С бессмертной любовью и вечным ожиданием, твой Гробовщик
Балерина, танцующая в тиши (Гробовщик)
18 февраля 2019 г. в 15:25
Примечания:
Да, я наконец-то созрела для Гробовщика.
Моё сокровище,
Ты покинула мою лавочку слишком рано сегодня. Белый-белый, выделенный, выхолощенный полдень глядит разбитыми стёклами кривых зеркал, вынуждая меня скучать. Неужели мир живых больше тебе по душе? На мой взгляд, мы прекрасно проводили время, сидя на крышках гробов, и беззаботно смеялись (кроме того, мертвецы не особо бушевали, когда мы развлекались в объятиях друг друга — предаваться плотским утехам при свидетелях гораздо интересней, не так ли? А мои дорогие друзья как раз таки умеют хранить наши интимные секреты). Ах, как было бы грустно, если бы исчез смех — я сейчас переживаю этот маленький апокалипсис без твоего присутствия. Я зажёгся идеей создать двойной гроб специально для нас (ты ведь просила меня добавить в наше совокупление немного романтики); чтобы я ложился в него один, представляя твоё тело рядом, и властно закрывал тебя там, садясь сверху, чтобы ты не посмела уйти от меня — там будет достаточно места для того, чтобы ты свободно дышала и могла подумать о своём непристойном поведении. Я сижу сейчас за письменным столом, бездумно поглаживая гладкий череп бедняжки Мэри Голден, которая скончалась на этих выходных, и представляю, как перебираю твои волосы, пахнущие индийским жасмином (мои молчаливые друзья, к сожалению, не могут похвастаться таким дурманящим фимиамом, но зато они никогда не оставляют меня одного в отличие от тебя). Ах, тебя ведь уже не смущает, как я развлекаюсь без твоего общества? И можешь не беспокоиться по поводу того, что я так увлечён этой несчастной — твой череп нравится мне гораздо больше: он идеально ровный и наверняка напоминает на ощупь голыш — я бы неустанно полировал его днями напролёт, сдувая с него мельчайшие пылинки. Я бы заботился о тебе не хуже, чем египтяне о почившем царе Тутанхамоне — кто он по сравнению с тобой, моя дорогая косточка?
В любом случае, я решил написать тебе это письмо потому, что мне пришло одно забавное известие, которым бы я хотел поделиться с тобой. Местному правителю в Гане пришла идея заказать роскошный паланкин в виде орла и, — о, какая удачная ирония! — она пришла в день его кончины, благодаря чему его похоронили в этом ложе. Эту моду переняла даже чопорная Англия, и теперь многодетную мать хоронят в гробе-курице, а рыбака — в рыбине (помнишь того сварливого и толстого немца Дидриха? Он порадуется, когда узнает, что я смогу на законных правах сделать для него двухэтажный гроб: на первый поместится сама его тушка, а на втором он разместит свой огромный живот, хе-хе).
Тогда где же мне похоронить тебя, дорогая? Банальные деревяшки, которые могут поранить твою гладкую кожу, не подойдут для подобного ритуала. Твоё погребение должно быть особенным, запоминающимся, как пышные феерии Кёльнского карнавала (о, ты ведь не должна грустить в собственный праздник — в его честь ты просто обязана выглядеть лучше всех, словно ты живее всех живых). Я облачу тебя в самый дорогой лён, украшенный драгоценными камнями, в которых усыпляли лишь фараонов, и буду неустанно чахнуть над тобой в уютной усыпальнице, что могла бы стать для нас бессмертным хоромом любовного уединения. Неужели ты думала, что я оставлю тебя одну? Боюсь, ты будешь ещё прекрасней, когда заснёшь вечным сном, и мне придётся любоваться тобой остатками своего вечного существования. Знала ли ты, что розовая гвоздика означает на языке цветов: «Я никогда не забуду тебя»? Именно такую форму я и придам твоему будущему саркофагу. Ты можешь следить за моей искусной работой, а можешь и примкнуть к моим трудам, приложив свои пока ещё необычайно тёплые, как воздух в святилище, ладони на мои, будто мы, как сентиментальные подростки, вырезаем на дереве наши имена (разве не будет романтично вдвоём строить гроб для тебя — единственной и неповторимой?).
Когда мы только познакомились (я сразу вспоминаю твою отвратительную шутку и твой подкупающий смех, который перевесил мою апатию по отношению к твоей персоне), первым делом я возжелал стать тем, кто проведёт обряд на твоих похоронах. Я был одержим этой идеей и считал, что никто, кроме меня, не достоин прикасаться к твоей отныне запретной красоте. Ты была столь живописна, как царица Нефертити, — о, этот изящный профиль, портретно-тонкие черты субтильного лица, благовидные уста, на которых не было ни капли яда, который я учился определять целые столетия, гибкий стан, что удачно поместился бы на моём лучшем этюде, — что я хотел стать последним, кто оставит отпечаток своих пальцев на твои ровных скулах (о, не волнуйся, я бы аккуратно пробежался по ним своими пальцами, не повредив твой тонкий кожный покров — люди ведь хрупки, как китайские вазы; к слову, мои угольные ногти смотрелись бы выигрышно на твоей мёртвенно-бледной коже, ты так не считаешь? Тебе бы прекрасно подошёл этот траурный цвет — он подчеркнёт полноту твоих кровавых уст). И, возможно бы, оставил след на твоих приоткрытых честных губах, ведь мёртвые уже не смогут сопротивляться — какая идеальная смесь из красоты без изъяна и покорности. Впрочем, теперь, когда мы достаточно хорошо знакомы, ты не откажешь мне в первом и последнем поцелуе? Или, быть может, ты захочешь подразнить меня и устроить соревнование, кто первее добудет твою нежность? Тогда я буду самым быстрым и самым жестоким охотником, моя милая гвоздика. А потом я собственнически уложу тебя в свой самый изысканный гроб, оббитый изнутри синим бархатом, — ты ведь так любишь море, и жаль, что ты не можешь решиться добровольно упасть в него, чтобы быть всегда рядом со мной, — и буду ухаживать за тобой до тех пор, пока ты однажды не откроешь свои прелестные глаза, заново познавая мир.
Почему же ты так жестока ко мне? Я бы мог прыгнуть вместе с тобой, чтобы умереть дважды, ни на миг не отпуская твою руку. Но ты, гордая райская птичка, щебечешь мне, что хочешь принять свою смерть с честью, удобряя могильный «кокон», сделанный немцами, чей минималистский дизайн должен внушать смирение и спокойствие перед встречей с вечностью. Я бы показал тебе другие островки Англии под призмой жнеца, который не подчиняется власти Хроноса. Мы бы стали самой неуловимой парой вне закона, которая нарушает традиции департамента, чтобы навсегда блуждать в облике призраков среди живых, а не улететь на небеса по истечению срока с помощью заработанных душ. О, поверь, нам будет нечего делать скучных чертогах Эдема, ведь мы слишком грешны для этого чистилища, когда находимся наедине. Но ты готова легко бросить меня, даже не обратив внимания на то, как рьяно я готов сражаться с Анубисом за твоё тело, как готов вырвать тебя из зловещих лап Аида… Люди такие эгоистичные и своенравные существа. Лишь только смерть может изменить их: сделать их совершенными, пермиссивными, утончёнными и откровенными в своей беспомощности и зависимости от других — ведь забытые цветы гибнут без чужого ухода. Я отпущу тебя с горечью, разочарованием и надеждой на то, что за время твоих скитаний по тёмным вселенным, ты сумеешь прийти к правильному выводу. У нас обоих будет его достаточно для того, чтобы ты выучила урок, а я нашёл способ простить твою глупость.
Я уже давно занялся созданием «Странных кукол», но их заготовки просто отвратительны, несмотря на то, что при жизни они выглядели гораздо хуже. Даже милая Маргарет Стюарт, которая хвасталась на прошлом вечере своей выдержкой в хмельном состоянии, упала от первой же введёной мною вакцины — пришлось с сожалением обезглавить её, хотя в мумифицированном состоянии она была столь прекрасна, что я загляделся (о, тебе не стоит ревновать меня к ней, (Твоё имя) — она не столь разговорчива, как ты, и не умеет очаровательно смеяться, хе-хе). Впереди ещё множество тренировок, прежде чем я смогу создать достойный тебя пример, по которому я буду досконально следовать в попытке вернуть тебя обратно. Неужели ты думала, что я оставлю тебя в покое? Боже, это не так! Я не хочу тосковать целыми днями по усопшему, как Виктория по Альберту (я уже представляю её осунувшееся лицо в разочарованном облике, когда я откажу ей воскресить её несчастного принца, а ты для поддержания атомсферы будешь ехидно улыбаться ей — ты ведь тоже не любишь тёмную королеву, плетущую интриги).
И тогда ты, подобно тонкой балерине, вновь затанцуешь в бледном полуночном пламене среди возрождённых зеркал, отражаясь в их ртутных озёрах и в провалах незавешанных окон; за ними будут молчать замершие в абсолютном безветрии, облитые лунным молоком, берёзьи ветви. Всё замрёт с твоим появлением, как перед возрождённой Нефертити. Лишь ты одна будешь танцевать в моей старой лавочке — хрупкая, полупрозрачная фигура в белом тюле, с серебряным ключиком между острых лопаток, с венком из восковых цветов на горделиво вздёрнутой голове. Фарфоровые руки будут неостановимо плести невидимое кружево; гибкий, словно ивовый прут, стан будет гнуться в пируэтах и арабесках. Тени и отражения балерины будут кружиться вокруг тебя кордебалетом мёртвых мотыльков, а луна петь тебе формалиновые колыбельные. В провалах тёмных глаз на мёртвенном лице не будет ничего, кроме блаженства — безудержного, безумного и незамутнённого блаженства, пока я буду придерживать тебя за талию, вальсируя и помогая справиться с первыми неуклюжими шагами. И я не отпущу тебя до тех пор, пока твои стеклянные глаза не зажгутся заново, словно ты только что выбралась из утробы матери. Я буду внутривенно вселять в тебя воспоминания прошлого, просачиваясь сквозь швы на твоём гладком, жемчужином лбу, пока ты не начнёшь двигаться и думать самостоятельно. Я сделаю тебя живее всех живых, чего бы мне это ни стоило. И когда твоя голова по своей воле плавно опустится на моё плечо, моя обида на тебя, пагубная и сжигающая, не интуитивно, а по собственному желанию расплавится и будет спокойно омывать тебя отпущением.
А пока, мой прелестный скелетик, береги свои стройные косточки от различных болезней и лихорадок. И не забудь зайти ко мне завтра на чай с фирменным печеньем (я постараюсь как можно чаще смеяться над твоими дурацкими шутками), в конце которого мы займёмся замеркой твоих параметров для того, чтобы подогнать для тебя идеальный гроб. Ты ведь не оставляешь мне выбора, кроме как преждевременно позаботиться о твоей кончине. Впрочем, ты ведь помнишь, чем закончился последний сеанс? Канделябры упали на пол, мои ногти, игриво перебирающие твои рёбра, сползли вниз, и всё вокруг потемнело, будто мы упали в глубокую бездну, кратер которой начал адски разгораться, стоило нашим устам слиться воедино. Полагаю, мне всё же придётся построить двойной гроб специально для наших игр в потерянные юбки и корсеты.
И напоследок использую слова Гёльдерлина, который адресовал эти строки Луизе Насте: «Люби меня, как любила до сих пор. Вечно». Люби меня, даже если ты окажешься в загробном мире. Потому что, где бы ни присутствовала твоя блуждающая душа, я всегда буду ждать её, чтобы однажды снова вывести в реальное время и наслаждаться тобой в физическом плане, а не в эфемерном.