Февральская оттепель.

Штука в чём: если ты холоден — ты ранишь людей. Если ты чувствительный — люди ранят тебя. ©Ф.М. Достоевский Бедные студенты… Безумству храбрых поём мы славу! Безумство храбрых — вот мудрость жизни!.. Потрёпанные, усталые, изнеможенные пчёлки, каждое утро бредущие ни свет, ни заря за теми частичками знаний, что ещё не вдолбились в их голову. Достоевский добросовестно старался выполнять свой долг, приходя на все лекции и конспектируя буквально каждое слово учителя. Но мелкие, колкие сомнения вселились в разум Феди, когда он первый раз засиделся допоздна в библиотеке, позже отмечая, что ушёл чуть ли не самым последним (учителей мы, конечно, исключаем, ибо это их священная обязанность — обитать в храме знаний). Позже, и тяга к приборке отошла на задний план — книги, бумаги, тетради, ручки, карандаши — их можно было найти везде. Федю аж истерический смех пробрал (а смех, пусть даже такого рода, в исполнении Доста — явление редкое), когда в кружке заваренного чая нашлись две ручки и опилки от карандаша. «Покой нам только снится!..» Только вот, если кто-нибудь сказал бы эту фразу по отношению к Феде, он не удержался и всё-таки бы ударил. Не снилось ему ничего уже три дня. Да ладно! Это мелкие неурядицы. Куда выше стояла другая проблема и имя ей — Николай. Он дополнял картину «прекрасных» будней Достоевского, каждый раз встречая его у входа в универ. Причём, с первой встречи он ни разу не опаздывал, постоянно ожидая Федю с широкой улыбкой и увидев, начинал энергично заливать какую-то ерунду. Дост устало вздыхал и отпускал очередной полу-ехидный, полу-безразличный комментарий. Долбануть бы Гоголя томиком «Войны и мира» по башке, но вот только руки не поднимались… Буквально. Ну, а Коля на все реплики Доста весело смеялся, бросая на него обеспокоенные взгляды. За время их знакомства начало происходить что-то странное. Исходящее от Николая и, видимо, называющееся «забота». Например, Гоголю было не в лом сбегать в магазин, (в нескольких кварталах от дома Достоевского) если у Феди (не дай Бог!) в холодильнике вешается мышь. Вот, видите, на табуреточку встала, петельку на шею накинула. А предсмертное завещание на старой банке зелёного горошка лежит. Но ничего, теперь её кормит Коля. Фёдор на эти порывы только фыркал, но благодарность в душе хранил. Только одно «но» часто посещало Доста, мучая своей недосказанностью. И это «но» — частые перепады настроения Гоголя, которые отдалённо напоминали американские горки. Бывало, своей депрессивностью он ничуть не уступал Фёдору, классифицируя весь мир одним словом — «тлен». Хотя… Да. Чаще Коля был весел, даже слишком, что порядочно раздражало. Впрочем, из-за этого Федя заключил, что в Николае было что-то скрытое, загадочное и даже… тёмное, что ли? Но это «что-то» благополучно закрывала маска добродушия. Гоголь же, в общем, жил не тужил (по крайней мере, с первого взгляда), совесть его не мучала (при условии её наличия, конечно) и действовал на нервы Фёдора он планомерно. Из универа вылетал пулей, стремясь встретить вечно усталого, потрёпанного Федю. Странно, но весь мир Коли, быстро и стремительно сузился до одного единственного меланхоличного создания — Фёдора. С той самой нелепой встречи, своему другу он предпочитал как раз-таки Доста. Хотя, Пушкин не обижался. Да и из-за чего, спрашивается? Стебать Гоголя он и в универе мог и, к слову, эту задачу с радостью исполнял в жизнь. Так и существовали. Не сказать что спокойно, но зато интересно. Сегодня Достоевский опять засиделся в библиотеке, заваленный кипой бумаг и полностью скрытый за стопками книг. Завтра предстоял важный зачёт, к которому он предпочёл подготовиться. Правда, процессу мышления помешала противная уборщица, нагло выгнав студента и успев попутно наградить парня парочкой нецензурных слов. Федя криво усмехнулся и забрал вещи, спокойно кинув на прощанье — «И вам в гробу скорчиться». Одевался Достоевский на ходу, небрежно обвязывая тёплый шарф вокруг шеи и поправляя полную книг сумку. На улице уже зажглись первые фонари и кружились в танце редкие снежинки. Фёдор вдохнул полной грудью, щуря глаза от яркого света ламп. Около универа не наблюдалось ни души. Этот факт был удивительным, так как Николай впервые не пришёл встретить Доста. Обычно, он отсиживался в рядом стоящем кафе, ожидая, когда же Фёдор соблаговолит выползти наружу. Внутри что-то мимолётно кольнуло. Нет, не то чтобы это была обида, конечно нет. Это лишь лёгкая грусть, ведь молодой филолог привык к доставучему Гоголю. Да, это всего лишь… Привычка. Впрочем, Фёдор решил не зацикливаться на этом факте. Ну мало ли, дела, например появились. Достоевский же не центр вселенной. По пути домой Феде встретилось человека три, от силы четыре прохожих. Освещение ближе к дому становилось тусклым, а парню было всё труднее и труднее дышать. Внутри зарождалось тяжёлое, смутно знакомое ощущение, заставившие Доста прибавить шаг и изобразить на своём лице 0.001 долю беспокойства. В голове пронеслась неоднозначная мысль: ‘‘Не хватало ещё на улице…» До заветной квартирки оставались каких-то несколько метров. Пройти бы через арку и шмыгнуть в парадную, а там… Дом, чай и несравненная подушка! Но нет, не суждено было сбыться мечтам сонного филолога — путь к дому нагло преградили. — А ну стоять! Достоевский замедлил шаг, с интересом поглядывая на чёрную тень — по-другому данного человека просто нельзя было назвать. Одежда полностью сливалась с приходящей на город мглой и, тем самым, сопутствовала незнакомцу. Фёдор направил на него усталый взгляд, тщетно пытаясь согреть вечно холодные ладони. — Вы что-то хотели? — безэмоционально отозвался Фёдор, наблюдая за развитием событий. Его одолел непонятный, немного безумный интерес — а что же будет дальше? Его пушистые ресницы чуть дрожали, а прищур глаз не выражал ничего, кроме желания вернуться домой. За спиной первой тени выросла вторая. Они стремительно приблизились к парню и в руках наглеца, что стоял ближе что-то сверкнуло. — Г-гони д-д-деньги! Все что есть, а и-иначе прирежу! — угроза не произвела на Федю никакого влияния. Грабители были явными дилетантами, у парня, что говорил заплетался язык и рука, держащая нож, предательски дрожала. Да и вообще — какой даун решит ограбить студента? Они ведь люди бедные, а некоторых из этой братии вообще можно зачислить к бомжам. Тут пожалеть только надо, по волосикам погладить и тысячу-две в кошелек подкинуть — ибо без слёз на студента смотреть невозможно! А тут… индивидуумы нашлись. Фёдор склонил голову набок, и уголки его губ приподнялись в едва заметной улыбке. — Ладно. Ветер бешено дул, колыхая волосы спокойного, как удава, Достоевского. Да и, откровенно говоря, отдавать ему особо было нечего. Воры заметно растерялись. Он переглянулись, как бы в смятении, но отступать, отнюдь, не собирались. — Ты не понимаешь, парень! Мы не шутим.- Сказал тот, что повыше и, видимо, решительнее. Достоевский подёрнул плечами и устало прикрыл аметистовые глаза. — Я тоже. Фёдор медленно, но верно ломал логику «грабителей» и представления о типичной жертве насилия. Достоевский себе не изменял. Из губ парня, что стоял поближе вырвался раздражённый рык, и он рванул к Досту, подставляя лезвие к шее. — Деньги я сказал!!! — Первое, что мне хотелось бы сказать — в кармане у меня лежит 50 рублей. Это раз. А второе — я ненавижу людей, которые мешают моим планам. Федя ловко сделал подсечку грабителю и перехватил нож, попутно вдарив этому придурку в челюсть. Он упал на асфальт, корчась от нового удара, нанесённого носком ботинка. Хотя, это было лишь временное превосходство. Спереди стоял ещё более свирепый и опасный противник. Парень окинул его оценивающим взглядом, неутешительно заключив — его размажут по стенке. Грабитель, видимо, изрёк какой-то боевой клич и бросился на бедняжку Доста. Но вдруг, спасение пришло в лице давно знакомого, доставучего фотографа. Коля фиг знает откуда появился прямо перед Федей, закрывая его от грозящей опасности. Глаза Гоголя опасно сверкнули, а на губах расцвела улыбка маньяка. — А вы знаете что бывает с теми, кто посмеет тронуть Дос-куна? — спросил Коля и, не дав вору опомниться, безумным голосом ответил: — Правильно! Они мучительно и долго подыхают! Всё, что было дальше, закрыто внутренней цензурой автора. Можно только добавить, что рёбра наглеца были напрочь сломаны, а открытые переломы будут срастаться ещё о-о-очень долго. Он валялся на земле, у ног Фёдора, слёзно вымаливая прощение и пытаясь уползти от весело смеющегося Николая. — Ну и что мы с ними сделаем, а, Дос-кун? — Коля присел на корточки, приподнимая лицо недо-грабителя за волосы. Взгляды Доста и Гоголя встретились, и на их губах возникла почти одинаковая, безумная улыбка. Вор, завидев её, зарыдал. — Ну ладно. — Фёдор скучающе повертел в руках нож. — Давайте деньги, которые у вас есть, и разойдёмся. Преступник энергично начал шарить по карманам, извлекая из заднего кожаный кошелек. Достоевский изящно наклонился и взял его, смотря на лежащего у ног грабителя, после слегка поморщил нос, брезгливо обходя его и беря Колю за руку. — Вы такие жалкие. Мерзость. Достоевский стремительно утянул Гоголя к парадной, не отпуская его руки. В этот момент сердце Николая замерло, сладостно сжалось, а на губах появилась довольная улыбка. И всё-таки, Фёдор ужасно холодная ледышка. Его хочется греть-греть-греть и это желание появляется наравне с рвением целовать-целовать-целовать. Но разумеется, Коля упорно молчит и с хохотом произносит очередную глупость. — Хах… Мы только что грабанули воров. Дос-кун, это уже наравне с мастером! Федя отпустил руку Гоголя, невозмутимо начав искать ключ от своей пещерки. Он быстро распахнул дверь в квартиру и впихнул туда смеющегося Николая, защёлкивая замок. Из губ Фёдора вырвался тихий смешок и он небрежно бросил на тумбу чужой кошелек. — Коля, не знаю как ты это делаешь… но спасибо. — Аметистовые глаза ожили, благодарно сверкнув весёлым блеском. Улыбки Достоевского были искусством. Усталые, кроткие, радостные и тёплые. Они никогда не фальшивили и не появлялись просто так. Они были проблесками света в непроглядном безумии и сложности хозяина, показывая, что Федя всё-таки живой и почти нормальный. Коля весело хохотнул и кивнул. — Не за что, Федь. Хах, я был сегодня занят и решил прийти тебе в гости. Хах, пусть скажут спасибо, что мы не снесли им бошки. — А вот это уже не одобряет УК РФ. — Фыркнул Дост, снимая пальто и проходя вглубь квартиры. Гоголь стоял на месте, не в силах сдвинуться. Что-то определённо изменилось, но что? — Заходи. — Спокойно кинул гостю Федя, заходя на кухню и включая чайник. Перед глазами вдруг внезапно поплыло, и в груди вспыхнула непонятная паника. Противное чувство дежавю, которое периодически приходило, становясь предпосылкой не совсем приятных событий. Таблетки должны были лежать где-то недалеко, но гарантий, что они остановят начинающийся приступ, не было. Сказывался неправильный распорядок дня, питание и переживания, которые парень не переставал испытывать. Фёдор слегка покачнулся, моля не упасть и предотвратить судороги. Перспектива того, что Гоголь может узнать одну из его главных слабостей, не особо радовала. Что ж, раскрываем карты, господа. С детства (примерно с лет 10) Федя страдал припадками одной не очень приятной болезни — эпилепсии*. Собственно, эпилепсию можно лечить таблетками и, придерживаясь всех предписаний, свести приступы к нулю, но… какие там предписания, ей-богу! Самое неприятное, что болезнь имеет не однотипный характер. Многие, услышав слово «эпилепсия», представляют себе судороги и пену изо рта. Отнюдь. Болезнь имеет различные разновидности, сопутствующие осложнения и симптоматику. К примеру, Фёдор мог запросто грохнуться в обморок, начать видеть галлюцинации, ну и в редких случаях да, проявлялись судороги. За ручку с эпилепсией шла дисфори́я. Тоже неприятная штука, если учесть что она пусть и косвенно, но влияла на характер Достоевского. В принципе, дисфория** — форма болезненно-пониженного настроения. Так что нечего на характер Федьки пенять! Он просто болен. Кстати, дисфория как раз-таки подразумевает чувство неприязни к окружающим, но, как и у любой болезни, у неё есть свои причины. Каждая болячка имеет свою историю. — Дос-кун, у тебя там полотенца нет… — немного озадаченно протянул Николай, смотря на бегающую фигуру Достоевского. Нет, ну таким энергичным он его ещё никогда не видел. А в смеси со спокойной решительностью на лице, это смотрелось даже забавно.- Ты в порядке? — Иди пей чай. — Тихо произнес Фёдор, шарясь в ящике. Тон, который не примет отказа. Гоголь постоял несколько секунд в дверном проёме, пожал плечами и ушёл наливать кипяток. Если Федя не любил излишне весёлых людей, то Гоголь сторонился слишком спокойных. Коля не был скуп на эмоции, хотя об откровенности в его случае говорить тоже было нельзя. Гоголь просто был Гоголем, вот и всё. А вот Достоевский… с чертями в тихом омуте. Чего только стоит его реакция на избиение горе-воров, мурашки аж по коже…были бы у кого-то другого. Николай знал, что не бывает ни хороших, ни плохих людей. Люди есть люди и у них свои причины, чтобы что-то таить, недоговаривать и делать. В конце концов, людей ломают люди. Разве «убив» в человеке человека, они смеют его осуждать? Бог осудит, как говорится. В этом плане, они с Фёдором были похожи. Всего лишь недопонятые, разбитые личности, с хрустальными осколками себя. Как и сотни других, в прочем. Так прошло 10 минут метаний Доста по квартире и заинтересованных взглядов Гоголя. Вскоре он ушёл в спальню и через несколько секунд послышался оглушительный грохот. Коля вздрогнул и вскочил, обеспокоенно вбегая в комнату. Судороги. Федя лежал на полу, в очередном приступе, ставшим его проклятьем. Тело дёргалось, извивалось, глаза были закатаны к потолку, а изо рта вырывались хрипы. Достоевский ненавидел свою жизнь. Он точно не помнил, как пережил первый приступ своей болезни. Тогда он был один дома, старший брат*** ушёл в школу, а родители… в магазин вроде. Сразу хотелось бы отметить, что за эпилептиками желательно следить, ведь они могут очень серьёзно поранить себя. Помнится, в истории нашего любимого государства был такой случай. Если вы вспомните курс средней школы, то найдёте ответ. Царевич Дмитрий, по-моему, убил себя в припадке эпилепсии. Вот такие пироги. Коля подбежал к Феде и решительно зафиксировал его руки, дожидаясь, когда припадок пройдёт. Только парень был каким-то неправильным эпилептиком. Он что-то шептал, бормотал, стараясь вырваться из железной хватки. Вскоре, сопротивление ослабло и Достоевский замер под Гоголем, а из его губ вырвалось что-то похожее на болезненный всхлип. — Отпусти… — Прошло? — заботливо спросил Коля, ослабляя хватку. Теперь он просто сидел на ногах Доста, вглядываясь в измученное лицо. Парень кивнул и вдруг протянул к нему руку, проходя тыльной стороной ладони по щеке. Странный порыв, но несравненно приятный. — Об этом никто не должен знать, ты понял, Коля? — его глаза хитро сверкнули, наблюдая за Гоголем. Николай широко улыбнулся, ластясь к холодной ладошке. Пользуйся случаем, пока можно, как говорится. Коля всё чаще начал чувствовать себя послушной собачкой, готовой на всё ради одобрения хозяина. Эстетика Фёдора сводила с ума. Николай был чётко уверен, что он всегда прекрасен. А Достоевский умел читать обожание по голубым, нежным глазам. — Дос-кун должен лучше за собой следить. Да, безусловно, должен. Но, конечно же, не будет. На что существует Гоголь? — Нет, теперь за мной следишь ты. — Невозмутимо произнёс Фёдор и попытался подняться под ошеломлённый взгляд Николая. Он встал на ноги, протягивая Досту руку. Коля довольно ухмыльнулся, и весело сжал Федю в объятьях. Достоевский устало вздохнул и отстранился от него, направляясь на кухню. Он искренне не понимал себя, да и желание понять вскоре тоже ушло. — Чай остыл. — Бесцветно заметил Федя и сел за стол. — Ничего, Дос-кун. Я о тебе хорошо позабочусь, — бесспорно, зловеще, если бы после этих слов Коля не пошёл готовить поздний ужин и вновь кипятить воду. Сегодня Николай остался у Доста, удобно устроившись на диване. И всё-таки, в глазах Гоголя было безумие. К несчастью, оно скрыто во многих людях. А может и к счастью, кто знает? Ведь психи — самые интересные собеседники.