Разбуди меня

Большинство бесед, начинавшихся со слов «Нам необходимо серьёзно поговорить», традиционно выбивали из колеи и выводили из состояния равновесия. Они не предвещали ничего хорошего, и зачастую подозрения оправдывались. Эти разговоры имели обыкновения заканчиваться оглашением крайне неприятных известий, повлиять на которые не представлялось возможным. С детских лет и по настоящий день. Серьёзные разговоры, приводящие к серьёзным проблемам. «Кэмми, знаешь, малыш, мы отдали тебя в рабство психопату. Вообще-то хотели, как лучше, и не думали, что получится, как всегда. Брак — отличный способ, чтобы закрепить деловое соглашение. Как удачно сложилось! У нас ребёнок — омега, у Свонов — альфа... Знак судьбы!» «Кэм, у нас плохие новости. Сядь, пожалуйста. Воды? Бери, не стесняйся. Можешь пить, бутылка совсем новая. Для тебя взяли. Дело в том, что твои родители... Твои родители, они... В общем, их самолёт потерпел крушение. Спасти никого не удалось». «Мистер Крэйг, ваш супруг настаивает на необходимости обучения в этом заведении». «Кэмерон, думаю, нет смысла откладывать в долгий ящик. Нам лучше обсудить это прямо сейчас...» Не был исключением из правил и этот случай. Это уже стало традицией. Когда собеседник отводит взгляд, использует в своей речи слово «серьёзный», а тон его становится тревожным и взволнованным, лучшее, что можно сделать — взять яйца в кулак и не позволить панике затуманить сознание. Услышав знакомые формулировки от доктора Лэнсона, наблюдавшего за мной на протяжении долгих лет, я насторожился, но постарался остаться невозмутимым. Всеми силами демонстрировал готовность к ударам судьбы и не самым радостным новостям. Я никогда не испытывал трепета от мыслей о беременности и родах. Не ненавидел детей, не относился к категории омег, гордо именовавших себя «чайлдфри», но и не лелеял бережно мечту о большой семье, с тоской глядя на сверстников, успевших обзавестись потомством. В детстве — не принимал участия в играх подобного рода. Не обнимал кукол, не пеленал, не пытался накормить. Намного сильнее меня привлекала железная дорога и возможность взорвать её, помешав преступникам перевезти ценный груз. Как итог, другие омеги не принимали меня в клуб юных папочек. Не думаю, что много от этого терял. Не последнюю роль в формировании представления об отцовстве сыграл пример родителей и собственные ощущения, спровоцированные их отношением. Я слишком часто чувствовал себя одиноким, ненужным и несчастным, чтобы пожелать кому-то такой же судьбы. Уверенности, что смогу воспитать ребёнка иначе, не повторив ошибки родителей и не сломав ему жизнь в самом начале пути, никогда не было. Истории других омег, обучавшихся в «Даймонд хилле» и видевшихся с родственниками исключительно по большим праздникам, сомнения подпитывали. Они росли стремительно, укреплялись всё сильнее и к моменту выпуску из академии достигли апогея. Не было смысла заводить ребёнка ради галочки. Это решение не должно было быть спонтанным. К данному вопросу следовало подходить основательно. Обдумать неоднократно и... всё равно не спешить. В свои двадцать пять я не был готов стать отцом. Но Келлан ничего не желал слышать, продолжая настаивать на необходимости скорейшего появления законного наследника. Последний раз мы обсуждали это неделю назад. По такому случаю Келлан расщедрился на ресторан, и мы — впервые за несколько месяцев сомнительной семейной жизни — поужинали вдвоём. Даже какое-то подобие романтики прослеживалось. Цветы, свечи, приятная музыка, вкусная еда. И самые неприятные разговоры. — Твой запах начинает меняться, — заметил Келлан. — Скоро течка? — Скорее, чем хотелось бы. — Не слышу радости в голосе. Разве не все омеги мечтают о детях? — усмехнулся Келлан. — Этот стереотип устарел. Не все. Тех, кто не хочет заводить детей, немало. Много больше, чем кажется. — Главное, что ты к ним не относишься, — произнёс Кел, и это не было вопросом. Он снова принимал решение за нас обоих. Моё мнение находилось в его системе ценностей на уровне «ниже плинтуса». Приближение течки действительно не радовало. Сомневаюсь, что на свете вообще существовали мазохисты, которым доставляло бы это состояние. Гормональная встряска раз в сезон. Бесконечный жар, желание лезть на стену от постоянной неудовлетворённости, перманентная боль внизу живота. Я проваливался в это вязкое, липкое состояние, словно в кисель. Оно было примерно таким же, на несколько дней вышибающим из жизни и отключающим мозги. У меня не было альфы, помогающего облегчить страдания, и секс-игрушек, способных послужить ему заменой. Не было желания прикасаться к себе. Зато в моём распоряжении находился целый склад блокаторов, уничтожающих убийственную волну феромонов, снимающих горячку и разработанных однажды каким-то гениальным омегой. Неудивительно, что его изобретение было отмечено многочисленными наградами. Все омеги мира готовы были целовать землю, по которой ходил этот учёный. Я находился в их числе. — Мы проведём эту течку вместе, — заключил Келлан в финале вечера. — Раз уж так получилось, сделай одолжение и постарайся привести себя в порядок. Или сразу становись раком. Смотреть на твой затылок гораздо приятнее, чем в лицо. — Обязательно унижать меня каждый раз? — усмехнулся я, откидываясь на спинку стула. — Не преувеличивай, — отозвался Келлан. — Я ни разу над тобой не издевался и не унижал. Если урода назвать уродом — это не оскорбление, а констатация факта. — Можно встречный вопрос? Два. — Задавай. — А если выродка назвать выродком... Что это будет? Оскорбление или чистой воды аналитика? Супруг полоснул взглядом, словно бритвой по горлу. Боюсь, будь она у него поблизости, он, не задумываясь, пустил бы её в ход. Движения Келлана были порывисты и стремительны. Я слишком поздно понял, что он задумал, и не успел убрать руку. Вилка вонзилась в неё с размаха. Вторая ладонь разжалась, бокал выпал. Вино разлилось по полу, уделывая мои брюки и частично — обивку стула. Я не закричал. На глазах выступили слёзы, на пострадавшей руке — кровь, но губы оставались плотно сжатыми. Я не проронил ни слова. — Думай, прежде чем сказать, — угрожающе прошипел Келлан и, задув одну из свечей, вернулся на место; поднял бокал, салютуя и как ни в чём ни бывало, произнёс тост: — Твоё здоровье, будущий папочка моего ребёнка. Его формулировка звучала абсурдно. Папочка моего ребёнка. Не нашего. Моего. Он действительно не видел во мне омегу, человека, личность. Исключительно живой сосуд. Сначала для спермы, потом — для плода. Я смотрел на него и видел монстра. Захотеть родить от такого мог разве что сумасшедший. Или Норман. Хотя... После рассказов о любви, способной простить всё, я не был уверен в его психическом здоровье. Для меня понятие и имя были синонимичны. Не имело значения, к кому или чему Норман питал больше чувств: то ли к шикарному альфе, наличию которого завидуют все непосвящённые в тайны Мадридского двора, то ли к деньгам, отсыпаемым за старания. Всё чаще казалось, что дело не только в деньгах. Они имеют огромное значение, но и привязанность имеет место. Меня от мысли о сексе с Келланом мутило. Каждый день, стоя у раковины в ванной, я тянулся к аптечке, доставал спасительные таблетки и подолгу смотрел на них. Выпив сразу десяток, можно было отложить течку на пару месяцев, а потом — повторить тот же трюк, прикрываясь словами о гормональном сбое. Стоило принять лекарство, и проблема исчезала на время, но вместе с тем, вечно откладывать наступление этого периода я не мог. Рано или поздно Келлан догадался бы, что что-то не так и потребовал ответа. Судя по тому, каким тоном разговаривал со мной специалист из центра планирования семьи, сомнения возникли не на пустом месте. Было, чего опасаться и что терять. — Ваш муж просил не говорить об этом, — произнёс доктор Лэнсон. — Зная о том, как сильно хотите стать папой, нетрудно догадаться, что новость станет для вас ударом. Как человек, заинтересованный в здоровье моих пациентов, я не имею права держать вас в неведении. Вам нельзя рожать, Кэмерон. Беременность может закончиться плачевно. — Нельзя? — эхом повторил я, опуская голову и принимаясь разглядывать свои ботинки. Волосы занавесили лицо, и создавалось впечатление, будто я нахожусь после слов врача в отчаянии. — Нет. Идеальное сочетание ваших с мистером Своном генов могло бы улучшить ситуацию, снизив риски примерно наполовину. Но результаты анализов показали, что ваша совместимость минимальна. Беременность станет огромным риском и для вас, и для будущего малыша. Я с трудом сглотнул. Нельзя рожать. Нельзя. Нельзя! Келлан знал об этом, но продолжал настаивать на необходимости появления наследника. Ёбаный ублюдок. Чтоб его. — Не переживайте так, мистер Крэйг, — попытался подбодрить меня доктор, трактовав молчание на свой манер. — Мир не стоит на месте. Медицина тоже активно развивается. Есть немало способов стать родителями. Усыновление, суррогатное отцовство. Поговорите с мужем. Вместе вы обязательно найдёте решение деликатной проблемы. — Обязательно, — отстранённо выдал я, поднимаясь из-за стола. — Спасибо вам, мистер Лэнсон. Он улыбнулся радушно. Одна из немногих тёплых улыбок за последнее время. Я вышел из кабинета и шумно выдохнул. Старался идти ровно, но ноги подкашивались, а пространство кружилось. Остановившись, прислонился спиной к стене и прикрыл глаза. Собирался отдышаться и продолжить путь, но вместо этого съехал на пол, зажал рот ладонью и неожиданно — в первую очередь, для самого себя — зарыдал. Плачущий омега в центре планирования семьи — обычное явление. У всех разные поводы для слёз. Одни плачут от счастья, другие — от горя, третьи — от осознания ответственности, ложащейся на их плечи. Я плакал вовсе не из-за новости о потенциальной беременности, способной с большей долей вероятности свести меня в могилу. Причиной неконтролируемых рыданий было сумасбродное решение родителей, некогда отдавших единственного ребёнка на растерзание монстру. * Бросив зубную щётку в стаканчик, я потянулся к аптечке. Для достижения лучшего результата таблетки-блокаторы следовало принимать за несколько часов до начала личного физиологического ада — в этом случае производители гарантировали стопроцентный результат. Сомнений не осталось. Я должен был сделать это. Должен. Был. Но не успел. Меня переиграли. Эта партия, безусловно, осталась за Келланом. Я несколько раз перерыл аптечку, пытаясь отыскать заветную упаковку. В конце концов, перевернул её вверх дном, высыпав лекарства на пол. Блокаторов не было. Ни единой таблетки. Жаропонижающее, успокоительное, снотворное, несколько упаковок с обезболивающими средствами. Десятки их. Всё, кроме лекарств, блокирующих течку. — Идиот, — прошептал, зажмурившись и проведя ладонью по лицу. Не щёлкай я клювом, наверняка просчитал бы поступки Келлана на несколько шагов вперёд и понял, что у него на уме. Он не проникнется сочувствием. Не откажется от идеи оплодотворения определённого омеги. Ради достижения цели он с готовностью шёл по трупам, ещё один отлично вписывался в печальную статистику. Стоило включить голову и позаботиться обо всём заранее. Спрятать таблетки так, чтобы их невозможно было обнаружить. Но я облажался по всем фронтам. И это было хуже, чем прыжки и ужимки под экстази, радующие случайных зрителей. Если от подсунутой наркоты удалось довольно быстро оправиться, то здесь шансов на успех практически не было. Чокнутый омежий организм и его особенности. Я просидел на полу до самого рассвета, окончательно попрощавшись со сном. Меня мучили кошмары наяву. Хотелось избавиться от них, но я никак не мог проснуться. Там же, в ванной комнате меня и нашёл Келлан. По телу разливалась ненавистная кисельная вязкость. Оно как будто не принадлежало мне. Тяжёлое, неподъёмное. В голове — туман. Я чувствовал себя слабым, будто новорождённый котёнок или щёнок. По бёдрам стекала смазка. Я постепенно терял человеческую сущность, превращаясь в бестолкового зверя, живущего на одних инстинктах, готового заскочить на первый попавшийся член. Келлан не разговаривал со мной, конечно, если не считать разговорами одно короткое, удовлетворённое «готово», прозвучавшее в момент его появления на пороге ванной. От вынужденной случки я не ждал ровным счётом ничего, кроме боли и унижения. Многочисленные романы в мягких обложках, которыми зачитывались мои сокурсники из института благородных омег, переслащенные фильмы о брутальных альфах и томных омегах, попадающих в беду, которыми они же засматривались, нередко содержали откровенные сцены. Осколки небес, мириады звёзд, красивые ракурсы и идеальная любовь... Всё это было там, а в жизни — увы. Далеко не всегда и не у всех. Келлан, похоже, решил не просто оправдать, но и превзойти ожидания. Потому что боли было много. Унижения — не меньше. Он трахал меня, словно резиновую куклу, не проявляя никакого интереса ни к самому телу, ни — тем более — к эмоциям во время столь знаменательного события. Ни поцелуев, ни успокаивающих слов, ни минимальной подготовки. Келлан даже раздеваться не стал. Снял пиджак и расстегнул брюки — всего-то. Я чувствовал спиной ткань рубашки и шёлковую ленту галстука, скользившую вдоль позвоночника. Туда и обратно. Холодная, словно змея. Её касание порождало страхи, провоцировало бурную работу фантазии. В осколочных видениях ядовитая гадина обвивалась вокруг запястий и щиколоток. Сдавливала, ломала кости и ползла дальше, продолжая шипеть. Резкие движения. Ладонь, прижимающая моё лицо к подушке. Крепкая хватка, от которой хотелось взвыть. Он держал меня за волосы, всё сильнее наматывая их на ладонь, словно собирался вырвать клок. Забрать с собой в качестве трофея — прямого доказательства тому, что мы всё-таки еблись. Несмотря на обилие смазки, было больно. Тонкая грань между падением в безумие, не имеющим отношения к наслаждению, и окончательной потерей сознания. Я скулил, словно побитая собака, царапал простыни, искусал до крови губы и надеялся, что этот ад закончится в ближайшие секунд несколько, но он продолжался. Всего лишь секс — одна из самых обыденных вещей, давно потерявших статус какого-то таинства, а было чертовски плохо. Так, словно меня пропустили через мясорубку. Не оставляло ощущение, что я умираю. Прямо здесь и сейчас. Келлан кончал с глухим, звериным рыком. В последний раз толкнувшись, подтянул меня ближе, перехватывая поперёк живота, впечатывая задницей в свой пах, и заставил запрокинуть голову, потянув за волосы сильнее прежнего. Влажный язык коснулся шеи, оставляя на коже тёплый след. — Хочешь метку, Кэмми? — преувеличенно нежно спросил Келлан. — Боюсь, ты её уже оставил, — глухо произнёс я. — О чём ты? — О триппере, который ты наверняка подцепил от своих шлюх и щедро поделился со мной. — Ты меня поражаешь, — усмехнулся Келлан. — Чем? — Иногда демонстрируешь чудеса эмпатии, а иногда — чудеса идиотизма. Сколько раз повторить, чтобы ты запомнил? Не стоит дерзить тому, в чьих руках находится твоя жизнь. Всё это может плачевно закончиться. У всякого терпения есть лимит. Мне дали понять это очень быстро. Без предупреждения. Просто набросили на шею галстук. Он больше не касался спины — затягивался на горле. Прилегал так плотно, что подцепить его не удалось ни с первой, ни с десятой попытки. Я напрасно тратил силы, но Келлан продолжал меня душить, повторяя, словно заевшая пластинка: — Никогда. Со. Мной. Не. Спорь. Никогда. Слышишь, тварь? Никогда! Слышишь? Слышишь?.. Вначале слышал. Но с каждым разом его слова становились всё тише, и вскоре стихли совсем. Последнее, что я увидел — лицо омеги, попрощавшегося с жизнью в лесу «Даймонд хилла». Юноша протянул ко мне бледные, призрачные руки. Обнял, прижал мою голову к своему плечу. Пространство вокруг затянуло туманом. Связь с реальностью разорвалась окончательно.