Твой Чеслок
P.S. Какой же сопливый розовый вздор я размазал здесь, грр… И пусть он только не понравится тебе!Чарующая соната (Чеслок)
23 февраля 2019 г. в 13:18
(Твоё имя)…
Нет, подобное обращение слишком банально и не приличествует тебе; ты опять скажешь, что я ни во что тебя не ставлю, не применяя к тебе слащавые прилагательные, как это делал на прошлом вечере, похожим на спонтанное празднование Марди-Гра, герцог (болтливый петух) Антуанетт. Ты вообще знаешь, что он обращался так не только к той расфуфыренной Бенедикт, пока ты капризно растягивала мой рукав, упрекая меня в том, что я не такой льстец, как он? Чёрт с этим, ты ведь всё равно не послушаешь меня и отреагируешь по-своему (слава всем чертям, что великими полководцами были мужчины, иначе в таком темпе от Англии остались бы только руины, погребённые девчачьим упрямством. Вы же из всякой мелочи раздуваете проблемы масштабом в Букингемский дворец. Не удивился бы, узнав, что мировая война началась из-за того, что вы не поделили крохотный флакон дорогих французских духов, которые вышли бы из моды уже в следующее полнолуние).
Дорогая (Твоё имя),
И как меня угораздило подписаться на это?! Плевать, что так не начинают любовные письма, но я до сих пор взбешён! Ты опять там перечитала свои низкосортные романы, в которых разлучённая пара обменивается этой бесполезной мишурой? Побольше спи в час густых сумерек и поменьше сиди за чтением этой чепухи, иначе ваши девичьи мозги каким-то образом сливаются даже сквозь страницы эпопей — я не выдержу, если однажды ты заставишь меня спрыгнуть с Биг-Бена, чтобы доказать свою любовь, ставя в пример несуществующего, — надеюсь, такие идиоты и правда обитают только в писанине, — глупца с книги.
Я даже не знаю, как и чем ещё можно запачкать эту бумагу, серьёзно. Знаешь, заставить меня написать что-то было безумной затеей — твой дурацкий поступок можно сопоставить с безумием римского императора Калигулы, который избрал своего любимого коня Инцитата сенатором (в жизни не видел такого идиотизма). А ещё вокруг меня постоянно кружится, как надоедливая голодная синица по утру, сестра; она поддерживает сумасшедший припадок твоих извилин (я же говорил, что вы, девчонки, стоите друг друга, у вас один разум на всех. Особенно, если дело касается всяких глупостей), раздражая меня своими идиотскими подсказками. С радостью бы передал ей, этой зазнайке, эстафету, но ты же потом проешь мне весь мозг, когда поймёшь, что «Изгиб твоих губ переделывает заново историю мира», взятый с портрета Дориана Грея, написал не я. Пусть мне и нравится как современное, так и старомодное искусство, но картины — это не моё.
Я далеко не маэстро красивых слов, но, проанализировав ваши девчачьи предпочтения и среду, в которой я обитаю, мне пришла на ум одна мысль: сравнить тебя с музыкой. Если скажешь, что это слишком избито, я никогда больше не сяду за этот чёртов письменный стол!
Если бы я был хормейстером, то в первую очередь искал бы среди слитого ансамбльного песнопения именно твоё сопрано; я бы заткнул чужую октаву, пытающуюся нагло перебить тебя, и слушал бы только твой мелодичный голос, взращенный музами, что ублажали гнев богов в пифийской оде Пиндара. Ты напоминаешь мне лиру, которую усовершенствовал Терпандр из Спарты, что подавил волнение народа дорийской музыкой. Но этот выскочка не сравнится с моим владением; в моих руках ты играешь гораздо лучше и утихомириваешь гораздо больше, чем каких-то зажравшихся плебеев. Ты сеешь покой в моей взбаломученной и суетливой душе, пожинаешь плоды моей нежности (учти: только с тобой я могу показывать эту сторону, для других она под прочным замком) и поливаешь только что посаженные побеги моих новых этосов. Я бы ни за что не прикоснулся к тебе холодным костяным плектром, чтобы извлечь из тебя звуки; ты создана только для того, чтобы на тебе скользили мои ловкие пальцы, предназначенные творить волшебство с каждым музыкальным инструментом, как ты с моим буйным нравом. Я чувствую умиротворение, когда ты шумишь, и радуюсь ему точно также, как хлопку крыльев твоего голубя, что несёт мне заветный конверт, обласканный твоим фимиамом (вообще-то меня бесят твои вонючие духи, но, кажется, я начал привыкать к ним, когда ты навязала себе дурацкую привычку выливать целое ведро на бумагу. Ладно, ты можешь продолжать, но я считаю это глупостью — на тебе они чувствуются гораздо лучше, пока, стоя сзади, я могу вдыхать их с твоей лебединой шеи).
И да, чёрт возьми, мне нравится получать от тебя письма! Когда ты спрашивала о них, я всегда демонстративно морщился, называя их излишней сентиментальностью и переизбытком скуки в твоей крови, но на самом деле мне было приятно (по правде говоря, я хочу сказать… чтобы ты чаще присылала их мне. Только не напоминай мне о том, что я написал здесь! Но я действительно хочу чаще получать от тебя вести, пока я буду следить за надоедливыми первогодками в своём дортуаре). Мне даже не нужно быть дельфийским оракулом, чтобы предсказать, что на твоём лице сейчас наверняка нарисовалась довольная, дьявольская ухмылка. Радуешься, что я наконец-то признался в том, что для меня значимо твоё внимание? Так вот: это было очевидно! Неужели мне нужно каждый раз повторять тебе об этом? И это при том, что ты прекрасно осведомлена о том, что я ненавижу подобные вещи!
Возвращаясь к теме музыки, то, когда ты кричишь на меня, ты становишься похожа на виолу да гамба: звучание твоего голоса такое же тревожное, словно стая птиц разлетается из горящего леса, и чересчур громкое (предупреди сразу, если тебе не понравится такое сравнение, я хоть возьму розы без шипов на следующую встречу — будет не так больно получать по лицу). Но знаешь ли ты, что мне в тебе нравится в такой момент? То, что тебя можно успокоить, взяв в руки также, как и этот инструмент архаичной эпохи: таким же образом прижать к своей груди и перебирать пальцами твою кожу, вслушиваясь в твоё шумливое, как эхо гармоники, дыхание и частые стуки ошалевшего сердца — в такие моменты на моих устах постоянно играет сытая улыбка, ведь мне нравится быть вором, что крадёт твой покой (и это до тех пор, пока ты не начинаешь глупо смеяться, принимая всё за щекотку. Серьёзно, портишь моменты, когда мне хочется побыть ласковым, а потом ещё и жалуешься, что я слишком груб и ворчлив). И только тогда, в моих руках, ты начинаешь звучать по-другому: по-кошачьи урча (я не особо люблю этих мохнатых шмакодявок, которые вечно путаются под ногами, но мне ты нравишься в их исполнении), запрокидывая голову, с наслаждением вибрируя всем своим голосом, и тихо-тихо стонешь — так растворяется в воздухе последний аккорд пианино. Дух захватывает, когда я чувствую, как становлюсь твоим Орфеем.
Знаешь, мне даже захотелось попробовать исполнить с тобой следующей ночью сонату Бетховена — уж больно мне нравится быть хозяином твоего удовольствия, сочетая всё с любимыми композициями. Хотя нет ничего лучше, чем прижиматься к твоему хрупкому телу и слушать, как ты, цепляя зубами серебро моих серьг, шепчешь голосом невинной овечки: «Чес, пожалуйста… я больше не могу…» (нет, сюда больше подойдёт ассоциация с Красной Шапочкой. И мне как раз свойственны волчьи повадки, поскольку мой фиолетовый дортуар предельно громко кричит о том, что со мной опасно связываться всяким маленьким и глупым девочкам. Но тебя, как я уже понял, это не касается — ты безрассудна. И порой делаешь меня таким же. Например, сейчас, когда я пытаюсь сформировать нелепые мысли в один адекватный комок). Кажется, здесь уже пошла арфа: такая же мягкая, трогательная, гипнотизирующая и пускающая мурашки по коже. Ты уже чувствуешь их?
Эй, только не красней сейчас, как монахиня (уж я-то тебя знаю)! Будто у нас это впервые! Или ты считаешь, что такое не пишут в письмах? Я всё равно новичок в этом деле, так что угомонись (хотя мне бы хотелось думать, что это первое и последнее творение из-под моего пера, потому что… Аргх, ты же знаешь, что я терпеть такое не могу! Я лучше на действиях покажу тебе, что испытываю к твоей персоне, чем буду принуждать себя из-под раскалённого кнута выдавить что-то здесь! Не подумай, что мне на самом деле в тягость писать тебе, но… это же чисто девчачьи нелепицы!).
Ну, теперь ты довольна? Тогда больше не смей монотонно повторять мне: «Чеслок, ты совсем не уделяешь мне внимания!». Я, знаешь ли, пересилил самого себя, когда только испачкал этот кусок бумаги и, прежде чем написать что-то по делу, составил из своей урны египетскую пирамиду из скомканных бумажных огрызков. Дворецкий всё время кружился вокруг меня, обеспокоенно гудя над головой, как назойливый шмель, спрашивая, какой учебный материал я так усердно заучиваю. Это раздражало. Поэтому изволь больше не кидать в меня упрёки о том, что я невнимателен по отношению к тебе! И при этом не смей называть меня романтиком — меня стошнит! Особенно при своих подружках! Если кто-нибудь узнает, какой ерундой я тут занимаюсь, моя репутация крутого парня пострадает. Я не романтик, а тот, кто доверяет тебе и пытается доказать твоей переполненной бредом голове, что ты небезразлична мне. И если тебе будет недостаточно даже этого… всегда можно провести бессонную ночь, которая будет красноречивей любых слов (эй, я сейчас имел в виду, что сыграю тебе сонату под окном!).