Разбуди меня

Очередной скандал начался из-за шоколадных маффинов. С того, что я рискнул взять один с подноса, не подозревая: это не какие-то безымянные кондитеры приготовили — авторская кулинария. И шеф-повар мне более чем известен. Знай Норман, что я однажды рискну прикоснуться к его стряпне, наверняка не упустил бы возможности избавиться от ненавистного соседства и использовал вместо сахарной пудры стрихнин. Неплохое предложение, а? Кого, как ни крысёныша — прозвище намертво прилипло ко мне в доме Келлана — травить крысиным ядом? Оптимальное решение. Но Норман, конечно, не догадывался, потому шанс упустил. А мне и в голову не пришло, что однажды у него получится приготовить что-то сносное, а не отвратительное на вид и на вкус. Я почти расправился с маффином, когда Норман влетел в кухню, словно за ним гналась стая озверевших волков. Не просто гналась. Настигла и основательно потрепала, потому он находился в отвратительном настроении. Мучиться в одиночку не собирался, планировал отыграться на окружающих. Окинув меня уничтожающим взглядом, подошёл и без предупреждения вырвал недоеденный кекс из рук. — Это не тебе, — прошипел зло. — Не тяни к ним руки. — Постой. — Что? — Я не ослышался? Ты мне запрещаешь? — Какая проницательность! По-моему, очевидно. Могу повторить, если с первого раза не понял. Маффины предназначены не для тебя, потому не смей к ним прикасаться. Я не нанимался готовить для тех, от кого меня тошнит. — Неужели? — Что ты хочешь этим сказать? — Ну, — отряхнув крошки, я принялся загибать пальцы. — Например, ты, наконец, снял розовые очки и понял, что место законного супруга тебе никогда не занять, потому что оно давно не вакантно. Все попытки убедить Келлана, что ты — идеальный домохозяин, провалились, а больше уже неоднократно продемонстрированного, предложить нечего. — Ты только что сожрал мой кекс и не подавился, — скрипнул зубами Норман. — Хочешь сказать, вкус был плох? — Если бы Свон действительно любил тебя и воспринимал отношения всерьёз, он не стал бы поступать так. Не притащил сюда обоих. Нашёл другой дом для кого-то из нас, а не заставил жить омежьим гаремом. К чему это я? Ах, да. Неужели проснулась гордость, и ты понял, в каком унизительном положении находишься? Нашёл в себе силы откровенно признаться: тебя от меня тошнит? Смог сказать это прямо в лицо врагу, а не отделываться обычными детскими оскорблениями из-за забора? Неужели это случилось? Твой психолог посоветовал не держать проблемы в себе, а проговаривать их вслух, чтобы отпустило? Норман нервничал. На виске его мелко и часто подрагивала жилка. Удивительно, как просто он заводился и вёлся на детскую провокацию. Между нами был всего один разговор по душам, состоявший из спонтанных признаний кинозвезды, и сотни перепалок. Мелкие ссоры, ядовитые реплики. Каждый из нас старательно искал болевые точки противника. Сначала бил наугад, потом — прицельно. Я постоянно вырывался вперёд. Не потому, что мои остроты были неповторимы и уникальны. Скорее, за счёт наблюдательности и умения анализировать увиденное. Я точно знал, какие слова заставят Нормана полыхать, будто сухую траву, политую горючим, а какие оставят равнодушным. Он пытался бить меня тем же оружием, давя на отсутствие интереса Келлана. Он тебя не любит, он тобой пользуется... Да. Правда. Чистая. Без примесей. Келлан не любил и пользовался. Факт в том, что я об этом знал и не обольщался. Норман же свято верил, что его обожают, а я — всего-навсего временное препятствие, стоящее на пути. Однажды меня не станет, и они заживут душа в душу. Он заблуждался, конечно. Исчезну я — появятся десятки и сотни других. Здесь конкурс на вакантное место выше, чем в самых престижных вузах, в которые стремятся поступить все амбициозные люди. Он никогда не будет единственным, навсегда останется одним из. — Тебя вышвырнут отсюда совсем скоро, — произнёс Норман, сложив руки на груди, и, чеканя шаг, подошёл к столу. — Когда тебя выставят за дверь, мы снова будем счастливы, как прежде. — Заблуждайся. — Знать не знаешь, что здесь было до твоего приезда, а всё равно права качать пытаешься. Ты смешной, крысёныш. — Ну так просвети. — Вот ещё. У меня важные дела. И тратить время на тебя я не собираюсь. — Просто нечего сказать, — резюмировал я. — Потому что ничего «такого» прежде не было. Тебя как держали в качестве любимой секс-игрушки, так и продолжают держать. Твой потолок. Дальше ничего не будет, карьерного роста не предвидится. Вверх — никак. Исключительно вниз. — Ты... — прошипел он. — Ах, да. Забыл сказать. Маффины действительно неплохи. Я потянулся к подносу, чтобы взять ещё один кекс, но Норман оказался проворнее. Поднос проехался по столешнице, к противоположному краю. — Ничего здесь не трогай! — Это мой дом, — невозмутимо произнёс я. — Ты, если забыл, так напомню. Загляни в свидетельство о браке шикарного, что б его, альфы, перестань самозабвенно ебаться в глазницы и прочитай, чьё имя во второй графе стоит. Чтобы сэкономить время, напомню. Моё. Так что, извини. Буду трогать, что хочу, как и когда. Твоя территория в спальне, там раздавать указания будешь. Только осторожнее. Голос лишний раз не повышай, а то опять придётся рожу латать подручными средствами. В больницу-то всё равно не повезут, максимум — подорожник приложить предложат. Последняя капля. Терпение лопнуло, чаша его переполнилась. Норман вышвырнул букет из вазы, стоящей на столе, и выплеснул воду мне в лицо. Я размахнулся и отшвырнул поднос с уцелевшими маффинами. Они рассыпались по полу, и Норман, увидев, что стало с плодами его трудов, задохнулся от негодования. Ступор длился недолго и завершился пощёчиной. Норман перестал сдерживаться, слов оказалось недостаточно. Он перешёл к действиям. Отвёл душу, сумев ответить на выпад, а не засунув язык в задницу, как делал во время столкновений с Келланом. Мы сцепились не на шутку. Катались по полу, поднимались, шипели, будто разъярённые кошаки или змеи, и снова бросались друг на друга. В Нормане проснулась давно сдерживаемая ярость. Во мне её было не меньше. Адресованная Келлану, она не находила выхода и отравляла изнутри, а теперь так удачно выливалась на любовника моего мужа. Почему бы нет, в конце концов? Норман ведь любил рассказывать о единстве их душ, о том, что они — две половинки одного целого. Раз так, значит, ударить его — всё равно, что приложить по лицу Келлана. Драться Норман не умел. Все его таланты в бою ограничивались попытками вцепиться сопернику в волосы, располосовать лицо и выцарапать глаза — не только шипением, но и поведением напоминал кота. Насладиться происходящим в полной мере и максимально отвести душу не позволили. Охрана растащила нас в разные стороны и продолжала удерживать, чтобы не последовал второй раунд. Норман, перестав шипеть, кричал на охрану, требуя отпустить его, и этими воплями напоминал сумасшедшую банши. Готов поспорить, он не отказался бы накликать чью-то смерть. Не чью-то. Определённого омеги, появившегося внезапно и спутавшего все карты. У меня всё лицо было в крови. У Нормана — тоже. На щеке осталось несколько длинных кровоточащих полос, оставленных острыми ногтями. Они саднили. А Норман, глядя на мою щёку, победно улыбался. Кровавый оскал выглядел устрашающе. Я не удержался и показал Норману средний палец. Царапины обожгло огнём, когда хохочущий Келлан, подошёл ко мне и плеснул на пострадавшее место недопитый виски. Его происходящее не ужасало, а смешило. — Нравится наблюдать, как две суки дерутся за тебя? — выплюнул я, неотрывно глядя на супруга, когда отчаянно упирающегося Нормана увели из комнаты, и мы остались наедине. — Это ведь очень смешно, да, Келлан? — Забавное зрелище, — отозвался он. — Не ожидал. — От меня или от него? — От обоих. Но больше от сдержанного муженька. В академии о твоём примерном поведении столько говорили, чуть ли не оды пели. В тихом омуте, как известно... — А он? — я прижал к царапинам салфетку; на бумаге осталось несколько пятен. — Пару раз он бросался на коллег, с которыми что-то не поделил. Но это было до встречи со мной, так что своими глазами вижу впервые, — произнёс Келлан, подходя и останавливаясь напротив. В комнате воцарилось молчание. Я слизал в пострадавшей — дважды — губы кровь. Сначала по ней полоснул ножом Келлан, сегодня ударил Норман. Келлан протянул руку и коснулся моих волос. Погладил осторожно, заправил прядь за ухо. — Ещё виски? — спросил, корча из себя джентльмена. Хотя... Не его роль. Чья угодно, но не его. Альфа-джентльмен вряд ли стал бы смеяться над дерущимися омегами и предлагать выпивку беременному. У Келлана были какие-то свои, особые представления о поведении настоящего альфы и кодексе чести. — Не хочу, — ответил я, комкая бумажный платок и швыряя его в пустующую пепельницу. — Так и запишем, — подвёл итог Келлан и задал неуместный вопрос, не вязавшийся со всем разговором: — В шахматы играть умеешь? — Да, немного. — Значит, увидимся вечером. Будь готов к ужину, я пришлю за тобой. Сказав это, ушёл, оставив некую недосказанность и недоумение: зачем ему понадобилось моё умение играть в шахматы. * Первый пункт правил поведения в экстренных ситуациях, разгорающихся на территории одного, отдельно взятого дома, гласил: когда хозяин в плохом настроении, к нему лучше не подходить. Не заговаривать, не попадаться на глаза, вести себя тише воды, ниже травы. Если так вышло, что избежать разговора не получается, и он состоится в любом случае, лучше не спорить, а во всём соглашаться, поддакивать, кивать, подобно китайскому болванчику. Главное правило знали все и проверять, какая реакция последует за нарушением принятого порядка, не торопились. Слишком высокие ставки, слишком большие жертвы. Я был кем угодно, но точно не дерзким нарушителем порядка, готовым идти против правил. Так же, как все, не вмешивался в дела Келлана, не изображал всезнающего человека и, примерно представляя, какой итог последует, не пытался мужа поучать. В тот день он был не в настроении. Или же, напротив, в настроении, но самом омерзительном. У него сорвалась важная сделка, что-то пошло совсем не так, как планировалось. Келлан рвал и метал, а потом, оправившись от удара судьбы, пытался вылечить потрясение алкоголем. Приехав домой, он уже успел набраться под завязку и едва стоял на ногах. Любовника, вышедшего ему навстречу, Келлан крыл трёхэтажным матом. Норман, умный парень, быстро сообразил, что к чему, и поспешил ретироваться, пока дела не приняли трагический оборот. Стоя наверху лестницы, прислонившись к стене и оставаясь незамеченным для посторонних, я подсматривал за картиной, развернувшейся в холле. Подслушивал. И надеялся, что Келлан, находясь в таком состоянии, не вспомнит о еженедельной субботней традиции, которую придумал для нас обоих. Посчитал забавной для себя, навязал её мне. Три недели подряд он, стабильно в девять часов вечера, приглашал меня в знакомый кабинет. К моменту моего появления всё было готово. Напитки разлиты по стаканам, доска разложена на столе, фигуры — расставлены по своим местам. Мы действительно играли в шахматы, проводя время в молчании, мрачной сосредоточенности и внимательном наблюдении за действиями соперника. В день, когда состоялся дебютный шахматный турнир, я сидел, как на иголках. Ждал подвоха, а он так и не случился. Самое удивительное, что произошло со мной в этом доме. Заговорил Келлан уже после того, как игра закончилась. Сложив фигуры в коробку, откинулся на спинку кресла и спросил: — Хочешь, чтобы я его выгнал? — Нормана? — уточнил я. — Его. — Мои желания способны что-то менять? — В жизни всякое бывает, — заметил Келлан, потягивая виски. — Иногда люди способны удивлять. Иногда те, кто ко всему привык и всё видел, чему-то удивляются. — Схватка двух омег настолько тебя поразила? — Не сама схватка, а личности участников. Впрочем, не имеет значения. Хочешь, чтобы я выставил Нормана за порог? Хочешь остаться единственным омегой в доме? — Что будет, если я отвечу «да»? Звучало заманчиво. Мне до зубовного скрежета надоела жизнь втроём. Беременность усугубила положение. Перепады настроения были настолько частыми, что я начал чувствовать себя законченным истериком, срывающимся из-за любой мелочи. Хохочущим, а через минуту плачущим от переизбытка непонятных эмоций. Присутствие Нормана нервировало с давних пор. Отторжение к нему никуда не делось. Оно смешалось с жалостью, порождённой определёнными открытиями, но не ослабело. Норман категорически мне не нравился. Что, естественно, было взаимно. Моментами я восхищался его умением выглядеть на миллион, превращать любой мешок в великолепный наряд, а не уродовать сильнее, как это бывало в случае со мной. Моментами завидовал его красоте. Честно, не без этого. Он завидовал моим деньгам, не зная, что стараниями обожаемого до потери сознания мужа я остался голым и босым, происхождению и официальному статусу. Мы, как ни странно, не делили мужчину. Мы делили право на существование здесь и сейчас. Каждый считал, что лишний — соперник. Разговор мне не нравился. Предложение настораживало. Я не видел за ним именно предложения. Проверку — да, а что-то помимо — нет. — Ответь, тогда и узнаешь. — Тебе решать, Келлан, — отозвался я. Судя по довольной улыбке, выиграл партию именно в этот момент, а не тогда, когда загнал фигуру чёрного короля в угол. Норман никуда не делся. И отчего-то мне было спокойнее, когда он мелькал перед глазами. Я мог ошибаться, но интуиция подсказывала: в тот вечер я выиграл чужую жизнь. Скажи я «да», Норману пришлось бы несладко. Просто. Потому. Что. Келлан. Мог. Этим вечером Келлан не позвал меня. Любительский шахматный турнир официально перенесли на один день. В воскресенье в дверь спальни постучали, и я ни секунды не сомневался: кто, зачем, с какой целью. Келлан неизменно дожидался меня в кабинете. Сидел, подперев голову кулаком, смотрел на свет через янтарную жидкость. Я бесшумно сглотнул. Уверенность улетучилась в неизвестном направлении. В горле стоял ком, не желающий двигаться ни вверх, ни вниз, застрявший прямо посредине. — Не стой столбом, милый, — протянул Келлан. — В ногах правды нет. Надежды на то, что он успел за день проспаться и протрезветь хотя бы наполовину, не оправдались. Может, он и успел, но сейчас методично набирался вновь, а улыбка, игравшая на губах, ничего хорошего не предвещала. Поставив стакан на стол, Келлан передвинул шахматную доску на середину стола. Так, чтобы было удобно обоим. Предложил сделать ход, открывая игру. Воцарилась привычная для вечеров подобного типа тишина. Долгожданная. Вопреки ожиданиям, легче не стало. Тяжёлая атмосфера, густая и тёмная, царила в кабинете. Закрытое, замкнутое пространство. Клетка. А ключ в чужих руках. Первая партия закончилась ничьей. Во рту постоянно пересыхало, и я прикладывался к воде. Одной игрой Келлан ограничиваться не собирался, потому принялся заново расставлять фигуры. Первый ход снова достался мне. Чем дольше я наблюдал за мужем, тем сильнее убеждался: сегодня мы не просто играем — решаем сложную задачу, условия которой известны одному из нас, а для другого — тёмный лес. Келлан нарушал правила игры. Я прекрасно это видел, но молчал. Под ногами раскрывалась раскалённая бездна. Я чувствовал: ещё немного, и упаду туда. — Слуга закона так и будет молчать? — спросил Келлан, прищурившись. — Или ты вдруг, совершенно случайно забыл правила игры, и не видишь, что я совершаю недопустимые ходы. Смотри, как лихо разбрасываю твои фигурки. Скоро у тебя ничего не останется, и придётся признать поражение. Но это будет нечестная победа. Мы оба знаем, что я прав. Ну же. Давай. Скажи что-нибудь! Ты ведь играешь на стороне правосудия. Хотел играть. Мечтал об этом. Строил планы. Ты же хвастал перед моими предками достижениями. Гордился. Сожалел. Скажи, ненавидишь того, кто вмешался в них и всё нарушил? Скажи! — Король... — начал я, поднял глаза и запнулся, наткнувшись на испепеляющий взгляд. — Король так не ходит, Кел. — А как же он ходит? Может, просветишь, как ходит король, а? — Думаю, на сегодня хватит. Лучше отложить игру до лучших времён. Нет, правда. Давай потом, — сказал я, поднимаясь из кресла. — Не хочешь отвечать? Окей. Сам скажу. Он ходит так, как хочет. И ни одна блядь ему не смеет указывать. И в этой ёбаной игре, и в жизни, и вообще везде. — В шахматах он самая слабая фигура. — Не сегодня, — прошипел Келлан, переставляя чёрного короля по доске, и опрокидывая все мои фигуры, а после и вовсе сметая их со стола. — Мне никто не смеет указывать. Ни ты, ни родители, ни копы, ни эти мудаки. Никто! Я шагнул назад. Дверь была слишком далеко. Как свет в конце бесконечного тоннеля. Как мираж в пустыне, что манит отчаянно, но является плодом воображения. Сколько не беги к нему, всё равно никогда не достигнешь. Несколько фигурок полетели мне в лицо. Я закрылся рукой, а Келлан бросился на меня, словно именно во мне видел единственный источник проблем, потому жаждал от него избавиться. Слишком. Слишком далеко. Разумеется, я не успел. Когда ладонь коснулась дверной ручки, Келлан схватил меня за ворот рубашки, потянул назад, а потом размахнулся и резко приложил головой о дверной косяк. Кожа на лбу лопнула, и кровь полилась по лицу, заливая ресницы, затекая в рот. Я жадно ловил им воздух, а крик так и замер на самом кончике языка. Глупо было сравнивать их с Норманом. Я и не пытался. Ассоциации сами собой всплывали в голове. Кошачья тактика Нормана против напора Келлана, сметавшего всё и всех неугодных, стоявших у него на пути. Отчего-то именно мне выпала сомнительная честь стать олицетворением всего и всех. Именно меня Келлан продолжал избивать. О дверь, о косяк, о стену. Отшвырнул так просто, словно я был легчайшей пушинкой, и кабинет наполнился звоном битого стекла, осыпавшегося сверху градом. Там, за стеклом хранилось несколько видов оружия. В основном, огнестрельное. На самый взыскательный вкус. Однажды выстрелить должно было не только ружьё, висевшее на сцене в начале первого акта, но и пистолеты, выставленные в прозрачных витринах. Истекая кровью, слушая бесконечный шум в ушах, я лежал на полу, не в силах пошевелиться. Не помнил, сколько было ударов, но точно знал, что много. Очень много. Келлан наступил на мою беззащитно раскрытую ладонь, растирая её каблуком, словно брошенный окурок, и стекло сильнее прежнего впилось в кожу, оставляя на теле ещё больше ран. А потом он размахнулся. И я закричал. Закричал отчаянно, понимая, что будет дальше. Удар настиг в тот миг, когда стих крик. Келлан усмехнулся и с силой пнул меня в живот. Ещё и ещё раз. Он бил с таким нескрываемым восторгом, с таким воодушевлением... Я всегда знал, что он монстр. Но никогда не осознавал, насколько. Осмотревшись, Келлан метнулся в сторону, схватил подсвечник, стоявший на каминной полке, и без намёка на сожаления швырнул в меня. Синтетика занялась вмиг. Я потерял сознание сразу после того, как пламя впервые лизнуло кожу, но слышал, как хлопнула дверь, и охрана, нарушив правила игры, вмешались. Указывали на то, как должен ходить король. Мешали добить истерзанный кусок мяса, лежавший на полу, и практически не подававший признаков жизни. Её во мне почти не осталось. * Когда-то давным-давно я читал, что после смерти люди попадают не в рай и не в ад. На самом деле, они уходят из этого мира в мир серый. Туда, где целыми днями, не прекращаясь ни на минуту, идут дожди. Очнувшись, лежа на холодной, гладкой поверхности, ощущая тёплую воду на коже, подумал, что попал именно в этот серый мир. Не с первой попытки, но удалось открыть глаза. Я не умер. Всё ещё находился в этом доме, чьи полы были окрашены моей кровью. Сверху лил не дождь, а вода. Я лежал на полу душевой кабины, постепенно восстанавливая события прошлого. По кусочкам. По... осколкам. Боль и красное море, наполненное стеклянными островками. Шахматные фигуры, перемазанные кровью. Ботинки, мельтешащие перед глазами. Запрет на звонок в «Скорую». Ричард, несущий меня на руках. Его неуместный вопрос. — Как вы, мистер Крэйг? Я, начинающий хохотать, запрокидывающий голову, оставляющий коричневые кляксы на воротнике, за который хватался ослабевшими пальцами. Выдыхающий: — Охуенно! Разве вы сами не видите? Помнится, Ричард собирался позвать кого-нибудь из горничных. На крайний случай, Нормана. Чтобы кто-то из омег помог мне вымыться и обработать раны. Я — на удивление не заплетающимся языком — заверил, что справлюсь сам. Справился. Встал под душ в одежде, пустил воду и... потерял сознание. Ладонь скользнула между ног. Ткань джинсов, как и вся остальная одежда, тоже промокла насквозь. А ещё — она пропиталась кровью. Я знал: если сниму джинсы и нижнее бельё, бедра в момент окрасятся алым. Кровотечение и не думало останавливаться. Ни один ребёнок не выжил бы после такого. Мой не стал исключением. За те несколько месяцев, что мы были вместе, я не сумел полюбить его, не проникся, не предвкушал, как впервые возьму на руки, а он сонно улыбнётся мне. Был рад отмотать всё назад, закинуться лекарствами под завязку и не допустить беременности. Но никогда, в самом страшном сне, не пожелал ему такой судьбы. Никогда бы не подумал, что избавит меня от него тот, кто стал причиной его появления. Кровь всё бежала и бежала. Я смотрел, как стекает по изрезанным пальцам розовая вода и беззвучно плакал. Растерзанная бабочка с вырванными крыльями, которую всё ещё держали под колпаком. Наблюдали, как долго продлится агония. Как долго насекомое будет дёргать лапками. Разбей стекло, мысленно приказал себе. Разбей его. Без промедления. Сейчас же. — Разбей стекло, — повторил, с трудом разлепив пострадавшие губы. Положив руки на живот, отвечавший острой болью на любое прикосновение, снова закрыл глаза. Тихо шелестела вода. Я знал, что обязательно разобью это чёртово стекло. Каждый его осколок засуну в глотку Келлану и заставлю проглотить. За себя и за ребёнка, которому не суждено было родиться.

Конец первой части