Разбуди меня

Дело, в ходе которого человека, обвиняемого в совершении преступления, следовало надолго спрятать по ту сторону решёток, Келлан отдал мне после минимальных колебаний. Дело, в ходе которого следовало добиться оправдательного приговора, доверять сначала не решался. Наши разногласия, возникшие на профессиональной почве, разрешил случай. И пуля, метко пущенная в лоб специалисту, с которым Келлан сотрудничал прежде. Неизвестно, кто стоял за этим преступлением, и кому умудрился перейти дорогу господин адвокат, но факт оставался фактом. Келлану требовался защитник, и я снова призывно смотрел на него, предлагая свою помощь. Совершенно безвозмездно, из любви к искусству, а ещё к торжеству несправедливости. Назвать процесс иначе язык не поворачивался. Если в деле Брайана большая часть улик была сфабрикована, то здесь имелись реальные доказательства вины, а газеты не унимались в течение месяца, каждый день обсасывая подробности дела Маттео Ортеги. Когда ко мне в руки попали материалы дела, пришлось приложить немало усилий, чтобы сохранить лицо и смириться с мыслью: если я хочу стоять рядом с Келланом не только в качестве спутника жизни — читай, красивой игрушки, — а ещё и делового партнёра, придётся обмазаться дерьмом с головы до ног. В переносном смысле, конечно. Погрузиться в море этой дряни и, переступив через все существующие принципы, заниматься спасением всякого отродья, вроде того же Ортеги, за которым, будто шлейф, тянулась череда кровавых преступлений. Сотрудник департамента, застегнувший наручники на запястьях Ортеги, на время стал героем новостей, раздавал интервью и клялся собственной честью вкупе с полицейским значком, что не допустит побега, тем более — освобождения опасного преступника. Глядя на него, я тихо посмеивался, лишь где-то глубоко в душе позволяя себе немного сочувствия. На этот раз судьба свела меня в суде с другими служителями закона. Старых знакомых, в том числе судьи Брайтмана, не наблюдалось. Из зала суда мы с Ортегой выходили вместе, под бурные аплодисменты его единомышленников. А в моём резюме появилась пометка о том, что я, при необходимости, могу поставить с ног на голову всё, что угодно, тем самым вытащив со дна безнадёжное дело. — Келлану бесконечно повезло, — заметил Маттео, прижимаясь губами к тыльной стороне моей ладони. — И мне тоже. Счастлив был сотрудничать с вами. — Рад помочь достойным людям, — ответил я, стараясь не думать о мерзком прикосновении, от которого жгло кожу. Ортега был не просто неприятным типом. Он был омерзительным. Скользкая тварь, прищучить которую наверняка получилось не с первого раза. Я примерно представлял, сколько сил положил на это тот самый полицейский. А ещё представлял, чем грозит ему освобождение заклятого врага... Знал, но старался не думать об этом. Трусливо убегал от ответственности. Если после первого судебного процесса, завершившегося так, как того хотел Келлан, меня, выполняя обещание, подхватили на руки и закружили по залу, то после освобождения Ортеги я стал обладателем нового кабриолета благородного чёрного цвета. Восхитительная во всех отношениях машина, на которой мы с Келланом тут же прокатились. В ней же занимались любовью, когда вернулись домой разгоряченные и обезумевшие от недавней гонки, во время которой я продемонстрировал свои таланты. Доказал, что не напрасно посещал курсы экстремального вождения. Келлана возбуждала и опасность, и скорость, и восторг от осознания, что его план вновь был разыгран, словно по нотам. Он с лёгкостью избавил меня от одежды, затащил на заднее сидение и оттрахал до звёзд из глаз. Тогда-то у меня впервые и появилась странная мысль о... двух альфах. Виной всему были кожаные сиденья. Елозил по ним спиной, а представлял, будто это не сиденье вовсе, а ещё один любовник. Едва ли Келлан мог догадаться, о чём я думаю, но оргазм, накрывший меня в тот день, был невероятным. — Сколько в тебе, оказывается, скрытых талантов, — поделился наблюдением муж, проталкивая мне в рот два пальца. На коже ещё хранился солоноватый вкус спермы, и я вылизывал её с наслаждением. Спустя полгода, я окончательно избавился от зажатости в постели, а то, что прежде казалось разнузданным и омерзительным, теперь представлялось вполне приемлемым и во многом приятным. — Ты чем-то недоволен? — спросил, выпуская пальцы изо рта. — Вовсе нет. Я в восторге, — сообщил Келлан, вновь втягивая меня в поцелуй, и раскатывая по члену новый презерватив. Несмотря на проведённую операцию, в моей медицинской карте ни слова не было о перевязке труб. Келлану об этом, естественно, тоже не рассказал. Он не знал, что я давно оградил себя от возможной беременности. И хотя для вида в аптечке лежала упаковка блокаторов, которые можно было использовать в экстренном режиме, он наконец-то научился пользоваться презервативами. Подумал и решил, что я нужен ему в режиме боевой готовности, а не глубоко беременным и блюющим от одного только запаха еды, как было когда-то. После Ортеги в очереди на спасение стоял Мюррей. После Мюррея — Гэлси. Оба самодовольные, нахальные, считающие себя хозяевами жизни и неоднократно проворачивающие темные дела. Один занимал не последнее место в торговле живым товаром, второй имел отношение к нелегальной продаже оружия. В моих речах они становились светлыми созданиями, почти примерами для подражания, над судьбами которых впору лить слёзы — где ещё отыскать такое благородство. Снова я получал комплименты от подзащитных после завершения заседания и предложение обращаться к ним в любой момент, если понадобится. Обычные омеги и альфы, пострадавшие от действий этих альф, наверняка меня ненавидели и желали скорейшей, мучительной смерти. Келлан продолжал цвести и пахнуть, словно майская роза, поражаясь талантам мужа. Теперь уже не скрытым, а очень даже явным. Находясь рядом с ним, я научился прятать истинные чувства. Но, оставаясь наедине с собой, раз за разом возвращался к деталям дел, с которыми работал. Проникался отвращением и... был солидарен с жертвами преступлений, не получившими отмщения. Омеги, попавшие стараниями Мюррея в сексуальное рабство, приходили мне в видениях косяками. Измождённые, одетые в нелепые цветастые тряпки, несчастные... Считающие, что лучше смерть, чем такая жизнь. Я лежал, глядел в потолок, не мигая, и чувствовал себя ничтожеством. Возможно, для очистки совести следовало прорыдаться и сделать несколько шагов назад, но я продолжал двигаться вперёд. Напролом. Без сожалений и рефлексии. Практически. Эти редкие проявления её не в счёт. После третьего выигранного процесса, время чёрного лебедя официально закончилось. Непрофессиональный манекенщик, когда-то ставший лицом успешной эксклюзивной коллекции, остался в прошлом. Отныне на сцене выступал, поражая общественность красноречием, тот, кого не называли иначе, как адвокат дьявола. Пожалуй, раздавая прозвища, эти люди были не так уж далеки от истины. * На открытии выставки украшений середины позапрошлого века присутствовали все важные люди города. Сливки общества. Мы с Келланом не могли обойти вниманием событие такого масштаба, а потому приглашение приняли. — Стоимость стекляшек — миллиарды долларов, — задумчиво произнёс Келлан, застёгивая на запястье массивные часы. Активно демонстрировать своё богатство в высшем обществе считалось дурным тоном, об этом знали все, а потому старались придерживаться определённого дресс-кода. Знал об этом и Келлан, но его любовь к дорогим украшениям была неискоренима. Впрочем, стоило признать, выбирать он умел. Покупал не уродливые будильники, усыпанные камнями, от которых в глазах рябило, а подбирал аксессуары со вкусом. Я собрался раньше, потому-то сидел в кресле и с интересом наблюдал за стриптизом наоборот в исполнении мужа. Остался последний штрих — галстук. Чёрная шёлковая лента, на которую, спустя время, я научился смотреть спокойно, не превращаясь в затравленную жертву. — И несложно догадаться, что эти стекляшки тебя заинтересовали, — резюмировал, покрутив в пальцах зажигалку. — Чисто гипотетически. — Что собираешься с ними делать? — Пока только посмотреть и оценить. Может, они и слова доброго не стоят. — Будь это так, о них не трубили бы в газетах. — Не соблазняй меня, — усмехнулся Келлан. Я улыбнулся в ответ, но настаивать не стал. На вечере мы с Келланом разделились. Он разговорился с кем-то из своих давних знакомых, а я оказался в непосредственной близости с мэром нашего города. Сотрудники всё тех же газет радостно и активно ему подмахивали, словно течные омеги первому встречному альфе, хвалили и облизывали. В то время как большинство обычных жителей не слишком-то церемонилось и называло Стюарта Чедвика картонным мэром. Он открывал выставку, произнеся долгую, пространную речь о культуре, которую следует бережно хранить и передавать детям. А те будут гордиться предыдущими поколениями и оберегать культурные ценности уже для своих потомков. Не так давно Чедвику исполнилось сорок, первая седина посеребрила виски и напоминала нити паутины, теряющиеся среди тёмных волос. — Мистер Крэйг, — учтиво произнёс Стюарт, заметив меня и подходя ближе. — Рад, что вы не проигнорировали приглашение и решили посетить это мероприятие. — Я, как сорока. Не могу не прилететь туда, где есть что-то блестящее, — хмыкнул я. — И это прекрасно, — расплылся в улыбке собеседник, заставив насторожиться. Схема, согласно которой в одном ряду стояли слова «сыр» и «мышеловка» по-прежнему не теряли актуальности. Я представлял примерное направление чужих мыслей, но поручиться наверняка не мог. А ещё моментами закрадывалась мысль, что это мягкое выстилание может обернуться жёстким приземлением. Ловушка, иными словами, замаскированная под проявление максимальной лояльности. Укреплению подозрений способствовал тот факт, что помимо представителей высшего общества, я видел в зале начальника полиции, с которым сейчас мило и очень душевно, судя по акульей улыбке, разговаривал мой супруг. — Несомненно, — подтвердил я. — Возможно, по дороге домой мы заглянем с мужем в ювелирный магазин и купим несколько безделушек. Келлан любит часы, я — браслеты... — Мистер Крэйг, не откажете в любезности? — прервал ненужный поток откровений Стюарт. — Зависит от того, что это за любезность. — Я хотел бы поговорить с вами. Наедине. Здесь слишком много ушей, а потому... — он выразительно посмотрел на меня. — Здесь душно. Давайте выйдем на балкон и немного подышим свежим воздухом? — С удовольствием, — моментально отозвался я, принимая из рук мэра бокал с шампанским. — Вы делаете меня счастливым. — Не говорите подобного в присутствии моего мужа, иначе вечер перестанет быть томным и завершится на некрасивой ноте. Стюарт засмеялся и направился к балкону, а я, дождавшись, пока Келлан распрощается со своим собеседником и обратит внимание в мою сторону, сделал ему знак. — Думаю, омега с отменным чувством стиля, вроде вас, просто не сможет пройти мимо подобных украшений, — полушёпотом произнёс Стюарт. — Считаете, нам стоит задуматься о приобретении пары экспонатов, когда часть их уйдёт на аукцион? — Мистер Крэйг, ваше чувство юмора, без преувеличения, прекрасно. — Не уверен, что оно у меня вообще есть, но спасибо за комплимент. — Мы ведь прекрасно друг друга поняли с самого начала. — И вы действительно считаете меня настолько безумным? Интересно, как быстро полиция предъявит обвинение, заметив на моём галстуке самую неприметную из этих булавок. Или брошь на лацкане. Ставлю на пару секунд, не больше. Я наслышан о стоимости коллекции, и она... впечатляет. Проблема в том, что такие приметные вещи будет непросто реализовать, а рынка сбыта у нас нет. — Он есть у меня, — произнёс Стюарт, и в глазах его вновь вспыхнули искорки азарта. — Единственное, что нужно — это украсть экспонаты. Об их дальнейшей судьбе не беспокойтесь. Камешки будут в надёжных руках, о них позаботятся. — Предлагаете сделать самую грязную работу нам? Мы собираем дерьмо, а вы — бриллианты? — Вовсе нет. — Неужели? Пока ваше предложение звучит исключительно непривлекательно, учитывая, сколько здесь охраны, и каков общий уровень безопасности. — Я знаю код, способный приостановить защиту. И знаю, когда меняется охрана. На всё про всё уходит в целом пять минут. Зал пустует, экспонаты на расстоянии вытянутой руки. Грех не воспользоваться. Такой шанс выпадает раз в десятилетие, а, может, и реже. — Сколько же здесь грешников, пренебрегающих возможностью. — Одному человеку обчистить зал за это время, конечно, не под силу, но если найти нескольких людей, готовых за небольшое вознаграждение оказать нам услугу... — Не торопитесь так. Пока получается, что мы делим шкуру неубитого медведя. — Но вы заинтересованы в моём предложении, — хмыкнул он. — В любом случае, я не принимаю решения в одиночестве. Последнее слово за Келланом, если он посчитает эту идею неоправданным риском, вам придётся искать новых союзников. Или вовсе отказаться от своей затеи. — Я рассчитываю на вас. — А я побуду предусмотрительным сукиным сыном и не стану ничего обещать, — сообщил, отсалютовав ему бокалом и сделав небольшой глоток. — Пятьдесят на пятьдесят? — не унимался Стюарт. — Несерьёзно, — ответил, не глядя ему в глаза и приподнимая угол губ. — Сваливаете на других всю грязную работу, а потом хотите половину? — Я тоже рискую! — Чем? Своей задницей? Не смешите, мистер Чедвик. По большей части, рискуем мы, а вы стоите в стороне, наблюдаете и ждёте, когда к вашим ногам бросят несколько миллиардов. Семьдесят на тридцать. — Не находите, что это грабёж посреди белого дня? — Нет. Нахожу это справедливым распределением доходов. — Мистер Крэйг... — Или ищите других дураков, готовых сунуть голову в петлю ради призрачных перспектив. Уж на сковородке. Хаотичные движения, лихорадочный бег мыслей. Ему не нравилось предложение, но альтернативы не было. — Хорошо, будь по-вашему, — поколебавшись немного, согласился он. — Договора пока не было. Как я уже сказал, мне нужно посоветоваться с мужем. О, кстати, вот и он... Я махнул рукой, привлекая внимание Келлана, и он направился к нам. — Мистер Чедвик, рад встрече, — сказал, пожимая предложенную ладонь. — О чём так увлечённо разговариваете? Это уже мне, по-хозяйски положив руку на пояс и с долей превосходства посматривая на Чедвика. — О том, как важно сохранять культурное наследие для потомков, — проникновенно произнёс я. Вечер мы покидали в числе последних, но домой всё равно не спешили. Заехали в казино. Келлан говорил, что рулетка его успокаивает и помогает упорядочить мысли. Я не делал ставок, просто стоял рядом и наблюдал. Келлан расстегнул верхние пуговицы на рубашке, закатал рукава, перебирал фишки и зачарованно наблюдал за движениями шарика. — Его лояльность и готовность к сотрудничеству выглядят слишком подозрительно, — заключил, не поясняя, о ком речь, но и так было ясно. — Именно поэтому я и не дал однозначного ответа. Но... Тебя ведь тоже интересовали камни. Если он готов их сбыть самостоятельно, то часть проблем исчезает. Они не будут лежать мёртвым грузом, а мы получим деньги. — Хочешь рискнуть? — Прикидываю варианты. Нужно провернуть всё так, чтобы в случае провала никто не подумал о нас. — Это да. Моих людей лучше не светить, — согласился Келлан, бросая несколько фишек на сукно. — Не то чтобы я опасался последствий, но лучше предупредить, чем бороться с последствиями. — Висенти и его подчинённые, — произнёс я, спустя несколько минут молчания. Келлан замер, не донеся стакан с виски до рта. — Думаешь? — Он клялся, что в огромном долгу перед тобой, а ты действительно очень его выручил. Это неоспоримо. Он не может забрать слова обратно. Дело чести. Скажи, что настало время отдавать долги. Если их заметут, на тебя подумают в самую последнюю очередь. Всем известно: Висенти — птица вольная и никому не подчиняется. Если что-то пойдёт не так, можно свалить всё на него. Сам решил разжиться бриллиантами, сам себя загнал в ловушку... Поставив стакан, Келлан намотал прядь моих волос на руку и подтянул меня ближе к себе, тут же впиваясь в губы поцелуем, раздвигая их языком, вылизывая рот. То ли в благодарность за озвученную идею, то ли потому, что мысль об ограблении века его бесконечно заводила, и он готов был кончить от мысли о лишних миллиардах, плывущих прямо в руки. Не будь рядом столько посторонних людей, он бы разложил меня прямо на этом столе. Достаточно было провести ладонью по его ширинке, чтобы моментально утвердиться в своих подозрениях. — Эта коллекция всё равно ничего не значит, — заметил Келлан. — Почему? — Потому что главный бриллиант у меня в руках. И его никто никогда не получит. * На первых полосах газет в кои-то веки были не одиозные политические деятели. Новостные ленты пестрели сообщениями о дерзком ограблении, организаторы и исполнители которого, несмотря на тщательные поиски, так и остаются неизвестными. Свежий выпуск газеты лежал на столе, и взгляд непроизвольно цеплялся за заголовок. О, это странное чувство, когда прекрасно знаешь, на чьей совести преступление, а остальные пребывают в счастливом неведении. Утро мы встречали за столиком в ресторане. У меня выдался свободный день, потому можно было расслабиться и в кои-то веки выбросить из головы бесконечные детали различных уголовных дел, в процессе решения которых я находился постоянно. Келлан пил кофе и разговаривал по телефону. Намечалась деловая встреча. Я смотрел в окно и видел, как официант вынес несколько картонных стаканчиков с кофе полицейским, патрулировавшим улицу. Подарок от Келлана. Когда мы поднимались по ступенькам, он приветливо помахал патрульным, а я усмехнулся. — Аттракцион неслыханной щедрости? — спросил, когда Келлан попрощался со своим собеседником и положил смартфон на стол. — Стандартное проявление милосердия. — С чего бы? И... стандартное? Ты часто это делаешь? — Каждый раз, когда завтракаю здесь. — Почему? Мне казалось, ты не слишком любишь представителей данной профессии. — Я их вообще не люблю, — подтвердил Келлан. — И мне их действительно немного жаль. Большинство если не знает наверняка, то догадывается, кто стоит за теми или иными преступлениями. Однако сил не хватает. Противник им не по зубам. Приходится сосать с проглотом и уходить ни с чем. Этим детишкам ещё хуже. В любую погоду на улице, хоть в дождь, хоть в снег, хоть в жару. — Окей, запомню на будущее. Полицейский — самая неблагодарная профессия в мире. Телефон снова зазвонил, и Келлан отвлёкся повторно. Я смотрел на счастливые лица патрульных, согревавших руки и стаканы с тёплым напитком, и не уставал поражаться их наивности. Зашкаливающей, а оттого — потрясающей и немного — самую малость — подкупающей. Один альфа, один омега. Вчерашние выпускники полицейской академии. Ещё не видели жизни, потому верят в торжество справедливости и стопроцентную раскрываемость преступлений. Попрощавшись с Келланом, посмотрел на часы. В запасе оставалось приличное количество времени, можно было особо не торопиться. О встрече мы с Эндрю договорились накануне. Собирались обновить мой деловой гардероб, а в конце прогулки по магазинам порадовать себя парочкой безалкогольных коктейлей. С тех пор, как я перебрался к мужу, пересекались мы нечасто. Я занимался тем, чем грезил прежде — карьера, дорога к мести, попытки стать своим среди чужих, влившись в преступное сообщество. Полного удовлетворения не было — чувство вины продолжало преследовать по пятам. Мне не хотелось отдаляться от единственного друга, тем более — терять его. Потому и предложение пересечься было воспринято с радостью. Но так вышло, что он сам поспособствовал временному охлаждению в наших отношениях. — Что бы ты ни говорил, — произнёс Эндрю со вздохом, — против правды не пойдёшь. Ты меняешься, Кэмерон. — В каком смысле? — Становишься похожим на моего брата. — Брось, — отмахнулся я. — Это всё не более чем часть имиджа. — Который стал твоим альтер-эго. — А у тебя есть на примете какой-то другой, настолько же действенный план? — огрызнулся, то ли потому, что ненавидел, когда меня поучали, то ли потому, что было мерзко признавать его правоту. Слишком часто я ловил себя на том, что сходств с Келланом становится всё больше. Я начал говорить, как он. Думать, как он. Воспринимать мир, как он. И ситуация обещала усугубляться в дальнейшем. Я не мог выйти из игры, не получив главный приз. Если бы руководствовался принципом: не победа, а участие, даже не начинал бы это всё. Плана у младшего Свона не было, а чувств ко мне — сколько угодно, хоть отбавляй. Избавившись от близорукости в целом, в плане чувств я всё так же продолжал поражать общественность слепотой и неумением видеть дальше кончика собственного носа. Я бы и этого не заметил, если бы Эндрю не поцеловал меня и не сказал обо всём открытым текстом. Хотя... Меня никогда не любили. Как-то не сложилось. В плане чувств не на что было ориентироваться и не с чем сравнивать. Неудивительно, что когда нашёлся человек, способный проникнуться тёплыми, искренними чувствами ко мне, а не ко внешности или талантам, о которых так любил рассказывать Келлан, я ничего не заметил. Снизойди озарение немногим раньше, всё равно ничего хорошего бы не вышло. При всём желании я не сумел бы ответить Эндрю взаимностью. Это был самый неловкий вечер в моей жизни и — глупо отрицать — один из самых печальных.