прежде, чем отказаться от всего ради большой любви, подумайте, а что у вас останется, когда любовь откажется от вас?
Полина хлопала по щекам сидящую в полубессознательном состоянии на полу Кищук. – Катя! Катя, ты слышишь меня? Подожди немного, я скорую вызову. – Нет, – еле слышно проговорила Кищук, – не надо. Сейчас отпустит. Девушка глубоко дышала, ощущая сердцебиение где-то в области головы и горла. Перед глазами стояла серая пелена, мешавшая разглядеть очертания окружающего пространства. Голос Фаворской доносился как из вакуума, а её удары по щекам больно отзывались во всём теле. – Где у тебя аптечка? – срывающимся от волнения голосом спросила Поля. – Там, – слабо махнула рукой Катя в сторону зала. Полина трясущимися от паники руками рылась в пластмассовом ящичке и, наконец найдя нашатырь, помчалась обратно на кухню. Ватка с пахучей жидкостью оказалась у носа Кищук и та, закашлявшись, отстранила от себя руку Фаворской. – Всё? – спросила та, поднимая Катю с пола. – Ожила? Вообще я хотела спросить у тебя, что ты за сегодня ела, но теперь переформулирую вопрос. Когда ты ела в последний раз? Катя пожала плечами и уставилась в пол. – Итак, как звучит первое правило алкоголизма? – спросила Фаворская, сев напротив Кищук. Та в ответ снова пожала плечами. – Правильно! Никогда не пить на голодный желудок. А второе правило? – Катя подняла на Полину вопросительный взгляд. – И снова в точку! Никогда не смешивать напитки или же хотя бы не понижать градус. И, наконец, как же звучит третье правило? – Теряюсь в догадках, – закатив глаза, съязвила Катя. – Бинго! Никогда, ни при каких обстоятельствах не смешивать алкоголь с наркотиками. И что мы имеем в итоге? – Что? – устало спросила Кищук, понимая, что от нагоняя Фаворской ей не отделаться. – Два из трёх правила вероломно нарушены. Поэтому вопрос знатокам: Кищук, ты в своём вообще уме?! Решила на тот свет отъехать в двадцать пять? – Ничего я не решила. Не нуди, прошу тебя. – Слушай, если ты так безжалостно гробишь себя, то хоть ешь, чтобы организм мог сопротивляться твоей глупости, а ты ему в будущем за это могла сказать спасибо. Катя, кивая словам Поли, кажется, совсем её не слышала. Девушка ощущала, как в глазах начинает щипать, а глотку сдавливает невидимая рука разбитых чувств, которые из последних сил пытаются забрать с собой и её. Она до крови прикусила губу, лишь бы снова не сорваться. Хотя бы при подруге. – Катюш... – нежно произнесла Фаворская, – поговори со мной, слышишь? От её тихого голоса Кищук, закрыв лицо руками, опустила голову на колени и зарыдала, не в силах больше сдерживаться. Полина обняла её, прижимая как можно ближе к себе и ощущала, как невольно становится эмпатом Катиных чувств, которые сейчас выливались из неё потоком обжигающих сердце слёз. – Ш-ш-ш, тише. Дыши глубже, ладно? Я здесь, я с тобой. Ты у меня сильная. Ты обязательно с этим справишься. Только не гробь саму себя, пожалуйста. Мне невыносимо смотреть, как ты уже больше четырёх недель добиваешь саму себя, когда должна делать всё в точности до наоборот. Катя... В квартире было тихо. В квартире повисла атмосфера тоски. Квартира сжалась до размеров грецкого ореха, в скорлупе которого существовала лишь Катя. Полина отчаянно билась с той стороны, но Кищук в ответ на это лишь усовершенствовала баррикады. Бессознательно. Рефлекторно. Отчаянно и надрывно, словно мечтая просидеть в этом убежище до последнего вздоха. – У тебя долго проходило? – наконец, осипшим, всхлипывающим голосом спросила Катя, подняв на Полину свои заплаканные глаза. Фаворской показалось, что они изменились в оттенке, став более яркими, переливающимися и напоминали два сапфира идеальной огранки. Она поняла, что не может оторвать своего взора от этой больной, ядовитой красоты Катиных глаз, которые молили о передышке и успокоении, что это всё длится не вечность. – Два года. Я тогда даже в отношениях каких-то состояла, но не могла перестать думать об этом человеке. Это как зараза. Как вирус, против которого нет антидота. И этим самым антидотом для себя должна стать ты. Создать его для себя. Потому что для каждого он индивидуален. Катя, отпив воды, судорожно выдохнула и прикрыла глаза. – Мне иногда кажется, что я не смогу. Не смогу быть без неё, не смогу быть с кем-то, кроме неё, не смогу любить, не смогу улыбаться без неё. Не смогу вообще ничего, чему она меня научила за это время. И знаешь, что самое страшное? Я не смогу быть собой. Потому что это являлось одним из важнейших уроков за наши отношения. – Не ты первая – не ты последняя, – горько усмехнулась Полина, взяв Катины ледяные ладони в свои тёплые, – это сейчас звучит жестоко, но правдиво. И Оля это переживала. Дважды. И выжила. Ты выживешь тем более, раз тогда смогла вытянуть из трясины её и не погрязнуть в ней сама. Кищук покачала головой, прокручивая в голове воспоминания, которые всё равно вызывали в ней нежность. И плевать, что её спустя несколько секунд вытесняла грусть, расположившись в мозгу слишком самоуверенно и слишком громко, эхом отдаваясь в закоулках её на мгновение успокоившегося сердца. – Она столкнула меня в это болото. Я её спровоцировала и она, видимо, не нашла варианта лучше, чем этот. Утопить человека в том, из чего сама недавно выбралась и гордо уйти покорять сердца других девушек. Я надеюсь, что она счастлива... Ну а я проиграла. Проиграла в битве, которую сама и начала. Войны начинают неудачники, слышала о таком? Так вот, я в этой истории полнейший лузер, – Катя шумно выдохнула, массируя пальцами виски. Полина сидела, намертво вцепившись в Катины колени. Из-за стенки доносились отголоски их песни, которой пьяная компания самозабвенно подпевала мимо нот. Атмосфера в квартире всё сгущалась, пока Фаворская, наконец, ни почувствовала невидимое давление со всех сторон. Она ухватилась за Катю, пытаясь сделать такой необходимый мозгу вдох, но Кищук сидела и безучастно смотрела куда-то сквозь Полину. Кажется, Поля увидела, как душа Кати выбралась из этого измученного тела через макушку и взмыла вверх, удерживаемая лишь серебряной пуповиной. И там она парила, ощущая свободу, смешиваясь с россыпью звёзд и гладя полную луну по её молочно-серому боку. На улице слишком мелодично разбили бутылку, сдобрив всё это отборным матом. Наваждение ушло. Поля вздрогнула и уставилась на качающуюся из стороны в сторону Кищук. – Кать, надо поесть, ладно? Хотя бы немного. – Я не хочу, правда не хочу. – Солнце, – на выдохе произнесла Фаворская, держа ладони на Катиных щеках, – ты давно взвешивалась? Давно себя в зеркало видела, давно употребляла что-то, помимо алкоголя и дури? – Да ладно тебе, – махнула рукой девушка, на лице которой впервые за этот вечер (а, возможно, и за последнее время) появилась искренняя улыбка, – фанаты бы обрадовались скинутым килограммам. Порадовались бы силе Подслушки и хейта. Полина лишь покачала головой и поставила перед Катей салат и гречку с этими злополучными котлетами. – Ешь. Никаких отказов. Иначе буду кормить тебя силой, с меня не убудет. – Есть, товарищ начальник! – отрапортовала Кищук, отдав честь. Фаворская на несколько секунд исчезла из поля Катиного зрения, а когда вернулась, то положила перед ней две продолговатые таблетки. – Снотворное, – пояснила она под вопросительный взгляд Кищук, которая не донесла вилку до конечной точки назначения, так и оставшись сидеть с открытым ртом, – выпей сразу обе. Катя послушно запила лекарство молоком под Полино «Ты ещё водкой запей!» и взглядом попросила не бросать ей вызов. – Итак, план таков, – сказала Фаворская, оторвавшись от телефона, на который с минуту назад пришло уведомление, – через полчаса ты вырубаешься, завтра отсыпаешься, а вечером намечается туса в лофте. Ты идёшь с нами. – Нет, – отрицательно мотнула головой Кищук, – у меня в планах моральное разложение. – Катюш, разве в моём предложении ты услышала вопрос? – Катя только открыла рот, чтобы возразить, но Полина стукнула ладонью по столу, отчего она тихонько ойкнула. – Ты идёшь. Какая тебе разница, напиваться в пустой квартире или шумном баре? Там хоть откачать тебя успеем, если что. – Ха-ха, – оценила шутку Катя, – вообще большая, но... – Поля гневно уставилась на подругу и та выставила ладони вперёд. – Иду я, иду. Только не ори. Катя, доев салат, откинулась на стуле. На мгновение стало легче. Всё клокочущее доселе внутри затаилось. И Кищук не понимала: то ли от такой недостающей её организму еды, то ли от присутствия хоть кого-то живого рядом. – Иди в кроватку и спи. Завтра, как проснёшься, напиши мне или позвони. Опять будешь недоступна – я выломаю твою дверь и перевезу тебя к себе. Всё. Я убежала. Полина, чмокнув Катю в щёку, накинула пальто и вышла из квартиры. Кищук почувствовала, что веки тяжелеют и, одолеваемая зевотой, дошла до кровати, тут же провалившись в сон без каких-либо сновидений.***
Катя, вздрогнув, проснулась. За окном смеркалось. Телефон завибрировал и девушка, взяв трубку, вместо «алло» промычала в ответ побеспокоившему её абоненту. – Жива? – спросила Поля бодрым голосом. – Угу. – На часы смотрела? – продолжала веселиться Фаворская. – Угу. – Ладно, спи. К восьми будь готова, я заеду за тобой на такси, – раздавала указания Полина, – оденься и накрасься красиво, это обязательное условие. И сделай это именно для себя. – Угу, – снова пробурчала Катя и отключилась. Сон ушёл. Кищук, накинув на себя халат, пошла в ванну, мельком бросив взгляд на настенные часы. 17:55. Катя присвистнула и, умыв лицо прохладной водой, посмотрела на себя в зеркало. Воспоминания вихрем пронеслись в голове, оставляя после себя жжёно-горьковатый привкус. Вот Оля обнимает её сзади, пока она чистит зубы. Вот Оля, двигая в ней пальцами, заставляет не отрываясь смотреть на себя в это самое зеркало. Вот Оля, показывая язык Кате, вслед за этим рисует сердце и посылает воздушный поцелуй. Вот Оля под Катины тихие просьбы забирает из стаканчика свою зубную щётку и, отталкивая пытающуюся обнять её девушку, продолжает собирать свои вещи... В Катиной голове звучит её собственный мягкий голос. Он звучит приятно, успокаивающе, как перезвон миллиона маленьких колокольчиков. отведи меня в хмурый туманный лес, улыбайся, танцуй и пой. у меня для тебя – миллион чудес, горечь мёда, морской прибой. у меня для тебя миллионы снов, обжигающих и простых. корабельных розовых парусов, тихих сказок немой зимы. и теперь моя нежность – не крик, не вой, не безумное колдовство. это то, что прибудет всегда с тобой, что останется в искрах слов. что грохочет выстрелом в тишине, что лежит на изгибах плеч. то, что будет сиять тебе в темноте миллионом янтарных свеч. отведи меня к звёздам – чтоб яркий свет нас с тобой целовал в виски. это небо – листок в прочерках комет, мой тоскливый родной мотив. и чужие планеты в твоих руках, и окошки домов горят. чтобы холод по линии позвонка, чтоб искрился твой пьяный взгляд. моя песня – как песня твоих побед, твоих самых кровавых войн. сквозь века, миллион васильковых лет – она будет всегда с тобой. сохрани её у себя в груди – поцелуй каждый звонкий слог. это счастье, живущее впереди, в серых пальцах немых дорог. улыбнуться, пропасть, убежать, сгореть – моё жалкое торжество. как же может так сильно внутри болеть, что, казалось – давно мертво? отведи меня в самый прекрасный сон – там, где поле и тёплый свет. где у нас с тобой больше нет имён, но есть вереск и горицвет. где я буду навеки твоя весна, где ты будешь мой верный принц. где до нас никогда не дойдёт война с чернотой в глубине глазниц. где волнуется море, шуршит песок и по коже бегут лучи. где я нежно целую тебя в висок, ты вплетаешь себя в стихи. расцветают вишни, смеётся май и под ветром танцует рожь. где поёт небо голосом птичьих стай и в груди твоей – звёздный дождь. где ты звонок, вечен, прекрасен, юн, а я рядом – всегда, навек. в этом мире порванный звонких струн я лишь маленький человек. боль накроет чёрным своим крылом – неизбежно, острее, ближе. ты прости, но я заново о своём – как же страшно тебя не слышать. я тебя насовсем – что ещё сказать? что-то заново оживает. боль моя нежно смотрит в твои глаза и тихонечко отступает. Катя, как загипнотизированная, идёт в свою комнату. Взгляд пустой, холодный, лицо – непроницаемая маска безумца, запертого в отделении для душевнобольных. Она открывает шкаф, оглядывает вешалки и, остановив взор на платье, снимает его с плечиков. То самое. Из «В космосе». Воспоминания вновь роятся в её голове, словно разъярённые непрошеным гостем пчёлы. Поцелуй в актёрском вагончике. Сброшенные на пол платья и их сплетённые тела. Сцена в лесу, где от Олиных нежных прикосновений и взглядов бабочки в животе устраивали свистопляску, щекоча крылышками все внутренности. Катя сбрасывает халат, надевая платье, хранящее в себе десятки воспоминаний. Ткань идеально садится на изгибы её фигуры. На телефон приходит уведомление. Часы на светящемся экране показывают 18:48. Кищук, открыв в мессенджере их с Полиной диалог пишет короткое: «Не заезжай. Доберусь сама». Ставит телефон в авиарежим и бросает его на пол. Достаёт косметичку и начинает наносить макияж. Мозгу кажется, что навык за последнее время иссяк, но мышечная память включается в дело и ему не остаётся ничего, кроме как вздохнуть и замолкнуть. Тональный крем. Пудра. Карандаш для бровей. Тушь. Румяна. Тени. Ярко-красные губы. Кищук, смотря на себя в зеркало, нехорошо улыбается. Красивая. Знает это, понимает. Поверила в это. Благодаря Оле. «Ты вообще знаешь, несколько ты прекрасна?». «Какая же ты красивая». «Ты невероятно красивая, Катя. Тебе раньше говорили об этом?». Децибелы голоса Серябкиной в голове нарастают, пока, наконец, ни лопаются с чавкающим звуком, заливая буквами комплиментов и былым восхищением Катин тлеющий мозг. 19:34. Кищук бесшумно, как кошка, движется в ванную. Включает воду, наливает туда пять колпачков пены и, достав с верхней полочки засушенные лепестки цветов, когда-то подаренных ей Олей, бросает их в бурлящий поток воды. Катя ощущает себя ведьмой, «привораживающей» очередной доверчивой дуре жениха. «Колдуй, баба, колдуй, дед, колдуй, серенький медведь» – вспоминается Кате дурацкая детская песенка из книжки. 19.41. Ванна наполнена. В воздухе пахнет лавандой. Пена красиво переливается в свете энергосберегающих ламп. Завораживает. Кищук, улыбаясь, встаёт ногами в горячую воду. Обжигает, но не сильнее Олиных слов. Достаёт из ящичка лезвие. Новое. Блестящее. Острое. Девушка ложится, устроив в своём мини море небольшой шторм. Угол лезвия касается запястья, под кожей которого пока прощупывается пульс. Резкое движение по горизонтали. Ещё одно. И ещё, но теперь уже линия, уходящая в вертикаль. Катя улыбается, пока края свежей раны пульсируют, выталкивая из вен тёплую кровь. 19.50. боль моя нежно смотрит в твои глаза и тихонечко отступает.