С любовью и самым большим в мире счастьем, Жан-Жак
Тихое восхищение (Жан-Жак Шастел)
8 марта 2019 г. в 20:25
Моя дорогая спасительница,
В первую очередь мне бы хотелось как можно достойней отблагодарить Вас за предоставленный мне приют. Никто прежде, кроме моей госпожи Хлои, не заботился обо мне, что заставило меня испытывать неимоверное чувство вины и… должно быть, первородного тепла — исток Богини Исиды, покровительствовашей рабам, грешникам и угнетённым; по всей видимости, Вам подарили честь стать её возрождённой копией, поскольку Вы, не испытывая животного страха и не позволив себе попасть в болотную трясину брезгливости, решились вытащить из ямы неизбежной гибели Жеводанского зверя.
Нет, Вы были нереидой — той, что ведёт идиллистически-спокойную жизнь в недрах моря, развлекаясь мерными передвижениями шумных хороводов, в такт переменчивому движению морских волн. Должно быть, это очень странное сравнение (пусть и Вы тоже в какой-то степени необычны, — прошу Вас, не сочтите это за грубость, — ведь я впервые встретил благородную особу, которая начала ухаживать за незнакомцем так, будто он оказался её первенцем. Но всё же… мне всё время хотелось задать Вам нетактичный вопрос: во внешнем мире, куда мне суждено редко попадать, это в ажуре? Или Вы единственная, кто проявляет учтивость к недостойным? Прошу извинить меня за дерзкую вольготность, но я полагаю, что Вы сами по себе являетесь исключением из общепринятых рамок… как и Хлоя, которая однажды заступилась за обычного оборванца, от которого отказались собственные родители. Но, кажется, я уже наговорил Вам здесь лишнего, за что прошу простить — простому слуге, завербованного в неофициальный комитет «тайный вампир», не стоит пускаться в откровения с малознакомой дамой. Однако Вы выражаете столь яркую открытость, что я теряюсь и одновременно хочу рассказать Вам абсолютно всё о своей непростой жизни), но после того, как Вы появились рядом с померкло-синетным морем, перекрывая собой печальный лунный блеск, я ассоциирую Вас только с морскими нимфами, которые состязаются и поют песни на берегу с тритонами. Говорят, что островитяне хранили слагавшие о нереидах сказания, чтобы те продолжали появляться у них на глазах. Позвольте и мне сохранить Ваш мифический портрет в своей памяти (и Вы, пожалуйста, помните обо мне, если Вам не будет сложно; моя жизнь и жизнь Хлои непредсказуемы, поэтому… будет замечательно, если кто-то будет помнить о нас. Но, что касается Вас, мадемуазель (Твоё имя)… на самом деле мне хочется быть единственным, перед кем Вы будете показывать свою сверхъестественную дивность. Представляя себе, как Вас видит кто-то другой… меня переполняет негативное волнение).
По правде говоря, когда я осознал, кто стоит передо мной, я почувствовал себя счастливым человеком. О Вашей личности ходило множество слухов: Вы являлись одинокой владелицей хижины в тёмном лесу, куда не отважилась поведаться даже вампирская знать, и они шептались в предрассудках о том, что Вы угрюмы и неприветливы — границу простой земли от лесной чащи было нежелательно переходить только потому, что Ваш клинок мог ревниво рассечь горло незваному гостю. Однако, слушая в детстве байки о загадочной Хранительницы, я желал когда-нибудь встретиться с Вами лично. Но судьба распорядилась иначе. Я ни о чём не жалею, но, когда мне довелось встретить Вас уже в сознательном возрасте, убедившись в том, что Вы совсем не соответствуете приписанному Вами амплуа… наверное, я почувствовал себя ещё счастливее, чем когда встретил Серебряную Ведьму в лице Хлои. Хотя никого прежде, кроме неё, мне не хотелось так превозносить.
Но Вы, подобно Хлое, спасли меня и защитили от охотников, не побоявшись притронуться ко мне, пока я был в облике опасного зверя. Я мог… ранить Вас… Я бы не простил себе подобную оплошность! Я не владею собой, когда мною овладевает это проклятие, но я точно помнил, как Вы воинственно расставили по обе стороны руки и с ликом миротворца заставили меня замереть на месте перед финальным прыжком, в котором я мог лишить Вас последнего дыхания. В облике зверя я ничего не вижу и не слышу; зрение накрывает пелена, пасть полнится злостной пеной, а разум затуманен каймой неконтролируемого безумия и ненавистью к миру, который так несправедлив к моей любимой госпоже (я не хочу напугать Вас, но эта ненависть будет ныне полниться ещё больше и чаще — потому что теперь я знаю, что мир был несправедлив и к Вам; я хочу отомстить все тем, кто плохо думал о Вас, мадемуазель (Твоё имя). Прошу Вас, не пытайтесь остановить меня, если когда-нибудь узнаете о том, что Жеводанский зверь пролил кровь тех, кто называл Вас «злобным отшельником» — они заслужили мой жестокий суд). Но Вы… Вам удалось остановить мой порыв. Мне кажется, что я даже чувствовал, как Ваши мягкие пальцы вошли в мою лохматую шерсть и нашли особые точки, которые уничтожают всякую тягу к убийствам и горячечной ненависти. Я пал перед Вами, распластался, как подстреленный лебедь, и отдался в Вашу власть. А Вы защитили меня и забрали к себе. Я не знаю точную причину Вашего некого безрассудства, — хотя на самом деле мне не важно, что руководило Вами в тот момент, — но я был безмерно счастлив. Большего я и не мог желать. Даже если бы Вы защитили меня в каких-то корыстных целях, я бы всё равно не убрал наивную улыбку с лица, благодарившую Вас за оказание столь бесценного милосердия. Наверное, я бы даже согласился после умереть от Вашей руки. Потому никто из моих родных не осмелился проявить ко мне хоть каплю доброты, даже просты из жалости…
Вы — совершенно другой случай. С каждой секундой, проведённой в Вашем беззаботном обществе, я всё больше ненавидел людей и вампиров, которые по своей глупости боялись Вас. Они даже не достойны думать о Вас в каком-либо русле! Никто не узнает Вас настоящую, пока не встретится с Вами лично (однако я бы приложил все усилия для того, чтобы Вы и дальше берегли себя в своей одинокой хижине. Я так всепоглощающе ревную, что даже если бы кто-то проявил к Вам должное снисхождение, я бы придушил на месте это существо, будь то даже один из волков, которые часто бродят вокруг Вашей хижины, завешанной листвой старого дуба-стражника).
Вы были столь хороши, что я, должно быть, постоянно краснел рядом с Вами. Я был совершенно растерян тем, что Вы оказались в глубине души вивёром, который пытался заразить своим простодушным настроением всех вокруг. Ваши гривуазные попытки развеселить меня были очаровательны, пусть я так и не сумел поддаться искушению по своей нерешительности (но, будьте уверены, я до безумия жаждал разделить с Вами бессмысленное веселье — это сделало бы меня не менее счастливым). И, по правде говоря, мне впервые довелось увидеть столь игривую личность, ведущую педантичный образ жизни. Когда я очнулся после потери сознания, Вы всё с той же широкой улыбкой, — ослепительный свет морозного декабрьского утра, — сообщили мне, что зашили мою одежду и очистили обувь от грязного снега (признаюсь, я до сих пор с аккуратностью прикасаюсь к постиранному Вами пиджаку, именно в перчатках цвета слоновой кости, чтобы ненароком не запачкать то, что когда-то было заклеймено Вашими священными прикосновениями. И всё чаще я думаю о том, что никто не делал для меня ничего подобного с такой скрупулёзностью, что мне хотелось напросто провалиться под землю от стыда и жажды пасть ниц перед Вами в знак своей глубокой признательности и… преданности, которую я хочу нести Вам. Я… я знаю, что служу Хлое и уже привык к этому, но Вы… Мадемуазель (Твоё имя), Вы перевернули мой привычный мир вверх тормашки, от чего я хочу идти на безумства вроде того, чтобы сбежать из Жеводанских краёв и примкнуть на всю жизнь к Вам, чтобы выполнять за Вас все будничные заботы, ведь Вы… Ваши чудесные руки, дарующие умиротворение и любовь, достойны прикасаться только к чему-либо чистому и прекрасному). Для меня… никто не делал такого… И я не знал, как реагировать на такую заботу. Доселе мне приходилось ухаживать за Хлоей и выполнять за неё домашние дела, что стало для меня уже привычным делом, будто все эти обязанности были изначально вшиты в мою суть, но никогда мне ещё не приходилось встречаться с ответной заботой. Это… поразило меня. В самое сердце. Вы невероятны, мадемуазель (Твоё имя).
Биение моего сердца было похоже на заводь с медленным движением кристального залива; пока никто не беспокоил его, рябь на озёрной глади оставалась в тени. Но после того, как Вы прикоснулись к моему плечу и в очередной раз улыбнулись, сказав, чтобы я ни о чём не беспокоился, мои мутные воды будто оттаяли, и их течение ускорилось до скоростных колебаний Солт-фиорда у побережья Норвегии. А затем, когда наступила вторая бессонная для меня ночь, Вы встали на цыпочки и подставили мне свои губы, похожие на лепестки редкого в наших края дерева померцана. Я предположил, что Вы, должно быть, хотели, чтобы я помог Вам вытереть уста после трапезы (Хлоя иногда делала так, когда была слишком изнурена), но, когда Вы опровергли мои догадки, подарив мне на вопросительную мимику поцелуй в щёку (я был счастлив и вместе с тем очень сожалел, что так гласит Ваше воспитание, а не чувственный порыв), я едва не упал в благоговейный обморок (существует ли такой на самом деле? Я задумался об этом только сейчас и понял, что я тоже странный, раз думаю о таких вещах… Но я почему-то уверен в том, что любое действие, спровоцированное Вашими чарами, несёт в себе максимально положительную энергию. Кажется, я даже могу назвать порыв упасть без сознания… счастливым. Это звучит слишком глупо, по-вашему? Но нарисовывающаяся улыбка на моём лице сейчас не менее глупее моих мыслей. Но, если бы Вы всё же посмеялись над моей нелепостью, я был бы уже счастлив).
Я не мог мечтать о чём-то в этом духе. Я привык быть слугой, а не тем, с кем будут общаться на равных. С Хлоей нас связывают совсем другие отношения, но она не такая, как Вы. До сих пор я думал, что буду привержен лишь ей, но с Вашим появлением её образ начал постепенно меркнуть. И пусть я буду предан ей всю жизнь за то, что она приютила меня и дала шанс на новую жизнь, я никогда не избавлюсь от Вашего навязчивого облика в своей голове и никогда не перестану думать о том, какого постоянно находиться рядом с Вами, сдувать с Вас незначительные пылинки, поправлять Вашу подушку и давать Вам свою кровь. Признаюсь… я мечтал угостить Вас, чтобы Вы привязались ко мне и назвали её самой вкусной (я бы дал Вам столько, сколько потребуется. Хоть всю сразу. Только бы увидеть ещё раз Вашу улыбку и внять слетевшему с Ваших уст: «Вкусно». И взамен я мечтал попробовать Вашу, чтобы раз и навсегда убедиться в том, что Ваш вкус теперь будет самым лучшим и неповторимым для меня. Я хочу быть зависим от Вас. Нет… я уже зависим. Потому что лишь одна неосторожная мысль о том, что кто-то попробует Вас первее меня, доводит меня до крайней степени нервозности. Я не хочу делиться Вами. Не хочу, чтобы Вы делились собой, когда есть я.
И напоследок… позволите ли Вы мне процитировать стихотворение Шекспира, которого Вы так любите (прошу простить меня, но я успел изучить весь Ваш книжный шкаф и могу сказать, что Ваш вкус настолько бесподобен, что я готов днями напролёт и каждую секунду зачитывать Вам вслух Ваши любимые произведения)?
«Как тот актёр, который, оробев,
Теряет нить давно знакомой роли,
Как тот безумец, что, впадая в гнев,
В избытке сил теряет силу воли, —
Так я молчу, не зная, что сказать,
Не оттого, что сердце охладело.
Нет, на мои уста кладёт печать
Моя любовь, которой нет предела.
Так пусть же книга говорит с тобой,
Пускай она, безмолвный мой ходатай,
Идёт к тебе с признаньем и мольбой
И справедливо требует расплаты.
Прочтёшь ли ты слова любви немой?
Услышишь ли глазами голос мой?».
Прошу, услышьте мой сердечный порыв, — ведь, возможно, мы больше никогда не встретимся вновь, — и запомните его в самом чистейшем и искреннем виде; пусть она станет для Вас прозрачной росинкой, которой Вы будете умываться по утру, как спешащая на ромашковое поле бабочка. Я буду очень счастлив уже от того, что Вы запомните моё имя и моё до нелепости пунцовое лицо, когда Вы оставили отпечаток своих нежных губ на моей щеке (никогда мне не забыть то жжение, от которого мне хотелось трепетать и взлететь на ангельских крыльях; Хранительница вроде Вас способна даровать не только покой, но и окрыление). И пусть то были всего лишь Ваши привычные манеры, но я…
Я никогда ещё не был таким счастливым. Мне не важно, что это был всего лишь обыденный жест вежливости (и я отчаянно надеюсь, что так и останусь Вашим последним гостем, иначе моё сердце разорвётся на части, узнав о том, что Вы проявили к кому-то подобную любезность, и мигом разорву их на части в припадке сумасшедшей ревности); что бы Вы ни сделали со мной и какой бы невинный подтекст это ни несло, я всё равно буду благодарен Вам и продолжу улыбаться так, будто мне вручили все богатства мира. Даже когда я нахожусь рядом с дорогой мне Хлоей, я всё равно непрерывно думаю о Вас и понимаю только одно: ещё счастливее меня сможет сделать только Ваше физическое присутствие, ибо эфемерного мне слишком недостаточно.
Вам не обязательно томиться по мне в ответ. Нет, я совсем не требую этого, ибо подобная мольба была бы неправильной. То, что Вы читаете эти строки и, возможно, смеётесь над чужим влюблённым лепетом, уже доставляет мне радость. Даже если Вы бросите моё письмо в камин, я буду счастлив уже и тому, что Вы успели подержать его в своих мягких руках. И, пока я пишу это и представляю себе, с моего лица не сходят широкая улыбка и багряный румянец.
Спасибо Вам за всё, мадемуазель (Твоё имя).