Февральская оттепель.

Желание убить Гоголя было сильно. Более того, оно возрастало в геометрической прогрессии с каждой вспышкой камеры и весёлым вопросом-ответом. Они были знакомы уже месяц, но верх наглости произошёл сегодня, когда Коля с невинной улыбкой ввалился Фёдору в гости. Нет, тут не имели место быть вопросы: «Можно к тебе в гости?» или «Пригласишь меня на чай?». Он просто пришёл в субботу, в девять утра, принося с собой уже привычный шум и смех. Федя встречал гостя растрёпанный, сонный, прикидывая в голове сколько ему дадут если он придушит Гоголя. Ну, или скалкой прибьёт. Для чего-то же она на кухне лежит. А потом вывесит около входа, как пример для всех мучителей бедняжки Фёдора. Пока Достоевский обдумывал такое развитие событий, Николай влетел в квартиру, успевая кидать неоднозначные комментарии. Федя шумно выдохнул и пошёл на кухню. За скалкой. Но по пути захотел есть и завернул к холодильнику, вынимая купленную вчера колбасу и остатки хлеба. А теперь, помните я говорила, как страшен нож в руках Достоевского? — Ай! Твою ж мать… — донеслось с кухни. Гоголь повернул голову, заметно настороженный этой репликой. До этого он с интересом разглядывал обстановку комнаты. Удивительно, но тут правда было уютно и чисто. Тёмные шторки на окнах, широкая кровать, мягкий ковёр под ногами и телевизор на низенькой тумбочке. Правда постель была разобрана, ибо хозяин квартиры встал буквально несколько минут назад. — Дос-кун, что-то случи… — Коля не договорил, замерев на пороге. Фёдор расхерачил себе тыльную сторону ладони. В хлам. Он морщился и кусал губы, стараясь избавиться от болезненных ощущений. С руки довольно внушительным ручейком лилась кровь. — Федя, блять, — одна фраза, а сколько в ней жизни! Коля быстро подошёл к парню, перехватывая его ладонь и, под немного удивлённый взгляд Фёдора, начал оценивать масштаб повреждений. Вердикт был неутешительный: — Надо зашивать. Поехали в травмпункт. Достоевский энергично замотал головой, всем своим видом выражая протест. Но его заметно насторожило резко изменившееся отношение Гоголя. — Сейчас найду бинт и всё будет нормально. — Надо зашить, — вновь повторил Николай и выдохнул, придержав Фёдора за плечи и усаживая на стул. — Где у тебя аптечка и нитки? — Ты хочешь…— Федя не договорить, с сомнением смотря на парня. Тот весело усмехнулся и кивнул. — Не боись! Хуже я уже точно не смогу сделать. Фраза не успокаивала, но Достоевский всё же сдался, указав где нужно искать вышеперечисленные вещи. Гоголь вернулся через несколько минут, и с опасным видом взял иголку, обрабатывая её в спирту. — Давай руку. — Ты уверен, что стоит? — Ты боишься? — Коля насмешливо фыркнул. Фёдор изящно выгнул бровь и криво усмехнулся. — Ой ли. Вы наглеете не по дням, а по часам, Николай, — парень протянул ему руку, с некоторым недоверием смотря на… Собственно, на всё это. — Ну, тогда могу сказать, что вы рукожопите не по дням, а по часам, Фёдор, — хихикнул Гоголь, начав аккуратно обрабатывать ранку. Достоевский поморщился и тихо зашипел. — Чтоб ты знал — такого слова нет. Николай только хмыкнул и неожиданно нежно подул на порез, начиная зашивать. Не сказать, что это приятный процесс. Прямо очень неприятный. Но, к удивлению, Гоголь быстро закончил и перебинтовал пострадавшую руку, довольно смотря на проделанную работу. — Ты учился вышивать крестиком? — ни один мускул не дрогнул на лице Достоевского. Он поднял на Гоголя взгляд, ожидая ответа. Николай задорно рассмеялся и перехватил больную ладошку, оставив на ней лёгкий поцелуй, тут же вставая. — Не смешно, Дос-кун. — Но ты же засмеялся, — заметил Федя, закрывая глаза на сей поступок. Со стороны Гоголя постоянно шли какие-то поползновения. То приобнимет, то прядку волос перехватит, по голове погладит. Ужас, одним словом. Хотя и приятный, но всё равно ненормальный. — Хах, это да. Теперь надо оттирать кухню от твоей крови, — Коля задумчиво посмотрел на бордовую лужицу у ног. И с печальной моськой вынес: — Дос-кун совершенно не приспособлен к одинокой жизни. — Про оттирание крови звучало как-то не особо приятно. А про последнее… Ну, да, — Фёдор встал со стула и подошёл к столешнице, вновь беря здоровой рукой острый предмет. Гоголь нервно хихикнул и поспешил отобрать нож. Не надо им больше происшествий. — Знаешь, Дос-кун… Давай я тебе завтрак сам приготовлю. А ты иди… Отдохни, что ли? Достоевский тихо хмыкнул и вышел. Ему же лучше. Через минут двадцать из кухни начали сочиться очень даже аппетитные запахи. Те, которые Фёдор уже давно забыл. Запах настоящей, домашней еды. — Дос-кун! Достоевский поднялся с насиженного на диване места, и пошёл на кухню. Около плиты, весело улыбаясь, стоял Гоголь, размешивая в кастрюле… Борщ? Мило. Следов недавней трагедии не осталось, кухня была вполне чиста и светилась, будто заражённая оптимизмом «Светловолосой кухарочки.» Словом, так в уме окрестил Колю Фёдор. Борщ был ловко налит в тарелку, а у Доста закрадывалась сомнение, не отравлен ли он. Но, впрочем, есть всё равно хотелось. Коля, насвистывая непонятную мелодию, наливал чай, боковым зрением смотря на поедающего суп Фёдора. — Спасибо, — наконец тихо соизволил поблагодарить Федя, вставая со стула и подходя к кухонным шкафчикам. Где-то наверху лежало затыренное печенье, но возможности достать его не оказалось. Парень встал на цыпочки, протягивая здоровую руку кверху, но всё же не дотягиваясь до желанной цели. Гоголь издал тихий смешок и бесшумно подошёл сзади, устраивая ладонь на талии Фёдора, а второй аккуратно зацепляя пакетик печенья. — Дос-кун, мог бы и попросить, раз такой маленький! Достоевский безразлично хмыкнул, спеша ретироваться как можно дальше от сего объекта. — Чтоб ты знал — мой рост метр семьдесят девять. — А мой на десять сантиметров выше! Парень тихо фыркнул, беря в руки чай. Он любил тепло и уют, поэтому в мыслях желал коротать вечера именно так, но учёба брала своё, а компьютер заманивал в сети. Фёдор отпил напиток и его губы тронула лёгкая, усталая улыбка. Коля замер, улетая в прострацию и судорожно стараясь вспомнить, куда дел камеру. — Ты неплохо делаешь чай. — Только он может растопить ледяное сердце Дос-куна? — Николай натянуто усмехнулся, не отводя взгляда от глаз Фёдора. Такой домашний, постоянно усталый, с синяками под глазами он казался до жути милым. Гоголь мысленно дал себе затрещину и сел рядом. — Пожалуй, — Достоевский пожал плечами, разглядывая плавающие на поверхности чаинки. Повисло недолгое молчание. — Я что хотел спросить… — деланно-весело начал разговор Николай, широко улыбаясь. — А ты нашёл своего соулмейта? Федя медленно поднял голову, изучающе смотря на Колю. Он же нервно хихикнул, усиленно теребя уже давно растрёпанную косу. Аметистовые глаза закрылись, а из губ вырвался тихий вздох. — Нет, не нашёл. И искать не собираюсь. Коля вздрогнул, с непониманием нахмурился, не вникая в суть слов. — Почему? Ты же убьёшься один! — По ко-ча-ну. Это бессмысленный поиск, навязанный нам обществом. Некоторые предпочитают одиночество, но тебе, видимо, не понять это, Коля. Гоголь громко хмыкнул, как бы не соглашаясь с таким мнением и вновь начал вещать всякую ерунду. Достоевский хмуро вздыхал, отпускал ехидные комментарии, но что сказать — себе он никогда не врал. И внутри, где-то на подсознательном уровне, признавал — с Колей в квартире уже было не так одиноко. Этот шум, смех, принесённый в помещение, запах терпкого одеколона и зимней свежести успокаивал, нежно шепча: «А ты ведь теперь не один.» Да, Гоголь та ещё липучка — просто так не отстанет. И в этой ауре непонятного спокойствия они пробыли до глубокого вечера. Достоевский напрочь забыл о докладе и на данный момент сидел на диване, сонно клюя носом. Николай вещал о какой-то иностранной книге, цитируя отрывок на память и шумно его декламируя. — «…и вот, я понял о безысходности нашей жизни. Точно пепел она летела на ветру, превращаясь в жалкое «нечто». А мы горим. Всю нашу жизнь нас выжигают люди, оставляя только маленький кусок человека. Не значимый, пустой, оболочкой которого является сгнившая тонкая кожа. Мы умираем задолго до физической смерти. Мы…» Коля прервался, удивлённо смотря на Достоевского. Он тихо сопел, секунду назад упав головой на его плечо. Коля покачал головой и бесшумно рассмеялся. — Дос-кун такой милый. Он легко подхватил юношу на руки и унёс в спальню. Бережно накрыв парня одеялом, он наклонился к лицу Фёдора, убирая длинные прядки с глаз. — У тебя ужасный вкус на книги…— пробормотал во сне Достоевский и повернулся на бок, сжимая пальцами подушку. — Да-да, знаю, Дос-кун. Николай лукаво ухмыльнулся и тихо вышел, бесшумно прикрыв дверь.