Февральская оттепель.

Каждые 7 секунд один человек в мире сходит с ума. Думаю, скоро настанет моя седьмая секунда. ©Макс Фрай — Почему ты такой бесчувственный?!!? Стук. Сердце пропускает удар… Лёгкие вдыхают запах тягостной безвозвратности. Николай полмесяца, как сходит с ума. Достоевский решительно не понимает. Фёдор как всегда сохраняет свое мнимо-шаткое спокойствие. Вдох-выдох… Из-за чего внутри так больно?.. Гоголь что-то разбил, но впрочем, неважно. Плевать, если это его успокоит. Нет, не работает. Крик, смех… Очередная истерика Николая. Какой же он сложный… — Почему ты молчишь?! — его голос срывается, он сползает по стенке, закрыв лицо руками. «Почему всё так сложно?» — проносится в голове у Достоевского и он как заворожённый продолжает смотреть на Колю. Почему?.. Почему?.. Почему?.. На этот вопрос нет ответа. Кто он ему? Родственник? Брат? Сват? Друг?.. Нет, всё это безумно далеко. Ниточка понимания опять рвётся и Дост хрипло выдыхает: — Что ты от меня хочешь? Что?.. Гоголь и сам не до конца понимал. Ему просто хотелось видеть на его лице всё что угодно, кроме безразличия. Ему всего лишь хотелось… Любви Фёдора? — Ничего. Уходи. Голос режет, он пронзает словно десятки шипов. Молчание. Лёгкие шаги, шуршание одежды и щелчок замка. Карточные города рушатся, обращаясь в пепел. Кашель, кашель, кашель… Истерический смех между приступами и кровь на ладонях… А в бордовой, вязкой жидкости маленькие, белые цветочки. Фёдор любит сирень. Он сам чем-то похож на этот цветок. Федя благоухающих бутонов сирени. Гоголь ненавидит эти цветы. Они вот уже четыре дня разрывают его изнутри, беря начало в сломанном, побитом сердце. Больно… Больно… Больно… Почему он не может сказать ему? Всего три простых слова: «Я тебя люблю…» Люблю. Восхищаюсь. Живу тобой. Ты мой воздух. Николай смеётся. Как сказать? Фёдор как звезда, до которой он не в силах дотянуться. Фёдор — личное, недосягаемое божество. Вечно холодный, спокойный, величественный Достоевский. Он способен любить? Кашель душит. Его прекрасный, горячо любимый соулмейт… Нет, что вы! Коля ломано улыбается. Куда ему до простых человеческих чувств?.. Лёгкие горят, словно налитые жгучим свинцом… Гоголь безумней, чем обычно… Он как никогда нуждается в тепле. Но единственное «ледяное тепло» ушло, оставив после себя лёгкий флёр запаха вишни. Коля лёг на холодный пол, с скулежом свернувшись в комочек. Достоевскому он не нужен. … Думал и считал так только Гоголь. Достоевский нуждался в присутствии Николая, даже больше чем он сам, но сказать об этом… Увы, не мог. На ватных ногах он вышел из душной парадной и безжизненным взглядом впился в кровавый закат. Глаза щипало от давно не литых слёз. Ему казалось, что ничего не может пошатнуть его покой, но Николай это смог. Бесчувственный… Холодный… Ледышка… К горлу подступил ком. Федя онемевшими пальцами нащупал в кармане пачку сигарет и вытащил одну из упаковки. Руки дрожали. — Идиот. — Одними губами прошептал Достоевский и щёлкнул зажигалкой. Радиоактивный дым медленно проник в лёгкие… Тепло. Жгучее, но противное, душащее, с каждой новой затяжкой убивающее Фёдора. Он ненавидел курить. Люди проходили мимо, периодически оглядываясь и с любопытством смотря на одиноко стоящего, потерянного парня. Холодно, мерзко, одиноко. Сердце болит, разрывается, в жадных попытках начать чувствовать вновь. Тело умерло, душа улетела, сдохла и отмерла. Никакой чай уже не поможет. В кармане почти пять минут играет противную трель телефон, но Достоевский точно знает — это не Гоголь. Это приставучий Гончаров, уже три дня донимающий его совместной работой. Федя умирает. Он ненавидел чувствовать привязанность и никогда не надеялся познать ещё более высокое чувство. Это делает нас уязвимыми, слабыми и жалкими рабами эмоций и псевдо-любви. Так он считал. Сигарета дотлела до фильтра и обожгла холодные пальцы. Не хотелось ровно ничего. Просто стоять, смотреть на закат и медленно догорать как этот окурок. Слова Николая резали, били по самому больному, по тому, чего не хочется касаться. Что есть безразличие? Маска холода вместо тысячи фраз? Разве у счастливого человека бывает взгляд мертвеца? У Фёдора были свои причины молчать, так же как у Гоголя смеяться. Вторая сигарета. Дым. Он успокаивает Достоевского что-ли? Просто выдохнуть все свои проблемы и пойти дальше. Без общения с Гоголем. Впрочем, это пустое. Фёдор никогда не врёт себе. Фёдор знает — без Николая уже мучительно невозможно. Это чувство… зависимости, видимо, всё-таки да. В этот вечер Достоевского одолел первый, мучительный приступ кашля. Одуванчики. Яркие, тёплые, весенние цветы. Как солнце. Как Гоголь. *** Ещё неделю назад всё было хорошо, а теперь, видимо, покатилось к чертям. Николай не хотел говорить обидных слов, выгонять, кричать и истерить. Но это получается как-то само-собой. Просто очередной перепад настроения, псих… Фёдор не виноват… /Нет, он главная причина./ Просто вместе с цветами появилась жгучая злость. /Ничего не просто, всё чертовски сложно/ Не на Доста, а на самого себя. /За свою слабость./ Гоголь благополучно ушёл в депрессию, послав всех нахрен. Когда Коле плохо, хреново становится и другим. И не только морально — многие и физически страдают. Пушкин научился молчать и тихонько ретироваться от друга, и поэтому под горячую руку попадали предметы. У Гоголя было две стороны. Одна нормальная, адекватная, а вторая… В общем-то не очень. Николай был одержим странной мыслью, радостью других людей. А Фёдор молчал. Казалось, ему было чуждо всё. Эмоции, улыбки, смех или страх… Интересно, почему он сразу не понял, что Достоевский его соулмейт? Это так глупо… Что происходит с соулмейтами, которые не находят взаимности у своих половинок? Не знаете? А я вам скажу. Они умирают. Медленно, изящно, болезненно задыхаясь в прекрасных цветах. Сначала лепестки, потом соцветия… Они пускают свои корешки прямо в сердце, постепенно обволакивая весь организм. В крови, лёгких… абсолютно везде, абсолютно точно принося боль. Как не умереть? Есть три исхода, как гимн тяжкой фатальной ошибки. Принятие. Хирургическое вмешательство. Смерть. Гоголь подошёл к окну и усмехнулся от своих мыслей. Ему просто надо отдохнуть, успокоиться и извиниться перед Фёдором. Он обязательно это сделает. А сейчас… сейчас хотелось лечь и уснуть. Просто закрыть глаза и отпустить проблемы. *** Достоевский не пришёл в универ ни позавчера, ни вчера, ни сегодня. Гончаров негодовал, рвал, метал, звонил, грозил выбить дверь, но все его старания обратились в ничто. А Иван ведь правда беспокоился о Фёдоре, хоть и считает его отъявленным говнюком. Но это, впрочем, неважно. В квартире Доста было тихо, как будто выше упомянутой личности там вовсе не было. Ваня не железный, Ваня психанул и пошёл искать некого «Гоголя». Конечно, Колю парень не обнаружил, но встретил Пушкина. Не менее злого, обиженого и обеспокоенного. Общими усилиями стало ясно — у обоих «индивидов» хандра и оба даже маякнуть не собираются, сдохли, али живы пока. Окей. Проблема номер один частично решена. Саша благородно проводил Гончарова до небезызвестной квартиры 117, гаркнул парочку нелестных слов на весь этаж и свалил восвояси. Ну не восвояси… Около подъезда остался ждать. Ваня позвонил. Постучал. Ещё раз позвонил. В квартире послышалось приглушённое копошенье. — Кто там? — дверь открывать никто не собирался. Голос по ту сторону был хриплым и усталым. Иван облегчённо вздохнул, понимая, что игнорировать его не будут. — Меня Иван Гончаров зовут, я друг Фёдора. — Громко оповестил Ваня, нерешительно теребя дверную ручку. Из квартиры донёсся приглушённый смешок. — У Дос-куна нет друзей. Николай устало сел на пол, прислонившись затылком к двери. Из горла вырывался кашель, вместе с пагубно-прекрасной сиренью. Фёдор. Сердце заныло, и боль отдалась прямиком в виски. Хотелось увидеть. Рассмеяться. Поцеловать?.. Нет, это уж слишком. — Пф-ф-ф… это его мнение. — Фыркнул Гончаров и усмехнулся.- Ты не мог бы мне помочь? — Что тебе от меня нужно? — достаточно приторно-дружелюбным голосом спросил Гоголь. В голове было давным-давно пусто. Безжизненно. Мысли растворились, и осталась одна лишь боль. Физическая? Нет, моральная. — Дело в Фёдоре… — начал объяснять Ваня, но его наглым образом перебили. — Неужели тебя ко мне подослал Дос-кун? Я думал, после той ссоры он вычеркнет меня из своей жизни. — Слова отдавали ядом. Печалью, тягостной и непонятной и горько-сладким ядом. «Дос-кун…» — Вот как… — немного разочарованно протянул Иван и вздохнул. — А я думал, хоть ты сможешь его образумить. — Образумить? А Дос-кун что, ребёнок? Подсказка: правильный ответ — нет. Беспокойство засело в груди. Отодвинуло кашель и заполнило Гоголя. И всё-таки, Федя чертовски несамостоятельный. — Да нет. Закрылся просто, так же как ты, не отвечает уже три дня. На пары даже не ходит, причём впервые за всю учёбу… Не ест, скорее всего, вот я и волнуюсь. Но раз ты не можешь помочь… — Гончаров вновь вздохнул и развернулся, собираясь уйти. Впрочем, не тут-то было. Около двери послышалось яростное копошенье и из квартиры выглянуло лохматое существо. — Стой! Я с ним поговорю! — Коля вышел на лестничную клетку и весело улыбнулся Ване. У Гончарова от этой улыбки по всему телу пробежали табуном мурашки. — А ты сможешь? — А могут ли рыбы дышать? Правильный ответ: да! — воодушевлённо воскликнул Николай, неловко потоптавшись на месте. Вид у парня был неважный: синяки под глазами, растрёпанные волосы, помятая одежда… Аж пожалеть захотелось. На расстоянии. — Ладно. — Иван нерешительно кивнул и подал Коле листочек со своим номером телефона. — Узнаешь как он — позвони. — Конечно! Путь-дорога, пусть тебя маньяки не зарежут! — крикнул на прощание Гоголь, энергично помахав рукой. Гончарова передернуло, и он резко решил, что стоит ускорить шаг. Значительно ускорить. За ним по пятам нёсся весёлый смех Николая. Он смял бумажку и выкинул куда-то в угол. Улыбка исказила его губы и он звонко пропел: — Так значит, Дос-кун вздумал вредничать? Ничего, мы это исправим! *** Тишина. Уже три дня, звенящая, мерзкая, давящая тишина. Не было желания двигаться, есть или, в принципе, что-то делать. Единственным желанием Фёдора было лечь и раствориться. В проблемах, сигаретном дыме, в кипе бумаг и чае. Хотя нет. В чае он хотел утопиться. Гончарова Достоевский игнорировал не из-за вредности, нет. Из-за всепоглощающей депрессии и пофигизма. Федя не вредный — Федя вообще камушек. Не трогайте его, а не то стукнет. На данный момент он лежал на кровати и, раскинувшись звёздочкой, смотрел в потолок. Кашель мучал, но ещё терпимо. Мысли стремительно уходили к Гоголю, и сигареты не спасали. Сон тревожил. Кошмары пугали. В холодильнике давно не было еды, а если что и было — безвозвратно испортилось и сгнило. Пойти к Николаю? Никогда. Обида? Характер. Принцип. Гордость. Любовь? Глупо, дурость, выдумка… И всё же?.. Да, любовь. Федя закрыл глаза, побольше вдыхая в лёгкие воздух. Коля придёт первый, с вероятностью в 99%. Почему? Всё просто. Ровно потому, что Гоголь — это Гоголь. А Достоевский — это Достоевский. Всё безумно просто. Но это не отменяет сложности решения. Месяц… Плюс/минус несколько недель. Они знакомы так мало… И в то же время, как будто вечность. Федя страдает из-за своей сложности. Слова Николая всплывают в памяти и почему-то ранят. Странно. Необычно. Пугает. Ему так же хреново? Надеюсь, да. В дверь как-то знакомо, ненавязчиво звонят. Просто жать на кнопку — что вы, это для слабаков. Изобразить мелодию похоронного марша? Знаем, умеем… да что там, прямо сейчас практикуем! Достоевский сполз с кровати, с иронией слушая, сею песню. Это что, что-то вроде серенады? Миленько. — Дос-кун~ Не игнорируй меня! — услышал эту мольбу Фёдор и ехидно фыркнул. А не он ли сам его прогнал? В поцарапанных/покусанных руках лежала потрёпанная книжка. Страницы были измяты, на сто раз загнуты и изрядно пожелтели. Недаром это любимая книга Феди. Достоевский устало вздохнул и поплёлся к входу. Открывать? Нет, он даже не собирался. Кашель, кашель, кашель… Фёдор судорожно прикрыл ладонями рот, чтобы по ту сторону двери не было слышно. С каждым днём всё холоднее и холоднее. В квартире сущее пекло. — Не притворяйся, что меня не слышишь! Дос-кун, кто так себя ведёт? Правильно: только дети! — Гоголь барабанит по бедной дверке уже не кулаками, а ботинками, и со всех сил. А потом смеётся, услышав злобные маты из соседней квартиры. Ах да, сейчас же вечер. Фёдор молчит. Трудно признать, но истеричные слова Николая его заметно задели. Безразличный? Бесчувственный? Вот и прекрасно, пускай он испытает на себе безразличие Феди. Крики всё настойчивее, звонок непрерывно играет трель. Маты соседа становятся громче, но выходить он не спешит. Гоголь громко смеётся. Правда, он на грани новой истерики. Достоевский подошёл к двери, и устало прислонился к ней лбом. Какой же Коля идиот. — Федя, да мать твою за ногу, открой! Тишина. Николай хмурится, но отступать не собирается Он набирает в лёгкие воздух и громко выдаёт: — Дос-кун, а знаешь почему я пришёл? — и после минутного молчания продолжает. — Потому что я люблю тебя, в конце концов! Молчание. Сосед кричит уже что-то насчёт ориентации и копошится в порывах открыть замок. Что за маразм? Дверь быстро раскрылась, и Гоголь даже опомниться не успел, как его с неожиданной силой утянули в квартиру. — Ты идиот. — Послышался знакомый, хриплый голос, а заклеенные пальцы судорожно сжали воротник. Коля усмехнулся и нагло посмотрел в глаза Достоевского. Улыбка стремительно померкла, оставляя место растерянности. Что это за эмоция? Глаза Фёдора лихорадочно блестели, наконец-то выражая хоть что-то кроме спокойствия. «Что такое безвозвратность?» — Дос-кун… — тихо прошептал Гоголь, чувствуя в груди странное облегчение. А пальцы у Феди холодные-холодные… — Слушай внимательно. — Спокойно произнёс Достоевский и приблизился к уху Коли, опаляя его горячим дыханием — Я скажу это лишь один раз, поэтому будь добр — запоминай. «Безвозвратность — чьи-то глаза, затягивающие тебя в плен, в омуты чувств и эмоций. Голос, который хочется слушать и слышать, узнать каждую его форму, тон и тембр. Губы, невозможно сладкие, мягкие, с привкусом крови, которые хочется целовать до забвения. Безвозвратность? Это человек. Тот, в котором ты тонешь, но не в силах захлебнуться до конца. Не будет дна, но ты уже никогда не выплывешь. Вот что такое безвозвратность.» Тудум-тудум-тудум… Сердце сладко сжалось и, кажется, остановилось. Гоголь замер, заворожённый этим тихим голосом. За всё время знакомства он ещё никогда не слышал, чтобы Фёдор так говорил. Достоевский шумно выдохнул, пуская по коже Николая мурашки и, наконец, решился: — Я. Тебя. Люблю. Фёдор впервые в своей жизни проиграл. А если честно… он всего лишь позволил Гоголю вырвать победу. Достоевский тонул. Он чувствовал, что с каждой секундой Николай всё сильнее привязывает его к себе. Шансы вернуться равнялись нулю. Но никто уже не хотел возвращаться. Это была та самая точка невозврата. … А губы у Феди всё же мягкие. Сладкие, с привкусом вишни. Интересно, он её любит? Николай крепко обнимает Фёдора за талию, цепляясь за него как за последний шанс спастись. Хотя… Почему как? Федя — это наркотик. Самый худший, разрушающий, вредный до жути. Но уже жизненно необходимый. Достоевский зарывается пальчиками в пшеничные волосы, намеренно царапая кожу. А нефиг орать на весь подъезд, что житель 31-й квартиры немножко лазурный. Совсем малость. К слову, сосед всё ещё ломится в дверь… На губах Фёдора едва заметная улыбка. Гоголь тает. — А говорил что натурал! Дос-кун соврал! — наконец отстранившись, рассмеялся Николай, внимательно разглядывая лицо парня. Хотелось просто узнать — он рад? — Ничего подобного. Я натурал.- безразлично кинул Фёдор и отошёл от Коли, шлепая босыми ногами по линолеуму. На душе стало невообразимо спокойно и тепло. Им не нужно было много говорить, чтобы понять что случилось. Достоевский умел красноречиво молчать, а Гоголь — читать его молчание. Коля снова рассмеялся и заговорил о какой-то ерунде. Ничего не было? Всё будет как неделю назад? Нет. Сегодня Достоевский, завернувшись в свой тёплый плед, заснет, прижавшись к Николаю, а под утро спокойно ответит, что это просто меры для сохранения тепла. Гоголь рассмеётся и опять начнёт с фанатизмом фотографировать Фёдора и доставать его вечными абсурдными вопросами. Но Коля знал, что Федя врёт. В конечном счёте — проиграли оба. Бой, войну… уже не столь важно. Это был лишь шаг, ведь в их головах ещё куча тараканов. Но впрочем… Этот вечер был не так уж плох.