Разбуди меня

«Что связывает нас с этим альфой? Хороший вопрос. Однажды он убил меня. Ранил в самое сердце. Хочу взять реванш. Следующий ход за мной».

1 Палец скользнул по экрану, взгляд — по заголовкам, на экране отражённым. Самой примечательной новостью дня уходящего стало сообщение о возвращении Нормана Бейтса в большое кино. Новую жизнь омега начинал с чистого листа. Новый имидж — коротко стриженные и выкрашенные в тёмный цвет волосы, — новое амплуа, небывало серьёзная, драматическая роль, новые отношения с относительно недавно дебютировавшим, но уже успевшим собрать приличную коллекцию наград режиссёром. Семейная жизнь у довольно популярного и востребованного актёра с известным в деловых кругах Келланом Своном так и не сложилась. Официальная версия гласила, что разошлись эти двое полюбовно, оставшись друзьями, но у меня данная приписка неизменно вызывала саркастическую усмешку. Зная обоих не понаслышке, я не слишком верил в их дружбу до гробовой доски. Сообщение о новой роли Нормана тоже не прошло незамеченным и вызвало, пожалуй, не меньший интерес. В новом фильме Бейтсу досталась роль омеги, долгое время подвергавшегося бытовому насилию. В многочисленных интервью, то и дело попадавшихся на глаза, Норман соловьём разливался о подготовке к съёмкам, о серьёзном подходе, о стремлении вжиться в роль, ради которой он инкогнито прожил два месяца на территории реабилитационного центра и общался с реальными жертвами насилия. Я смотрел на него и усмехался. Он лгал. Журналисты и поклонники таланта безоговорочно прониклись словами звёздочки, восхищались, аплодировали стоя, а я качал головой и готов был кричать: «Не верю». Не нужен был Норману никакой реабилитационный центр, чтобы понять несчастных омег, потративших несколько лет своей жизни на токсичные отношения, выпившие из них все соки. Он сам был таким омегой. А ещё у него перед глазами стоял мой пример, основательно перетряхнувший мировоззрение и заставивший задуматься о перспективах. Позабыть о любви к деньгам и принять верное решение. Бежать. Бежать, как можно скорее, безжалостно убивая мысли о возвращении. Такие, как Свон не меняются. Однажды его понесёт, он не сумеет остановиться, и на коже останется не только сигаретный ожог. Однажды ему снесёт крышу окончательно, он полностью обольёт любовника бензином, чиркнет спичкой и будет с восторгом наблюдать за происходящим. После случившегося в кабинете, после того, как доктора — к ним всё-таки пришлось обратиться, — подтвердили факт прервавшейся беременности, Келлан решил избавиться от меня. Отдал вещи и приказал убираться на все четыре стороны. Наш последний разговор состоялся в больничном коридоре. Я стоял, опутанный бинтами, словно мумия, и молчал. Говорил один Келлан. Возможно, кого-то другого его слова и могли оскорбить, но я был счастлив услышать, что во мне больше нет необходимости. Не знаю, что должно было произойти, чтобы я захотел вернуться в тот дом. Наверное, подтолкнуть меня к такому решению мог только диагноз «сумасшествие», ничего кроме него. Первым порывом было — уехать из города. Сменить имя, залечь на дно, спрятаться в глухой провинции и доживать там остаток дней. Я даже купил билет, но очень быстро отказался от этой затеи. Разорвал билет и отправил его в мусорную корзину. Душа и сердце требовали отмщения. Я понимал, что сходу провернуть задуманное не получится, на это понадобится немало времени. Годы. Может, десятилетия. Перспективы пугали, но, вместе с тем... Я готов был ждать сколько угодно. Положить на алтарь отмщения всю жизнь. Не только Норман Бейтс начинал всё с чистого листа. Я тоже оставил прошлое позади и без сожаления шагнул в будущее. Кэмми окончательно умер там, на полу душевой, истекающий кровью и проклинающий собственного супруга. Отныне существовал исключительно Кэмерон, мечтающий о наказании для всех, кто когда-либо поспособствовал появлению шрамов на его теле и душе. Неудачная беременность оставила неизгладимое впечатление, и я окончательно утвердился во мнении, что испытать радость отцовства мне не суждено. Учитывая далекоидущие планы, в которые ребёнок не вписывался вовсе — сомнительная радость остаться сиротой — было разумно заранее обо всём позаботиться и свести риски до минимума. Доктор Лэнсон, увидев моё крайне жалкое состояние, не стал задавать лишних вопросов. Не настаивал на повторном визите в компании супруга. Не требовал разрешение Келлана на проведение операции — отправил меня на неё, использовав формулировку «по медицинским показаниям». В тот же день мне перевязали трубы. Пребыванием в центре планирования семьи больничный вояж не закончился. На память о заботливом супруге на теле осталось немало шрамов. Самый уродливый — на груди. Врачи говорили, что мне повезло, и ожог не так заметен, как мог бы, но я всё равно вздрагивал каждый раз, когда расстёгивал рубашку, стоя у зеркала. Вопреки былым убеждениям, пришлось обратиться к пластическим хирургам. Сделать ринопластику, убрать шрамы, оставленные стеклом, огнём и лезвием. Заодно кое-что поправить, чтобы сделать черты гармоничными. Моё преображение и коррекцию зрения — больше никаких стёкол, даже в очках — оплачивал Эндрю. Он же был тем, кто пытался развлекать меня, пока я повторно вживался в роль мумии. Он же находился рядом в день, когда доктора торжественно сняли бинты и позволили впервые посмотреть в зеркало. Было не по себе. Неизвестность страшила. В академии я действительно слишком часто слышал, что с такой внешностью ничто не поможет. С годами эта уверенности укоренилась окончательно, и я не рассчитывал на отличный результат. Максимум, что могли сделать хирурги — вернуть прежнее лицо. Но я его не любил, потому и смотреть на него не хотел. — Что там? — спросил дрожащим голосом. Несмотря на то, что прежде не собирался прибегать к помощи докторов, несколько статей о пластике всё же не прошли мимо. Журналисты, работавшие над материалом, обещали ужасы, кошмары, отёки и плывущие контуры лица. Но Эндрю, пристально смотревший на меня, не выглядел поражённым до глубины души. Сначала смотрел немигающим взглядом, ни единой эмоции не показал. Внутри всё похолодело. — Всё плохо, да? — усмехнулся я. — Так и думал. — Нет. Ты красавец, Кэм, — ответил он. — Ты просто красавец! Все альфы шеи будут сворачивать. — Ну да, конечно. — Не веришь? Я могу обмануть, поддерживая друга, зеркало — нет. Давай, подойди к нему и погляди на себя. Накрыв ладонью мои глаза, Эндрю подвёл меня к зеркалу. Отходя на шаг назад, прошептал: — Смотри. И я посмотрел. Чем дольше смотрел, тем сильнее сомневался в реальности происходящего. Все шрамы исчезли, словно их и не было никогда — ничто не напоминало о личной трагедии. Нос снова стал прямым. Но главное не это. Омега, отражавшийся в зеркале, был прекрасен, притом, что кардинально во внешности ничего не изменилось. Мне не сделали другое лицо. Я всё ещё был собой, и все знакомые не усомнились бы, кто находится перед ними. Длинный нос, большой рот, острые скулы... Всё то, что я отчаянно ненавидел. Но теперь что-то неуловимо изменилось. Лоскутное одеяло несколькими взмахами скальпеля превратилось в произведение искусства. Получило ту самую гармонию, о которой в былое время приходилось лишь мечтать и сомневаться, что она возможна. — Похоже, кто-то дар речи потерял? — хмыкнул Эндрю, отводя мои волосы назад и собирая в высокий хвост. — Не верю... Не верю, что он может быть мной, — произнёс я, опуская глаза. На мне была та же самая белая больничная одежда, что и на омеге из зазеркалья. Не ошибка. Ни разу. Серый мотылёк расправил крылья, и неожиданно превратился в красивую бабочку. — А придётся, — со смехом сказал Эндрю. — Потому что это действительно ты. Хочешь, ущипну? — Не надо. — Тогда перестань сомневаться. На свете есть немало омег, что расцветают с годами. Ты из их числа. И пластика здесь не играет решающей роли. Важна, конечно, но... Исходные данные тоже были очень ничего. — Гадкий утёнок, ставший прекрасным чёрным лебедем. — Заметь, я ничего такого не говорил. — Замечаю. — Забудь обо всём, что прежде тебя мучило. Ты начинаешь с нуля. Новое лицо, новый гардероб, новая работа. Новая, несомненно, счастливая жизнь. — Не знаю, как тебя отблагодарить. Ты так добр ко мне, столько сделал... Чувствую себя рыбой-прилипалой, сосущей твои деньги и отнимающей время. Улыбка Эндрю моментально погасла. Он прикусил губу и слегка пожевал её. — Ты ничего мне не должен, Кэм. Я делаю это не ради награды. К тому же... Это наша семья в долгу перед тобой. Не хуже меня обо всём знаешь. Так что давай не будем развивать неприятную тему. Хорошо? Я кивнул. Тема действительно была не самой благодатной. Оба прекрасно понимали. — Договорились, — ответил, обнимая Эндрю. Он обнял меня в ответ и осторожно провёл рукой между лопаток. Словно извиняясь за что-то. Хотя, единственным виновным был и оставался Келлан. Вся моя ненависть была направлена на него и только на него, никак не на его младшего брата. * — Спина должна быть прямой, — произнёс Эндрю. — Только так! Неужели я многого прошу? Или плохо объясняю? Я не заставляю вас работать бесплатно. Неудивительно, что хочу видеть результат. Это настолько сложно? — Нет, мистер Свон, — раздался нестройный хор голосов. — Тогда какие проблемы? В агентстве мне рекомендовали вас, как профессионалов своего дела. Куда девался профессионализм? Может, попытаемся найти совместными усилиями? Где же он? Тут? — Эндрю заглянул под ближайший столик, выпрямился в полный рост и указал пальцем в сторону кулис: — Или вон там? Где? На этот раз ответом стало молчание. Эндрю покачал головой. — Перерыв, — сказал, хлопнув в ладоши и привлекая внимание благодарных слушателей. — Если через полчаса всё будет по-прежнему, придётся попрощаться с вами. Не люблю тратить время на необучаемых людей. Официанты, воспользовавшись подвернувшейся возможностью, поспешили удалиться, чтобы лишний раз не навлекать на себя гнев нанимателя. День выдался на редкость паршивый, всё валилось из рук, Эндрю, желавший организовать шоу на уровне, находился на нерве, и это было видно невооружённым глазом. Он несколько раз доставал пачку сигарет, прятал обратно, крутил в руках, не мог высечь пламя, чтобы подкурить. Приходилось ходить за ним тенью и делать всё за него. Когда мы остались в зале вдвоём, он шумно выдохнул, прикрыл глаза и сжал переносицу. Видно было, как его задолбали разного масштаба проблемы и проблемки. Больше всего на свете ему сейчас хотелось оказаться подальше отсюда, принять ванну, выпить пару бокалов мартини и, наконец, выспаться. В последние несколько недель именно сном приходилось жертвовать чаще всего. Эндрю работал над новой коллекцией, которую собирался презентовать со дня на день, и она выпивала из него все соки. Стремление к совершенству в этом омеге было, по-настоящему, неискоренимо. Он не уставал повторять: если идеалов не существует, почему бы не попытаться их создать. Судя по тому, сколько поклонников было у его модного бренда, оно того стоило. — Ты слишком строг к ним, — заметил я, проводив взглядом последнего официанта. Наблюдение со стороны позволяло подмечать детали, проходившие мимо Эндрю, полностью сосредоточенного на дрессировке обслуживающего персонала. Например, очень сильно бросалась в глаза нервозность, волнами исходившая от официантов. Они находились на пределе. Натянутые, словно струна, готовая лопнуть в любой миг, при этом ранив окружающих. В переносном смысле, естественно. Эндрю был напряжён, это напряжение передавалось окружающим, они заражались неуверенностью, не могли взять себя в руки и отчаянно лажали. Результатом репетиции стал разбитый бокал и вода, пролитая мне на брюки. Официант, допустивший ошибку, долго извинялся, почти дрожа при этом. И даже слова о том, что ничего страшного не произошло, не сумели вернуть ему былую уверенность. Понятно, что подобные косяки были непростительны. Понятно, что Эндрю сорвался. Как итог, ошибаться начали все. — Каждый год одно и то же, — вздохнул Эндрю, повернувшись ко мне. — Никаких нервов не хватит. Он стоял, опираясь ладонями на стол, и внимательно оглядывал помещение. Отсюда действительно открывался прекрасный обзор, сразу становилось понятно, какие столики лучше передвинуть, чтобы не было слишком узких проходов, и официантам не приходилось изощряться, обслуживая посетителей. — И каждый год всё проходит прекрасно. — Однако мои опасения никуда не деваются, — признался он. — Если тебя утешит мысль о наличии группы поддержки, то готов записаться в клуб опасающихся. В следующую пятницу будем нервничать вместе. — О, у самого невозмутимого омеги в мире тоже есть слабости? — поддел Эндрю. — У самого невозмутимого омеги в мире впервые за год появится шанс посмотреть в глаза своим страхам, — отозвался я, поддевая пион из букета и сжимая стебель меж пальцев. — Ты готов к этому? — Не то, чтобы. — Прости. Я не хотел наступать на больной мозоль. Просто... Сам понимаешь, нервы. Можешь отказаться от участия, — напомнил он. — Не отрицаю, было бы очень приятно, если бы тот, чей образ вдохновил меня на создание коллекции, вышел в этот вечер на подиум. Но я понимаю твои чувства и не настаиваю. — Я выйду. — А Келлан? — Переживу. — Больше не боишься его? — Сложный вопрос, — ответил я после продолжительной паузы. — В какой-то мере, опасаюсь. Но это совсем не тот страх, что прежде. Я должен быть там, значит, буду. В чём-то Эндрю был прав. Закрытая вечеринка для близких друзей, в рамках которой проводился первый показ капсульной коллекции, играла важную роль не только в жизни своего создателя, но и его музы. В моей собственной жизни. Меня не пугала необходимость пройтись по «языку», не волновало присутствие журналистов, и то, что каждый мой шаг будут отслеживать. Самым важным событием вечера априори считалась встреча с Келланом. Они с Эндрю практически не общались. Изредка созванивались и поздравляли друг друга с праздниками. Однако на ежегодные показы Келлан неизменно приезжал. Иногда вместе с родителями, иногда — со своими новыми пассиями, иногда — в одиночестве. Не собирался пропускать важное событие и в этом году. Мысль о встрече с ним будоражила. Я чувствовал покалывание на кончиках пальцев, словно их уже сейчас прижигали сигаретами. Солгал бы, сказав, что за три сотни дней, пролетевших, будто один миг, с момента последней встречи, ни разу не вспоминал о муже. На бумаге мы всё ещё считались законными супругами — присутствие Келлана в моей жизни так или иначе прослеживалось. В противовес дням, проведённым в бездействии рядом с ним, оказавшись в доме Эндрю, я принялся активно работать над собой. Старательно лепил из имеющегося материала нужный экспонат. Не просто так, с корыстной целью. Не было в моей жизни после расставания ни дня, чтобы я не убивал Келлана в мыслях. Ни дня, когда вспоминал бы его с улыбкой. Намеревался превратить его существование в ад. Но, чтобы начать вершить правосудие, следовало подобраться ближе к будущей жертве. Это я и собирался сделать. Презентация была одним из лучших — оптимальных — вариантов для встречи. Для начала новой истории или очередного витка старой. — Спорить бесполезно, да? — уточнил Эндрю. — Определённо. Он собирался сказать что-то ещё, но в зал начали подтягиваться официанты. Перекур закончился. Вообще-то в запасе у них было ещё пять минут, но они, видимо, решили заслужить похвалу за пунктуальность, оттого вернулись немного раньше. — Обсудим чуть позже, — произнёс Эндрю, дав понять, что от откровенного разговора не отвертеться. — А пока продолжим нервотрёпку. — Можем сделать проще. — Предлагаешь нанять новых работников? — Нет, найти оптимальный подход к старым, — хмыкнул я. — Оставайся здесь, а я пойду раздавать инструкции. В конце концов, твой брат когда-то был так великодушен, что оплатил мне целый курс обучения в какой-то шарашке. «Хозяин поместья». Звучит, не правда ли? Организация вечеров и общение с персоналом в эту науку тоже входило. Если не получится, я... — Ну же? — На неделю откажусь от своей машины и пересяду на общественный транспорт. — На месяц. — Идёт, — не стал спорить я. Мы ударили по рукам. Эндрю остался стоять на месте, а я, прихватив поднос, уставленный бокалами, направился к официантам, толпившимся у дальнего столика. Показывать на собственном примере, как нужно разносить шампанское, чтобы никто, при всём желании, не сумел придраться к качеству обслуживания. Идеально прямая спина, гордо вскинутая голова, улыбка победителя и уверенность в собственной неотразимости. То, чего мне отчаянно не хватало когда-то. То, чего было в избытке теперь. * Мой выход должен был состояться в самом конце вечера. Главная звезда показа и главный наряд. Чёрный лебедь. Птица, в какой-то мере, опасная. Готовая до последней капли крови защищать то, что ей дорого, независимо от того, насколько сильнее противник. Я отсчитывал минуты до наступления часа X, а время тянулось. Словно провидение старалось оградить от неприятностей, отсрочив встречу с определённым альфой, не допустив её вовсе. — Келлан удостоил нас своим присутствием? — спросил я, когда Эндрю появился на пороге гримёрной комнаты. — Сидит рядом со сценой, пожирает моделей взглядом. — Понятно. Ничего нового. Над некоторыми людьми время не властно. — Это точно. — Один момент. — Да? — Мне казалось, он питает слабость к актёрам. Неужели решил разнообразить меню? — Питает, — подтвердил Эндрю. — Но представители других профессий среди его пассий тоже встречаются. Ты готов? — Последний штрих, — ответил я, прикладывая к лицу чёрную перьевую полумаску. — Поможешь? — С удовольствием, — отозвался он, подходя и завязывая ленты на затылке. Насыщенный чёрный цвет наряда. Необычный крой. И полумаска, оставляющая открытой лишь часть лица. Загадочный, притягивающий внимание образ. — Идём? — предложил, поднимаясь с места и в последний раз глядя на своё отражение. — Вперёд, моя прекрасная муза, — усмехнулся Эндрю, позволяя мне выйти первым. Год назад я и представить не мог себя на подиуме. Это было столь же абсурдно, как... Как тысячи вещей, не поддающихся объяснению. Я всегда думал: в мире может случиться множество разнообразных событий, но моя жизнь останется такой же, как всегда. Застывшая, замершая, или же стандартно идущая по проторённой колее. Ошибся. Год назад я воспринял бы предложение стать лицом коллекции, как насмешку, а теперь с гордостью нёс это звание. Эндрю часто повторял, что самая сильная любовь в мире — любовь к самому себе. Можно любить других, а себя — необходимо. Один из лучших уроков, полученных за двадцать шесть лет. Совет, не ушедший в пустоту. Мне нравилось внимание и восхищение со стороны зрителей. Я им действительно наслаждался. Не замечал ослепляющих вспышек камер, старательно делал вид, что не слышу шепотков, доносящихся отовсюду. Просто шёл вперёд, и на губах играла надменная улыбка. Заглянув в мои мысли, многие бы удивились. Я думал вовсе не о потрясающем — а он был таким, — наряде, не о восторгах людей, которые ещё недавно отзывались обо мне, как о бледной моли, не о приглушённой музыке, под которую мы шли вместе с младшим Своном. Я представлял, как иду по полу, залитому кровью. Не чьей-нибудь, а Келлана. И это было самое сладкое мгновение. Когда на подиум поднялись все модели, выходившие к зрителям в этот вечер, когда Эндрю принимал цветы, а я стоял в центре линии, на нас было направлено немало взглядов. Но в многообразии их без труда выделялся один. Не просто облизывающий и стремительно раздевающий — бьющий на поражение. И мне не нужно было искать среди зрителей этого наблюдателя. Его личность не являлась загадкой. Разумеется, это был Кел. Келлан, что б его, Свон.