Разбуди меня

Обрывки воспоминаний, ворох разноцветных бликов под сомкнутыми веками. Словно кинофильм, смонтированный дилетантом, не соображающим в этом деле, но решившим попробовать силы на новом поприще. Предсказуемо облажавшимся. Я слабо застонал и попытался открыть глаза. Получилось не с первого раза. Потолок вращался, делился на куски и падал на меня, но я почему-то ничего не чувствовал. Таким было первое пробуждение. Кажется, я попросил воды. Кажется, кто-то услышал просьбу, похожую на мышиный писк, и вложил мне в руки полный стакан. Я выпил всё жадно, одним глотком, а потом снова откинулся на подушки и провалился в абстрактный, сюрреалистический сон. Было то холодно, то жарко, и я никак не мог понять, что происходит. В голове мелькала муть, и она упорно тянула к себе. Проснуться во второй раз мне помогли. Как сказать, помогли... Вылили воду сверху и удовлетворённо хмыкнули, когда я, отряхиваясь, словно собака, побывавшая в пруду, сел на кровати. Догадаться, кто это сделал, было несложно. — С добрым утром, — произнёс Келлан, отставляя пустой стакан на стол. Подошёл к окну, потянул занавески, открывая. Смотреть на яркий свет было больно, я зажмурился и приложил руку к глазам. Воспоминания всё ещё были похожи на лоскутное одеяло, притом, весьма уродливое. Это пугало. Неизвестность, в принципе, обладает данным свойством, так что ничего удивительного. Гораздо лучше, когда всё разложено по полочкам. Сколько помню, всегда старался держать себя под контролем, ставил определённые рамки, за которые лучше не выходить. Не принимал участия в развлечениях, предпочитая вечера, проведённые за закрытой дверью в компании книг, фильмов или любимой музыки. Серый чулок, отличник, гордость курса, добившаяся признания среди представителей известных компаний, предлагавших стажировку и постоянное место работы. Напоминал о том, что должен сделать, чего обязан добиться. У меня были цели, и я шёл к ним, забывая обо всём, кроме конечного результата. После вступления в силу договора о заключении брака, жизнь изменилась. Она не наполнилась новым смыслом. Её поглотила пустота. Келлан лёгким движением руки выбросил на свалку мысли о карьере и обязательной реализации. Он видел во мне уродливую мебель, которую почему-то пришлось притащить в дом. Спасибо, что на видном месте не заставили поставить. Келлан спрятал бракованный шкаф в тёмной комнате и периодически развлекался, соскабливая с него лак ножом. План будущего, нарисованный в моих мечтах, сломался и не подлежал восстановлению. — С каждым днём всё сильнее убеждаюсь, что институт благородных омег был напрасной тратой денег, а твоё образование — самым неудачным вложением, какое я когда-либо делал, — сказал Келлан, перестав смотреть в окно и поворачиваясь ко мне. — Насколько помню, я поприветствовал тебя. Воспитанный омега не стал бы игнорировать эти слова, он бы ответил. — Просто утро не кажется мне добрым. Язык с трудом ворочался. Голова была тяжёлой, мозги соображали медленно и неохотно. На осмысление и понимание происходящего вокруг требовалось в разы больше времени, чем обычно. Наверное, со стороны наблюдать было весело. При условии, что зритель воспринимал меня, как цирковую обезьянку, пытающуюся исполнить простейшие трюки. Или мерзко. Если во мне видели всё-таки человека, ставшего посмешищем. Добровольно сделавшего себя таким. Тёмных пятен в воспоминаниях было предостаточно, но кое-какие детали начали всплывать, выстраиваясь в ряд и напоминая о сомнительных подвигах. Думаю, для Нормана, назвавшего меня клоуном и желавшего увидеть неловкую ситуацию, этот выход стал лучшим подарком. Одно к одному. Назойливые омеги, раздражающие расспросы, попытки сопротивления, не увенчавшиеся успехом. Компания, приветливо меня встретившая. Несколько начинающих актёров, чьи лица уже мелькали на экранах и стали более-менее узнаваемыми. Кто-то снял с меня очки, кто-то стянул резинку с волос, кто-то разочарованно цокнул языком, поняв, что перед ними омега, а не альфа... Стакан с соком и странный привкус, распознать который так и не удалось. Это был не тот стандартный коктейль — визитная карточка молодёжной вечеринки и сомнительный способ пошутить. В стакане не было водки, в нём обнаружилось нечто иное, едва не вынесшее мне мозги, на сутки уложившее в кровать и заставившее лежать пластом. До того, как я провалился в сон и начать блуждать по тёмным закоулкам, расцвеченным неоновыми пятнами — адское пламя, разливающееся по венам, сбивающееся дыхание, выкрики с пожеланием счастья любящим сердцам и попытки станцевать на столе. Я отчаянно кривлялся и пытался скопировать танец Нормана, максимально изуродовав постановку и превратив её в карикатурное нечто. Когда меня пытались стащить со стола, вырывался, размахивал руками и кричал, что никто не смеет прикасаться к хозяину этого дома, тем более — указывать, что ему делать и как жить. Ползал на четвереньках и лаял по-собачьи, потираясь щекой о штанину Келлана. Глупо улыбался, прикусывал губы и громко захохотал, когда муж брезгливо отшвырнул меня прямо в руки своих охранников, приказав оттащить в дом и привести в чувство. Последнее воспоминание, утраченное тем вечером и вновь обретённое сегодня, дало однозначный ответ на вопрос, мучивший меня не меньше двух недель. Келлан распускал руки не только со мной. Норману тоже доставалось. Уходя, я отчётливо слышал характерный шлепок и вскрик. И фразу с угрозами, адресованными не мне. — Если твой друг выложит это видео в сеть, одним живым другом у тебя станет меньше. Что было дальше — неизвестно. Меня увела охрана, а гости и виновники торжества остались в саду. Выяснять отношения и решать возникающие проблемы по мере их возникновения. Сомневаюсь, что назревающая буря утихла сразу и закончилась безболезненно для всех. — Ты что-то хотел сказать? — Я не имею права заглянуть в спальню мужа и поинтересоваться его самочувствием? — Кто же тебе запретит? — Вот именно, потому не будем тратить время на пререкания. Как ты себя чувствуешь? — Как будто меня раздавил потолок, — хрипло произнёс я, потянувшись к прикроватной тумбочке и хватаясь за бутылку с водой. — Что за дерьмо подмешали в сок приятели твоей куколки? Не поверю, что это сок настолько испортился. — Судя по всему, жидкий экстази, — невозмутимо отозвался Келлан. — По симптомам похоже. — А... Ясно. И ты ничего больше не скажешь? — Например? — Не смущает, что твой любовник общается с этими людьми? Что он... — я снова прикусил язык, не желая распространяться о пакетиках с кокаином, припрятанных в стаканчиках для карандашей, банках с печеньем и в цветочных горшках. — Нисколько. — То есть? — Это их жизнь, заботы и проблемы. У них есть собственные головы на плечах. Никто не заставлял втягиваться, они это сделали сами, — он улыбнулся, располагаясь в кресле и устраивая руки на подлокотниках. От холодной, самоуверенной улыбки стало не по себе. Я поёжился и потянулся, чтобы размять затёкшую шею. — Не стыдно перед папочками, Кэмми? — спросил Келлан. — Они, наверное, в гробу, как в центрифуге, вертятся от переполняющей их гордости. Сначала танцы, потом игры в преданную собаку. Первое было весьма паршиво, второе мне даже понравилось моментами. Можем как-нибудь повторить, но без допинга. Какие интересные тайны хранит твоё подсознание? Чего ещё тебе хочется? Он применил запрещённый приём, задав каверзный вопрос. У меня были наготове десятки ответов, но ни один из них не понравился бы Келлану. Больше всего на свете хотелось вырваться из этого дома, а потом смотреть, как он занимается пламенем вместе с обитателями. Или взлетает на воздух. Остальные ответы пролегали в той же плоскости. Были всего-навсего вариациями на тему. Никаких сексуальных фантазий, никакого желания подчиняться. Не этому альфе. Нет. Не ему. — Стыдно. Очень, — сквозь зубы процедил я. — Пришёл сказать, что на первый раз прощаю тебе эту выходку. Наблюдать было весело, но одного представления вполне достаточно. Больше не нужно. — Да. Я признателен. Спасибо. — Люблю тех, кто быстро соображает, — заключил Келлан. — Рад, что мы снова достигли взаимопонимания. Похоже, наши родители не ошиблись. Мы — идеальная пара. Понимаем друг друга с полуслова. Его визит был коротким, но и этого хватило, чтобы меня начало колотить изнутри. Дверь давно хлопнула о косяк, в комнате установилась зловещая тишина, а я продолжал сидеть на кровати, сжимая в пальцах простынь, и боялся пошевелиться. Казалось: если сделаю это, если позволю себе лишний вдох и выдох, потолок на меня упадёт. Не сам по себе. Нет. Его на меня обрушит Келлан. * Во время обучения в академии я был частым гостем в кабинете психолога. Приходил туда не по собственному желанию, а по приглашению. Я был тяжёлым случаем, стоящим на пороге депрессии, и наш штатный специалист считал своим долгом: вывести меня из состояния вечных заморозков. Я не верил, что сумею измениться, но на занятия стабильно приходил. Мы беседовали ровно час и расставались на семь дней. После того, как я обнаружил в лесу труп, частота визитов изменилась. Теперь я приходил на занятия дважды в неделю, делился впечатлениями и выворачивал себя наизнанку. Не то чтобы терапия работала, но кое-какие моменты откладывались в памяти. Например, оттуда росли ноги убеждения, что негативные эмоции необходимо вытравлять, а плохие события жизни стоит заменять чем-то хорошим. Именно это я и собирался сделать в обозримом будущем. Ноги сами принесли меня в сад. Стоило очутиться здесь, как воспоминания накрыли ураганом, и к щекам моментально прилила кровь. Здесь я унизился в присутствии немалого количества наблюдателей так, как не унижался никогда прежде. Грёбаная химия отлично сделала своё дело. Спустя несколько дней после знакомства с ней, всё ещё чувствовал себя разбитым на части, жалким и грязным. Мне было стыдно, и я старался не показываться на глаза окружающим. Даже на кухню не выбирался — еду мне приносили в комнату. Пока находился в заточении, сад успели привести в порядок. Ничто не напоминало о недавнем праздновании. Не осталось ни цветочных арок, ни намёка на мусор, ни столов, по которым я дефилировал, раскидывая тарелки и бокалы в разные стороны. Сцену рабочие тоже разобрали. Многообразие растений в саду поражало — на курсах садоводства нам и половины их не показывали. Потому идея приобщиться к уходу за садовыми растениями, чтобы не свихнуться от скуки и хоть чем-то себя занять, провалилась на старте. Как итог, я бесцельно слонялся между деревьев и кустарников, пока не дошёл до аллеи, усаженной розами. Испортить их было, в принципе, невозможно, и я устроил имитацию бурной деятельности, щёлкая секатором. Несколько сухих веточек, пара пожелтевших листьев, начинающие увядать цветы. Наблюдение и присутствие постороннего почувствовал, начав собирать мусор. Отряхнул перчатки и нехотя обернулся. Кого не ожидал здесь увидеть, так это Нормана. Особенно, в столь плачевном состоянии. Одной пощёчиной он не отделался. Она была каплей в море. На этот раз присматриваться не пришлось. Всё само в глаза бросалось: и внушительного вида синяк, и перебитый нос, и след от сигаретного ожога над ключицей. Я с трудом сглотнул. В носу появился стойкий запах палёного мяса — воображение разыгралось. — Полай для меня, а? — предложил Норман, подходя ближе. — У тебя хорошо получается. Остановившись рядом с одной из статуй, приобнял её и вперил в меня изучающий взгляд. Словно видел впервые в жизни и пытался понять, кто перед ним находится. Или... Как человек, у которого недавно случилось что-то плохое, и он хочет реванша. Не утешения и тишины, а наказания для того, кто умудрился отделаться малой кровью. Мне повезло больше, чем Норману. Меня не жгли сигаретами и не избивали. Всего-то полили водой. — Он бьёт тебя, — произнёс я. Не вопрос. Констатация факта. Без ехидства и аморальной радости. — Или снова скажешь, что это не побои, а просто он тебя трахает? Интересно, как именно. Лицом об асфальт? Норман дёрнул плечом. — Наши дела тебя не касаются, крысёныш. Тебе всё равно не понять. — Конечно! Куда мне до таких высоких отношений. — Я не о том. — О чём тогда? Норман хмыкнул. Мимолётная растерянность исчезла, вместо неё ярко проявилась злость. Концентрированная, ничем не прикрытая. Черты лица как будто заострились, что сделало их ещё выразительнее. Будь я директором по кастингам, всем режиссёрам предлагал бы Нормана на роли злодеев. Вышло бы фактурно, вхарактерно, очень выразительно и достоверно. Но ролей и кастингов его жизни больше не было. Осталось одно амплуа. Резиновая кукла, призванная удовлетворять потребности хозяина. Хвалить, восхищаться, благодарить. Не иметь собственного мнения. Говорить лишь то, что хотят слышать, а в остальных случаях держать рот на замке. — Это не имеет значения, — произнёс Норман, прикладывая к переносице ладонь. Тут же отдёрнул и зашипел. — То есть, ты из тех, кто считает, что альфы, избивающие своих омег — это нормально? — Может, ты займёшься своей жизнью и перестанешь совать нос в чужую? — С удовольствием. Но, боюсь, сделать это смогу нескоро. Если ты не заметил, то мне приходится жить с вами под одной крышей и становиться свидетелем неземной любви. Сегодня тебе ломают нос, а завтра находят с пробитой головой или сломанным позвоночником в придорожной канаве, потому что ты посмел пойти против благодетеля. Действительно считаешь, что этому можно позавидовать? Ты смешной, если да. — А ты тупой, если не понимаешь, что завидуют люди совсем не этому. — И чему же? — поинтересовался я, отводя назад волосы, выбившиеся из хвоста. — Точно тупой, — фыркнул Норман. — Я живу в роскошном особняке, ни в чём себе не отказываю... — Не знаю, чем себя занять, кроме шлифовки внешности, которую в любой момент могут испортить. Гашусь коксом и строю из себя победителя. — У меня столько всего, о чём другие и не мечтали, — продолжал он, пропустив мимо ушей саркастический выпад. — Крутая тачка, наряды, украшения. Да тот же кокаин, которым ты в глаза тычешь и надеешься, что мне станет стыдно. Трахаюсь с шикарным мужиком, который меня любит... Я покачал головой. — Лицом об косяк — это не любовь. Будь я на твоём месте, бежал бы от Свона, куда глаза глядят. — Так что не бежишь? Вроде никто не держит. Хотя, тебе и бежать не надо. Всё равно скоро вылетишь отсюда, как пробка из бутылки. Кроме ребёнка, от тебя Келу ничего не нужно. — Ребёнок ему зачем? — Понятия не имею, — моментально отозвался Норман. — Нужен и всё. Не волнуйся, я буду хорошо его воспитывать и научу следить за собой, чтобы от него люди не шарахались, как от биологического папочки. Может, переступлю через себя и буду рассказывать сказки о том, что ты был красивым, добрым и умным омегой, а не вот этим вот. Судя по скорости ответа, он прекрасно знал, для чего Келлану понадобился ребёнок. Однако информация эта не предназначалась для посторонних ушей. Для моих — тем более. Норман сболтнул всё по глупости. Осознав, что натворил, мёл хвостом, изображая неосведомлённость. Она у него выходила паршиво и совсем неубедительно — в этой роли он был плох «от» и «до». — Вот это вот себя ценит, в отличии от некоторых. — Да-да. Мы все видели, насколько. — А не твои ли друзья подали мне этот сок? — Что-то не понравилось? По-моему, ты отлично себя чувствовал. Сам кайфанул совершенно бесплатно, людей повеселил. — Засунь эти методы кайфа себе в задницу. — Не тебе меня упрекать, — растеряв остатки самообладания, огрызнулся Норман. — Не тебе учить меня жизни и раздавать советы. Ты никогда не был на моём месте. Никогда ни в чём не нуждался. Не экономил на всём, вплоть до воздуха. А я — да. И я в такую жизнь возвращаться не хочу. — Ты же хотел быть актёром. Никто не говорил, что будет легко, и тебя сразу начнут приглашать на главные роли. — Хотел, пока не понял, как там происходит отбор. Любого альфу могут взять в кино прямиком с улицы, потому что у него фактурное лицо, но с нами эта схема не работает. Большинству омег приходится пробиваться через постель. Не важно — чью. Хоть продюсерскую, хоть спонсорскую, хоть режиссёрскую. Всегда нужен кто-то, кто будет продвигать тебя на большой экран. Без этого — никак. Ебаться за роли, за награды, за хвалебные статьи. За всё на свете. Ну, или родиться с золотой ложкой во рту, чтобы продвигали тебя родители. Да срал я на это кино! Мне всегда нужны были деньги, деньги, и только деньги. Теперь они у меня есть. Всё. Я счастлив! А синяки... Они не вечны. Они проходят. Думаешь, приятно унижаться, подставляясь жирным мудакам ради трёх секунд в фильме, которые в итоге вырежут из прокатной версии? — Нет. — Тогда заткнись и продолжай копаться в земле, заботливый ты наш. Может, зароешь себя поскорее! Норман размахнулся и ударил ногой по корзине с мусором, переворачивая её. Не дожидаясь ответа, ушёл, оставив меня в одиночестве. Это был единственный настолько продолжительный и откровенный разговор между нами. Послевкусие он оставил своеобразное. Я собирал разбросанные цветы и думал: несмотря ни на что, мне не дано понять Нормана. Да, перспективы, им нарисованные, не вдохновляли от слова «совсем». Мир по ту сторону глянцевых картинок, лившихся с экрана, был не таким уж привлекательным. Многие деятели искусства рассуждали о высоких материях на людях, но когда выключались камеры, становились приземленными мудаками, что совсем не прочь воспользоваться телами юных старлеток. Об этом не знал разве что самый наивный и ленивый. Рядовые зрители, закормленные рассказами о золушках, пробившихся из грязи в князи, давно перестали верить историям о потрясающих до глубины души талантах, совершенно случайно попавших на глаза режиссёру и поразивших отыгранной на разрыв аорты ролью. За новыми талантами обязательно стоял более влиятельный человек. Муж, брат, отец, любовник. Кто угодно. Мир кинематографа не был страной чудес. Но не была ею и жизнь с человеком, регулярно сыпавшим угрозами, пускавшим в ход кулаки и ни в чём не раскаивающимся, не признающим вины. Зачем? Его деньги с лёгкостью затыкали рот любому, а безнаказанность неизменно развязывала руки. Для меня Келлан был чудовищем, и я не верил, что такие, как он, способны меняться.