С постыдной любовью, которая делает меня живее всех живых, Снейк
Змеиными устами (Снейк)
6 марта 2019 г. в 20:59
Любезнейшая мисс (Твоё имя),
Надеюсь, внутри Вас не взыграет брезгливость (однако я полностью пойму и приму её, как естественный и неизбежный круговорот жизни) от того, что Вам, проявив немыслимую дерзость, посмел написать лакей цирка без роду и племени. Однако, пусть мои слова прозвучат крайне самонадеянно, но в день нашей первой встречи Вы проявили ко мне столько доброты, что я позволил себе грешную надежду на то, что Вы не оттолкнёте и бесцеремонность моего порыва, оказавшись вне рамок общества. Ваш голос, выдохнутый мне в затылок, вкрадчиво-велюровый, как замша, прицельно-чёткий, как забиваемый гвоздь, был так мил мне, что я позволил себе мечтать, как в детстве. Если Вы примите моё письмо в качестве жеста вежливости, — иное мелкое просо, щедро рассыпанное Вашей рукой для потрёпанного зимородка вроде меня, дабы было легче пережить суровую зиму пересудов вельмож за спиной, — я буду премного благодарен Вам уже и за эту бесценную любезность (признаётся Китс).
В тот день на чёрном полотне, словно цветы гипсофила, расцвели звёзды, а полная луна приобрела авроровый оттенок — цвет, принадлежащий Богине утренней зари, возродившейся в Вашем лице (говорит Вордсворт). Вы напомнили мне маноклевую кобру: Ваша амиантовая кожа, идентичная её гладкой чушее, благородно отливала алым отсветом, подчёркивая Вашу потустороннюю изящность, и двигались Вы столь плавно, по-королевски грациозно, что Ваше ядовитое происхождение осталось для меня в чертогах глубокого забвения (вспоминает Оскар). Осторожней, мисс (Твоё имя), ведь Вы привлекли сразу двух мужчин: Оскара и Снейка (шутит Эмили). Однако Ваш темперамент был столь же мягок и уживчив, как у прирученного человеком ужа; Ваша ласковая улыбка — сияющий во тьме аметист, блеск в глазах подобен божественному столпу света, а ленты шёпота бережно обвивают моё тело, утягивая вниз, в глубину безвременья — в этой уютной утробе я, убаюканный умиротворением, могу быть собой. Сплетение света, запахов и красок, удивительные стихийные, хроматические переливы: от ярких до щадящих матовым и обратно — таков Ваш внутренний мир, куда Вы однажды пустили меня (говорит Китс). Я бы хотел сложить ладони лодочкой, чтобы навсегда поймать Вашу волшебную пыльцу, и никогда уже не отпускать её на волю — щепотка Вашей милости станет для меня единственным островом безмятежности, где мне впервые не будет стыдно за свою уродливую внешность.
Вы говорили со мной без отвращения, вынуждая меня впервые почувствовать себя неловко; столь привычно мне было ловить израненными ладонями, а потом уже с натужностью пропускать мимо, укутываясь в плотный кокон смирения, оскорбления людей, что, встретившись с Вами, я опешил и не поверил в своё счастье. Я не поверил, что Вы существуете в реальности, а не являетесь моей фантасмагорией, моим благосклонным миражом, призванным облечить мои страдания и залатать моральные шрамы. Я… никогда раньше не получал в свой адрес искреннюю улыбку-петлицу, в которой распустилась чайная роза, обещавшая быть со мной вечность (говорит Гёте). Должно быть, я вёл себя очень глупо, когда ответил на Вашу щедро рассыпанную доброту оторопелым взглядом и опущенной головой. Однако, если бы я осмелился что-либо вымолвить для Вас, это стало бы ещё большей глупостью с моей стороны. Потому что тогда у меня, растерянного и зачарованного, не было ничего разумного в голове, чтобы я смог хотя бы сгладить углы своей опозоренной недостойным поведением с леди сущностью. Я мог только бесконечно смотреть на Вас и всё ещё задаваться вопросом о том, подарок ли судьбы Вы мне после пройденных испытаний, или плод моего непристойного воображения (говорит Китс). Ведь… мечтать о такой, как Вы, такому, как я, уже является признаком дурного тона. Я не достоин даже того, чтобы Вы присутствовали в моём сознании, как сказочное видение, как призрак самой чистой красоты.
Мисс (Твоё имя), неужели тогда Вы не испугались быть замеченной в моём обществе? Красавица, сошедшая со страниц мифологической книги, и самонадеянное цирковое чудовище, что не додумалось покинуть Вашу компанию раньше во имя сохранения Вашей репутации… Возможно, Вы просто проверяли мой этикет; воспитанный бродяга поспешил бы спрятаться в тень, чтобы не закрывать собой свет, падающий исключительно на Вашу изысканную натуру. Но я был столь заворожен Вами, что не сумел вспомнить о подходящих манерах. Если бы Вы спросили, о чём я мечтаю, то я бы ответил, что мне достаточно одного лишь Вашего присутствия для полного счастья. Однако и это было бы всего лишь частью истины, потому что полная картина будет слишком постыдной с моей стороны (говорит Донн).
На самом деле… я был бы безумно рад, если бы Вы почаще навещали цирк и… смотрели бы только на моё представление. После выступлений я бы хотел стоять рядом с Вами, чтобы смотреть только на Вас; на Ваши выразительные глаза, на шёлк Ваших волос, на Ваше шуршащее платье, на Вашу стройную спину, когда Вы будете идти домой. Я не смею надеяться, что Вы когда-нибудь разрешите мне прикоснуться к себе, — я слишком отвратителен, я запятнаю Вашу безупречность, — но осмелюсь верить в то, что Вы сжалитесь надо мной и позволите мне провожать Вас томным взглядом. Это всё, о чём я могу попросить Вас, хотя и подобный импульс кажется мне за гранью приличия (говорит Китс). Если я всё же оскорбил Вас своей наглостью… пожалуйста, поставьте меня на место. Я не посмею обвинить Вас в поступке, который бы совершили все дамы Вашего положения. Я могу понять, почему Вы станете избегать меня, но всё же… во мне по-прежнему будет теплеть надежда на то, что Вы окажете мне милосердие, ведь ничего лишнего я не осмелюсь совершить. Я всего лишь… хочу постоянно смотреть на Вас, раскрывать Ваши новые стороны, запоминать Ваши черты лица и непрерывно думать о Вас. Могу ли я совершить подобную дерзость, мисс (Твоё имя)…?
Нет… всё не то, потому что я сижу неподвижно, пока под тончайшим стеклом множественность чувств мерцает в темноте, пока мысли, ещё не вставшие на тропы троп, вертятся в голове, не смеющие долететь до Вас вслух. Свинцовый кастет стыда бьёт без промаха, внутренние признания пригвождают к месту, пока я помню Вас. Пока я заново открываю сокровищницу памяти, куда я бережно поместил короткий, но невероятно дорогой моему сердцу отрывок с Вами…
Когда Вы прикоснулись ко мне, я ощутил, будто внутри меня образовался ворох из огненных бабочек; миллион пленниц в заточении моей клетки, которую я доселе не осмеливался открывать навстречу тем, кому будет неприятен порыв нечеловека, наконец-то освободились и вознесли меня наверх. Я… нет. Мы впервые потянулись к новым, непривычным для нас движениям, ставшими впоследствии сакраментальным. И они откликнулись ещё больше, поражая нас своим чудом. Мы крепче сомкнули веки, боясь когда-нибудь очнуться, чтобы столкнуться с обманчивой реальностью. Окунуться в глубины кислотного беспамятства о собственном уродстве, растворившего в себе все заботы и беспокойства, ассоциировалась у нас с усовершенствованным фокусом, какой не мог позволить себе даже Джокер. Мне казалось, что я попал в рай; высокие травы мягкими волнами омывали мою истерзанную душу, дарили покой, разливавшийся по венам ароматной зеленью. Ромашка и полынь. Дыши и задыхайся, застигнутый врасплох, и цепеней посреди мягкого гудения сонмов насекомых. Запахи полей, дремота сырой земли, что ещё хранит в себе летний день, и Вы, как главная часть пазла, на которой держится моё сладостное наваждение. Мгновения, которые я никогда не встречал, которые другие люди разучились ловить, которые теперь никогда не выпущу я.
Ваши спокойные и удивительные глаза вбирают в себя мир, и он консервирует внутри, превращаясь в потаённый свет, к которому я хочу тянуться. Простите мне этот бесстыдный порыв, мисс (Твоё имя), но… я хочу быть откровенным с Вами. Только здесь. Потому что, когда Вы окажетесь рядом со мной (если я не напугал Вас своими неуместными чувствами), я снова окаменею и буду безмолвно наслаждаться моментами, пока я могу беззаботно вбирать в свои ширящиеся лёгкие Ваш запах лаванды: такой же нежный и непорочный, как Вы сами (говорит Оскар). А если Вы устанете, я любезно пригрею теплом своего тела палатку для Вас и Снейка (говорит Эмили). Своим ядом я буду отпугивать очевидцев Вашего любовного уединения, чтобы не нарушить гармонию лейтмотива Вашего контакта (обещает Оскар).
Прошу прощения за те строки, которые могли лишить Вас самообладания своей фамильярностью (приносит извинения Китс). Мы не хотели вгонять Вас в краску, однако, драгоценная, Вам идёт цвет ализариновых чернил — красных, как наливное яблоко (говорит Вордсворт). Прошу Вас, не испытывайте страх перед нами; змеи дружелюбны с теми, кто готов проявить к ним уважение. Кроме того, мы являемся символом врачевания. Асклепий, убивший однажды змею, стал свидетелем того, как другая исцелила свою подругу пучком травы, и ожившее существо обвило жезл будущего целителя. Змея стала проводником божеств к пути воскрешения, и с тех пор стала считаться свящённым животным, которое сопровождало множество жриц — в том числе и известную Пифию, которая предрекала судьбу царям и героям (говорит Оскар). Мы надеемся, что Вы однажды преодолеете свои сомнения на наш счёт и позволите нам наградить Вас званием нашей личной заклинательницы; обвивать Ваше благородное и лилейное, налитое теплом, тело будет честью для нас.
Однажды в знак утешения Вы сказали мне, что в доисторические времена существовал герой, похожий на меня — ещё одно синкретическое существо. Кекроп во время Девкалионова потопа построил афинский акрополь, тем самым защитив людей от набегов карийцев и беотийцев. Он первым совершил жертвоприношение Афине Паладе, а позже стал тем, кто ознакомил древнегреческих людей с тогда неизвестным им вином. Он приносил богам жертвенные возлияния, использую обычную воду, и народ навсегда запомнил его, как доброго и щедрого человека, несмотря на его отталкивающую полузмеиную внешность. Когда Вы рассказали мне об этом, я ощутил на душе лёгкость. Слова одного человека зачастую ничего не значат, ведь мнение большинства всегда перевешивает одну чашу весов, либо сбрасывая груз другой, ломая её, либо подстраивает под себя — я следил за поведением толпы и никогда мне не удавалось уловить в их жестах намёки на то, что они когда-нибудь примут меня. Но Ваши уста молвили лекарственное волшебство; я подумал, что Вашего мнения мне будет достаточно, чтобы я перестал краснеть за самого себя. Хотя мне по-прежнему стыдно находиться рядом с Вами, но… После того, что Вы рассказали мне, я ринулся опрометью к дополнительным источникам об этом воодушевляющей легенде; я узнал, что комедиограф Эвбула считает, что боги поместили Кекропа за его подвиги после смерти на небо в созвездие Водолея. Поэтому… я хочу, чтобы, глядя на ночное полотно, Вы искали среди них знакомое созвездие, вспоминая обо мне.
Страдания… для общего моря личные переживания одного человека всего лишь незаметная капля, но для другого они могут стать тем самым океаном, в котором так легко захлебнуться горчащей солью одиночества (говорит Гёте). Я никогда не знал о том, что кто-нибудь подкинет мне спасательный круг. Это было сложно осознать. У детей это получается проще и естественней: им ещё не рассказали, что на самом деле нет никаких заколдованных принцесс и благородных рыцарей, а если и рассказали — они уверенно отмахнулись, ведь сахар-рафинад, который они оставляют около порога, кто-то забирает по ночам; нет, это не бездомные Лондонские дети, которым нечего поесть, а именно глазурники или гномы-сладкоешки, у которых почти нет зубов от переедания (говорит Гёте). Я благодарен Вам за то, что Вы дали мне шанс поверить в чудо. Для человека оказывается нет ничего ужасней одиночества, но с Вами я чувствую себя так, будто на меня смотрит весь космос и одновременно никто, кроме Вас. Смею ли столь дерзко предположить, что Вы являетесь той самой космической вселенной (спрашивает Китс)?
В моей памяти Вы сохранились, как отпечаток солнца и лета (там, откуда я прибыл, всегда было необычайно тепло и светло, как в Вашей огромной и приветливой душе, — говорит Вордсворт). С Вами мне кажется, будто весь мир, красивый и красочный, однажды будет передо мной как на ладони. И что я буду чувствовать, как сердце Земли будет биться в такт с моим, игнорируя предрассудки, касаемые моей несовершенной внешности. Мне кажется, что, пока Вы будете со мной, я познаю истинное искусство свободно жить: без страхов, комплексов, сомнений и вины за то, что я родился не таким, как все. Я хочу стать кем-то, но без Вас я — никто.
Поэтому, как только ночь будет вступать в свои права, как только серебряной колесницей на чёрном полотне неба выкатится полная луна, лаская светом редкие облака, я буду ждать Вас возле входной цирковой арки: неподвижно и преданно, подобно каменному изваянию. Мы будем неустанно ждать Вас, мисс (Твоё имя), пока Вы не отвергните нас. А до тех пор я буду питать робкую надежду на то, что Вы окажете милость простому змееусту дышать Вами и слушать Ваше ровное сердцебиение, пока в его груди будет происходить знойный ураган.
Благодарю Вас за вдохновение, за ощущение инородного тепла, за прекрасный поцелуй веры, воплощённый Вами в слова и отогнавший усталость от людской жестокости (говорит Китс). Без Вас нам будет одиноко (говорит Бронте). Затхлая запустелость цирка, такая неприкрыто-откровенная, что руки под мешковатой одеждой начинают непроизвольно чесаться, — просыпается подспудное желание соскоблить с себя всю эту грязь, что нарастала здесь с годами, приносимая горючими городскими ветрами и безымянными отбросами окраин, — и только возможность увидеть Вас снова поможет мне избавиться от всех невзгод (говорит Вордсворт).