езды от площадки застройки будущего отеля. Анжей развернулся в сторону кухни. — Я не смогу приехать сразу, — обеспокоенно выдал он. — У нас с парнями другие планы, плюс поступление. — Понимаю и не настаиваю, — Навроцкий выглянул в коридор, держа в руках наскоро сделанный бутерброд. — Под условием того, что ты не против контроля Катерины. Но на каникулах вместе с Тимом и Наром гостить будете у нас. Пока Боженка не пошла в школу, увидит новый для себя мир. Есть хочешь? — Нет, — отказался он. — Я сыт ещё со вчерашнего. — Как скажешь, парень. По губам мужчины скользнула улыбка и Анжей порозовел щеками. Не стоило напоминать о вчерашнем. В голову так и лезли воспоминания, расчерчивая сознание яркими красками, а нутро теплом. Накануне класс устроил сходку. Ничего особого, просто самые близкие друзья, которых было не так уж много, отправились на берег реки. Жгли костер и жарили шашлыки, купались в едва прогревшейся воде, а потом катались на катере, горланя песни под звуки двух гитар. Струны перебирали Нарим с Лирой: оба были мастера тронуть музыкой душу. Но Анжея с Тимофеем с ними не было. Они улизнули от всей компании ещё на берегу, чтобы встретиться через час в местном парке. Их свидание, наконец, состоялось. Тим ожидал его на скамейке под густо разросшейся ивой, у озера, закованного в бетонные чешуйчатые берега. По тёмной глади скользила пара лебедей. Благородные птицы трясли хвостами и, изгибая шеи, ныряли в воду за мелкой рыбёшкой, становясь в поплавок с оранжевыми парусами-лапами. Место в эту пору было немноголюдным, лишь несколько мамаш с колясками прогуливались у озерца, показывая малышне лебедей и выдр, устроивших на берегу запруду из веток и стволов. Памятуя о словах Анжея, Сафронов прибыл с пустыми руками. Одетый в обтягивающие чёрные джинсы и светлую рубашку, с высоким куцым хвостиком, взятым под резинку, Тимофей сидел на скамье, уложив руки на подрагивающие колени. То, что рыжик нервничал, видно было и без подтверждения словами. Приблизившегося Анжея он выловил взглядом лишь тогда, когда тот поднырнул под гриву ивы, укрывавшую скамейку от чужих глаз. Подорвавшись со скамьи, Сафронов открыл было рот, собираясь сказать «привет», но так и застыл, не произнеся ни звука, увидев протянутую Навроцким розу. Цвета огня. Красно-оранжевую. Похожую на самого Тимофея. — Это… мне? — прохрипел неожиданно севшим голосом. Роза, поднявшись, шлепнула его по голове. — Не тупи, Лис, — Анжей широко улыбнулся, посылая смешливые искры в сапфировые глаз. — Кому же ещё? — Ты сказал, никаких букетов. — От тебя, но не от меня. Теперь моя очередь, Тимош, — сказал без усмешки и шагнул ближе, наплевав на то, как смотрятся со стороны двое прильнувших друг к другу парней. — Моя очередь благодарить за то, что ты подарил мне. Тимофей, порозовев щеками, зарылся носом в розу. — Пахнет… — пробормотал со смущением. — А то, — хмыкнул Анжей, — я же выбирал. Так какая у нас программа? Кино, мороженое? Тим, высунув нос от цветка, глянул на него неожиданно колюче. — Это всё мы уже проходили. И знал бы ты, сколько раз я представлял, что это и есть наше свидание! Кинотеатр, поход в кафешку, возвращение домой, а потом… Грёбаные ёжики… Мы целуемся под моим подъездом, прежде чем расстаться! — в голос Тима скользнула горечь. — И всё почти так и было, кроме… — …грёбаных ёжиков, — быстро подхватил Анжей. — До них дело не доходило. — Не смейся, — тоскливо попросил Сафронов. — Я обмирал каждый раз, когда говорил тебе «пока». Надеялся, что ты сам всё поймёшь. — А я и не думаю смеяться, Тимофей, просто вычисляю сколько грёбаных ёжиков мы пропустили. — Много, — близость Анжея волновала до невозможности. Сафронов поднял голову, заглядывая в его лицо, Навроцкий стал куда выше. Сам Тимофей, похоже, так и не перерастёт свои сто шестьдесят семь, сколько бы не поглощал витаминов с кальцием. — Я уже и со счёта сбился. — Тогда начнём по-новой? — Что начнём? — Отсчёт, — Анжей потянул его к себе за руку, и свой следующий вдох Сафронов отправил уже в его рот. Затрепетали оба, словно словив общую ноту, всеми струнами. Тим, всхлипнув, вцепился в него, заползая ладонями на спину, прорастая в него языком и губами, поднимая себя на цыпочках, чтобы стать ближе, влипнуть намертво. И Анжею понравилось, было почти так же волнующе, как и с Наримом. Грёбаные ёжики… Какие же вы… ёжики… Голос Навроцкого-старшего вытряхнул Анжея из событий прошедших суток. Серж постучал пальцем по циферблату наручных часов, напоминая, что им следует поторопиться. Последний Звонок — праздник перерезания пуповины, что отделяла детство от взрослой жизни, должен был состояться через полчаса. Им пора было выезжать. *** — Рыжий, ты там скоро? Сафронов, покинув душ в одном полотенце, обмотанном вокруг тощих бёдер, уже минут пять рассеяно пялился через окно во двор, уложив ладони на широкий подоконник. Встрепенувшись, Тимофей повернул голову. — Я сейчас, — крикнул он, ориентируясь на голос Нарима, прозвучавшему из соседнего номера. Дверь между номерами стояла открытой. Из-за стены доносился шум работавшей плазмы и дружный щебет двух женщин. Амаль с Катериной наряжали Тариза, взяв его в крепкий «бабский» оборот. Со своего места Тимофей слышал, как возмущается Турок, пытаясь отбиться от наседавших на него сестры с матерью, требовавших, чтобы тот позволил расчесать себя, убрав совершенно дурацкий, по их мнению, гребешок. Нарим настаивал на своём праве укладывать отросший ирокез, снова выкрашенный в красный цвет, так, как ему хочется. Перепалка Таризов, мешавших русский с турецким, эмоциональная и живая, вызвала у Лиса улыбку. Его самого никто не собирал. Да и на Последний звонок он отправится с семьями Нарима и Анжея. Мать, продолжавшая пребывать в столице, в конце-концов угнездилась на одном месте, заключив брак со стареющим режиссером захудалого театра. Подмостки не светили, но в театральный бомонд затесалась и, по слухам, пребывала на пятом месяце беременности, намереваясь обжиться вполне законным отпрыском. В срочном порядке в столицу были вызваны и дед с бабкой, помогать молодоженам обустраиваться в большом загородном доме. Тимофей мешать матери и её семейному счастью был не намерен. Сумел принять, что из гнезда был пинком отправлен в вольный полёт. Отныне каждый из них жил своей жизнью. И семья у него уже есть. Другой не надо. Хлопок двери отвлёк его от медленно текущих мыслей. Нарим, улизнув в его номер от опеки родственниц, шустро закрыл замок и стёр невидимый пот со лба. Турок уже был при полном параде, выбрав приталенный чёрный пиджак, оттенявший белизну рубашки и стильные джинсы. Задиристый гребень, шоколадный у корней и ярко-красный на концах, придавал ему вид бойцовского петушка, чем Нарим чрезвычайно гордился. — Какие же они прилипалы, — доверительно поделился он, прижав для надежности дверь спиной, но погони за Турком, похоже, не предвиделось. — Они тебя любят, — Сафронов, перекочевав на кровать, подхватил носки, новые, ещё с ценником, лежавшие рядом с тёмно-синим костюмом и кремовой рубашкой, купленными накануне Айнуром в счёт его, Тима, будущей зарплаты. — Не жалуйся. — Да я не то чтобы жалуюсь — просто ворчу. — Тариз с любопытством проследил за тем, как рыжик натягивает носки. Ноги у Тима, в отличии от его собственных, «не радовали» густой растительностью. — Бреешься ты, что ли? Лис поднял к нему непонимающий взгляд: — Нет, щетина пока не растёт. — Я про ноги. Они у тебя, как у девчонки. Сафронов покраснел, опуская задравшееся полотенце на коленки. — Я не девчонка. И да, брею. Анж тоже бреет. Если ему можно, то почему мне нельзя? — Да я разве против? — Тариз задумчиво поскрёб себя под мышкой. Сам он лишь подстригал «газончик». — Если я брить ноги не буду — бить не станете? — Нет, — Тим, вскользнув в носки и белье, потянулся за рубашкой, — просто усыпим и сами депилируем. По всей поверхности твоей тушки. Тариз испуганно округлил глаза, но увидев, что тот смеётся, широко ухмыльнулся. — Хра-абрые какие, — протянул нараспев, — а ничего, что я вас, щуплых, потом одной левой в шар скатаю? — Не станешь, — втиснув себя в брюки, рыжик занялся манжетами. Петельки никак не желали впускать пуговицы, и Сафронов крепко ругнулся. Тариз, задрав бровь, сложил руки на груди. — И откуда только «словей» таких набрался? — Да есть тут один басурман знакомый, — поддел рыжик, — регулярно поставляет словечки. — Справившись с манжетами, он подцепил пиджак в петлю пальцем и перекинул через плечо. — Слишком жарко, — пояснил на его вопросительный взгляд. — Потом надену. Оторвавшись от двери, Тариз подошёл к другу. Потянувшись, поправил воротник его рубашки. Галстук-бабочку Тимофей оставил свисать с резинки. Указательный палец Турка прошёлся по розовому пятну у крыла ключицы. — Не знал, что Он умеет так целовать, — выронил тихо. Глаза Тимофея слегка распахнулись, зрачки запульсировали одновременным «не трожь» и «прости». Они не говорили про то, что произошло прошедшей ночью, о том, что Лис пришёл в номер лишь в четыре утра, размякший от переизбытка эмоций, счастливый настолько, что казалось — светился. Нарим сидел на полу у кровати в своём номере, и слушал, как Тимофей, натыкаясь в темноте на углы мебели, ходит по комнате, останавливается у приоткрытой общей двери. Сердце Турка забилось чаще, разгняя кровь по одеревеневшим мышцам. Он ждал, что Сафронов зайдёт к нему, но тот так и не переступил порога. Под лёгким, опьяневшим от запредельной радости телом скрипнули пружины матраца. Едва растянувшись на прохладе простыней, Тимофей уснул, как был — в джинсах, рубашке, не сняв ботинок. Раскинув руки, обнимая весь мир. Он вошёл к нему в комнату, когда тот уже спал. И долгое время, нависнув над спящим рыжиком, жадно вглядывался в его лицо. Чего искал и сам не знал, но смотрел, принюхивался, мучимый эмоциями, от которых предпочел бы избавиться, но пока был не в силах. Тимофей отступил назад, опуская его руку. — Нар, я… пока не могу… — И не надо, — быстро перебил Турок, — я ничего не требую. Да и вряд ли бы выдержал, если бы Тимофей принялся в подробностях рассказывать о том, как провёл своё свидание с Анжеем, окончившееся в пустовавшей квартире Сафроновых. Не так-то просто оказалось отпустить их обоих и позволить случиться тому, что отныне принадлежало только им двоим — Анжею и Тимофею. Но так было надо. Они имели право на эти воспоминания. И на своё начало. «Всё по чесноку», — он сам так сказал, отправляя Тимофея на встречу в парк. Отправить оказалось легко, ждать возвращения — во сто крат тяжелее. Как и гнать от себя мысли о том, что делают эти двое в то время, когда его в клочья рвала ревность. Беспощадная, глухая ко всем его доводам о том, что дальше они пойдут по единому пути. — Выезд через десять минут, — произнёс вслух, следя за тем, как Лис застёгивает ворот, — Айнур отвезёт нас в школу. Подожду тебя во дворе. Тариз направился к выходу, оставив его в одиночестве. Сафронов сел на кровать. Ему ещё предстояло привыкнуть к тому, что отныне его жизнь изменилась раз и навсегда. Как и осознать, что он словил свою птицу-мечту за хвост, и теперь только бы в руках удержать. Подхватив подушку, он прижал её к животу и опрокинулся на спину. Глубоко вдохнув, Лис закрыл глаза. В крови бродило возбуждение, лёгкое, кружившее голову. Он и Анжей всё-таки отправились в кино и, сидя рядом в темноте кинозала, сплетали пальцы рук, млея от будоражащего предвкушения, а потом до сумерек бродили по улицам, уплетая мороженное, толкаясь и смеясь так, словно им вновь было по шесть лет. Когда город густым плащом укрыла фиолетовая майская ночь, на маршрутках, с пересадками они вернулись в свой район. К дому бежали, укрыв головы курткой Анжея, под зарядившим дождем, тёплым и частым, а заскочив на крыльцо подъезда, вновь поцеловались, вычеркнув из списка Тимофея очередного «грёбаного ежика». Оказавшись в квартире Сафроновых, свет включать не стали. Не слишком хотелось обнаружить страх в глазах друг друга, напополам с волнением, что колотило тело адреналиновой дрожью. Анжей прижал его к стене, показав, кто станет вести в их танце. Тим не возражал, сам того хотел и потянулся к его губам, обхватывая ладонью за шею. От избытка чувств неловко стукнулись зубами и рассмеялись, не разрывая поцелуя. Целоваться продолжили по пути к комнате Тимофея, помогая друг другу избавляться от одежды, робко оглаживая ладонями, изучая, привыкая и напитываясь храбростью. На диван опустились такими, какими пришли в этот мир — нагими, и Тимофей, перекатившись на спину, развёл колени, пуская его лечь сверху. — Только не струсь, — попросил жалобно, когда Анжей прекратил целовать его, и тут же порывисто обнял. — Я ведь уже и не мечтал. Умру, если уйдёшь! Просто умру! — Что ж тебе всё умереть-то хочется? — Анжей, отстраняясь, щёлкнул его по кончику носа и нагнувшись, прошептал на ухо. — Никуда я не денусь. И жить мы будем долго и счастливо, до глубокой старости. — И умрём все трое в один день, — подхватил Лис, с нервным смешком. — Именно. Подхватив Сафронова под спину, Навроцкий уложил Тимофея на себя и взлохматил его спутанную копну волос. — На меньшее я не согласен, Тимош. Сафронов, проникнувшись серьёзностью его голоса, растворил улыбку на губах. — Я тоже, — ответил в тон. Анжей отвёл светлую прядь со щеки Тимофея. В свете луны, покрывавшем жемчужным налётом всё, что не носило цвета ночи, волосы Сафронова отливали серебром. Лис, уперев ладони у его головы, отвечал ему таким же внимательным взглядом, пока не нагнулся, чтобы мягко поцеловать его. Почти мимолетно, едва касаясь. — Знаю, что ты не скажешь мне «люблю», — прошептал, замерев губами у его губ, — но я это услышу. Однажды. Я упорный, умею ждать. Ответа не требовалось, знал, что Анжей не солжёт и не станет уверять его в том, что чувствует к нему то же, что и к Нариму, но и того, что уже имел, рыжику пока было достаточно. Замешательство, мелькнувшее в глазах Навроцкого, сменилось совсем иным чувством, едва он, оторвавшись от него, по-собственнически обхватил в кольцо пальцев потяжелевший член Анжея. — Однажды услышу, — повторил твёрдо и перетёк на колени, прилипая губами к ямке ключицы, ловя тихий вздох Анжея и пятерню Навроцкого в живое золото своих волос… Стук в дверь вырвал Сафронова из томящих воспоминаний о толчках напряжённой плоти в его теле, крепких пальцах на бёдрах и сорванном в едином крике дыхании. Катерина Тариз за дверью настойчиво напоминала о том, что им пора выезжать. Откинув подушку, он, морщась, сел. Ожидаемая выпуклость в штанах была совсем некстати. Крикнув, что уже выходит, Тимофей по дороге заглянул в ванную комнату. На заднем дворе гостиницы его встретил Тариз, пребывавший в компании нарядно одетых Катерины и Амаль. Рядом с двумя внедорожниками разместился Искандер. Айнур разговаривал с высоким мужчиной, стоявшим спиной к крыльцу. Уловив нечто знакомое в широком развороте плеч, крепкой шее и бритом затылке, Тим стрельнул бровями. Словно почувствовав взгляд Тимофея, мужчина развернулся и Сафронов издал невнятный возглас. На рыжика смотрел Жорж Матусевич, собственной персоной. — Он вернулся, — услышав голос Тариза над ухом, Сафронов глянул на подошедшего Турка. — Когда? — Не знаю, — Нарим пожал плечами. — Сутки — двое назад. Матусевич исчез сразу после похорон Ника. Собрал свои вещи и, не взяв расчёт, ушёл из компании Рамзина и его дома. Мобильные телефон, почта Витязя были отключены. Городская квартира заперта, и в ней Матусевич не появлялся. Не выходил он и на контакт с Кларой, отгородившись от своей прежней «среды обитания» стеной молчания. — Анжей в курсе? — спросил Тимофей с беспокойством. Именно от него они узнавали все новости о Матусевиче, а точнее, об их отсутствии. — Нет. И это ещё не все новости, — продолжил Нарим угрюмо. — Успел «порадовать» Айнур, пока тебя не было. Тимофей вопросительно поднял брови, но Искандер, оборвав их разговор, велел им садиться в машину. Нарим подтолкнул друга к автомобилю. (продолжение следует)