Февральская оттепель.

»…Невидимой нитью соединены те, кому суждено встретиться, не смотря на Время, Место и Обстоятельства. Нить может растянуться, спутаться, но никогда не порвётся…» Утро 1-го января выдалось… не выдалось. Оно наступило на Федю с Колей, в лице блядски неосторожного Шибы. Так уж вышло, что после долгого разговора парни так и уснули — на неудобном узком диване, и впоследствии, к утру валялись на холодном полу. Тацухико запнулся, грохнулся на Фёдора и чуть не сломал себе нос. Но удивительным было другое — Дост едва ли проснулся. Федя недовольно поморщил нос, перевернулся на бок и уткнулся в ключицы лежащего под ним Гоголя. Николай зашёлся в тихом, весёлом смехе, наблюдая, как Тацу приглушённо матерится и проклинает этот мир. Так, собственно говоря, и наступил новый день. Что же касается рассказа Достоевского, то итог был предельно прост. Коля лишь нахмурился, на миг, растеряв клоунские черты, которые похоже вросли крепкими корнями в его сущность и спросил: — И что… Ты переболел? Фёдор молчал. Минуту. Две. А после криво усмехнулся и неопределённо качнул головой: — Переболел? А разве жизнь — это простуда? Жизнь невозможно переболеть, Коль. На том и закончили. Гоголь странно боялся сморозить очередную ерунду, а Достоевского стремительно сморил сон. Федор просто закрыл глаза и провалился в грёзы. Коля ещё долго не мог уснуть. Мысли противно лезли в голову, а перед взглядом всплывали странные картины. Сон не шёл. Гоголь раза два вставал с дивана и выходил на балкон. Федя не слышал. Удивительно, но этого человека не сможет разбудить даже ядерная бомбардировка. Он просто повернётся на бок, приоткроет глаза и томно выдохнет: «Дайте уже поспать». Да, именно так всё и будет. Свежесть отрезвляла, и к Николаю помаленьку начало приходить понимание — Федя не хищник. Странно, но Гоголь часто сравнивал Фёдора с волком. Одиноким, мрачным, загадочным зверем. Нет, ошибся. Это лишь оболочка. Иллюзорная, эфирная, что скрывает уставшего, опустившего руки человека. Есть волки в овечьей шкуре. Опасные, злые, они надевают на себя личину благодетеля. С Достоевским всё было ровно наоборот. Никто не спорит — Фёдор опасен. Величественен, он из тех, кто ведёт глупую толпу за собой, заставляет следовать своим идеям. Таких, как Достоевский обожествляют. Ими восхищаются, восхваляют, но одно лишь «но» — это делают только в глаза. Люди вообще любят друг другу делать больно. В один из периодов своего самобичевания Коля задумался — а бывают ли честные люди? Не врущие в глаза? Друзья, которые не отворачиваются от тебя, зная самые тяжкие твои грехи? Любимые, что не вонзают в спину нож? Тогда он не дал на свой вопрос ответа. Собственно, на самом деле это очень грустно. Людям хочется думать о себе лучше, чем это является на самом деле. Не то, что бы в прямом смысле, да и грехи их не особо тяжки. Для них. Человек делает что-то просто потому, что он человек. Ни больше, ни меньше. Однажды, показав свою слабость, ты собственноручно показываешь близкому кругу людей, куда стоит бить. И они бьют. Нет, не то, чтобы специально. На чувствах, эмоциях, они совершенно забывают о цене слова. Близкие никогда не убивают специально. Но убивают, и после их действий следует комичный восклик: «ОЙ!». Да, это забавно. Всё равно, что раскурочить человека, вытащить кишки, поковыряться, подержать на ладони трепетное сердце и засунуть обратно. Верх дном. Гоголь тихо хохотнул своим мыслям и опёрся о холодные перила. Он знал, какого чувствовать себя пустым, ненужным, жалким слизнем, Коля знал, что такое разочарование. Николай вообще любил сложных людей. Тех, которых нужно разгадывать, узнавать новые грани их жизни, срывать иллюзорную защиту, выставляя их в чистом, искреннем свете. И только тогда Гоголь огорчался. Они все были обычные, посредственные, гниющие в своих потребностях. Выставляя только лучшие качества, они надеятся, что обратную сторону никто не увидит. Коля видел и уходил. Эти люди ненастоящие. Искусственные, тряпичные марионетки, которыми правит… наверно да, непосредственно мир. Даже когда Гоголь смеялся он выглядел куда естественнее, чем они. Разве так трудно понять? Мы смертные, мы, чёрт возьми, грешные звери! Не идеальны, падки на материальные ценности, зависимы от других людей. Но блять, такие мы все! Нет, в этом аду нет ангелов. Как там говорила тётя Фёдора? Ах, да! Ангелы не выдерживают боли людей. Смешно, не правда ли? А Достоевский… он был другой. И нет, он грешный, сломанный, прошедший через всё. Чертовски неправильный, если можно так сказать. Но идеальный. Фёдор никогда не пытался скрыть свои худшие качества. У всех на глазах он медленно сходил с ума. Социопат, частично шизофреник, родину продаст за кружку горячего чая — вот он, Фёдор. Хотя, что забавно, не весь. Внутри всё тот же ребёнок. По ночам с носом кутается в одеяло, временами не выключает свет и совершенно не умеет готовить. Недолюбливает темноту (если не боится), по ночам не спит, а по утрам невозможно поднять. Где-то капризный, властный, где-то нежный, величественный Фёдор. И это ещё не всё. Достоевский нечитаем, непонятен, странен, и для многих пугающий. Такие люди могут разрушить мир. Они умные, расчётливые… но знаете почему они этого не делают? Это просто — им влом. Всего-то. Как-то давно Николай читал книгу, где было написано: «Ничто не оградит человека от боли. Это часть жизни, но мы можем выбирать. Выбирать тех, кто сделает нам больно». Что ж, Коля своим выбором доволен. *** Фёдор проснулся ближе к двум часам дня и только из-за громкого ора Гончарова. Он открыл глаза и залип на ободранный, бывший когда-то белым, серый потолок. Дыхание уловило устойчивый запах ели, готовой выпечки и гари. С 100% вероятностью можно сказать — вина последнего запаха — Гоголь. И правда, вышеупомянутый персонаж влетел в гостиную, громко хохоча и отбиваясь от «грозного» Вани. Ч. Т. Д., как говорится. Дост глухо замычал в огроменном желании крепко ругнуться, встать и уехать домой. И какого фига на него нашло, раз он согласился праздновать Новый год не дома, а у Гончарова. Гоголь плохо влиял на вурдалака Фёдора. Вурдалак Фёдор хотел спать и никогда не просыпаться. Слух уловил мерзкие, злорадные смешки Пушкина и Тацу, наравне с обиженным воскликом Коли. — Дос-кун, спасай своего верного рыцаря! Николай лёгким ветерком добежал до дивана и спрятался за спинку, тем самым прикрываясь Достоевским. Федю Иван не тронет, Федя святое. А ещё Дост охотно может вдарить, и совесть, как известно, его не замучает. Нет её и всё. — Могу подлить яда.- хрипло отозвался Федя, с интересом оглядывая красного от злости Гончарова. На нём была обычная домашняя одежда — просторные штаны и длинная, агрессивно-жёлтого цвета, футболка. Аж в глазах рябь. Длинные, светлые волосы были забраны в высокий хвост, а на макушке виднелась небольшая горка муки. А день становится лучше. В руках Вани виднелась сковородка. Ой… — Что у вас случилось? — спокойно спросил Федя и широко зевнул, являя миру заспанного себя. Вот он я, как говорится, любите меня лохматого и помятого. Возражения не принимаются. Хотя, впрочем, они и не следовали. Гончаров возмущенно взмахнул руками, совершенно забыв, что там находится особо опасный предмет. — Он меня обижает! — по-детски надувшись, оповестил Ваня, указывая на смеящегося, уже во весь голос, Николая. Шиба с Сашей смиренно наблюдали за цирком уродов. В переносном смысле, конечно же. — Не правда! Дос-кун, он врёт! — Коля широко улыбнулся, с видом полнейшей невинности. Фальшивой, нужно отметить. — А вот и нет! — А вот и да! Ваня психанул, прорычал нечто нецензурное, вернулся на кухню и врубил радио. На полную, и балет. Достоевский даже бровью не повёл, спокойно сев и повернув голову в сторону, где предположительно стоял Гоголь. — Ну и зачем? — холодно поинтересовался парень, встретившись взглядом с весёлыми, голубыми глазами. Коля громко фыркнул и подёрнул плечами. — Его интересно бесить. Хех, а ещё мы с Шибой поспорили. Он проиграл. Из-за угла тихо вздохнул Тацухико и подошёл, вручая Гоголю 100 рублей. Николай важно кивнул и пожал ему руку. — С вами приятно иметь дело. — Это уже третья сотня…- обречённо пробормотал парень, но впрочем, тут же улыбнулся Фёдору.- Утречка. — Я думал вы уйдёте. — Федя встал на ноги, отмечая, что у него почему-то затекло всё тело (ему же никто не скажет, что он всю ночь спал на Николае). Парень обогнул, хотевшего что-то ответить, Шибу и скрылся в ванной. Тацу удивлённо похлопал ресничками и устремил вопросительный взгляд на, всё-таки выглянувшего из кухни Гончарова. Ваня натянуто улыбнулся. — Дост. В ванной Федя не без облегчения отметил, что синяки под глазами стали меньше. Общий же вид не радовал. — Дос-кун~ — забарабанил по двери Гоголь, заставляя оторваться от столь прекрасного созерцания. Фёдор умылся, причесался и решил закрыть глаза на свой вид и до следующего утра не обращать внимание на мертвяка в отражении. Как предполагалось, Гончаров приготовил поздний завтрак и вещал о том, как они вчера погуляли. Федор активно абстрагировался. — А ещё мы забыли про подарки! Фатальный, наикрупнейший пиздец. Наравне с праздниками, Достоевский недолюбливал подарки. Получать их, безусловно, приятно, а вот дарить… Такая морока. Понравится/не понравится, нужен/не нужен… Ужас, если одним словом. Фёдору обычно дарят чай, книги и прочую ерунду. Гоголь как обычно выделяется. Теплый, вязаный кардиган темно-фиолетового цвета ложится на плечи, а перед носом кладут коробку с фирменными наушниками. А, ну теперь ясно, почему Гоголь последнее время подсел на ЗОЖ — каши жрёт, пешком ходит… вот оказывается откуда ноги растут! Коля лишь радостно улыбается и разводит руками: — Всё для того, чтобы Дос-кун не мёрз. И правда. Федору лень вставать. Достоевский тихо вздохнул и указал рукой в сторону двери. — Там моя сумка, принеси. Не просьба — приказ. Гоголь охотно подчиняется. Из сумки извлекаются маленькие коробочки, чему Коля слегка удивлён. Гончарову новые перчатки (свои он посеял не так уж давно, и теперь его руки все в трещинках от холода), Шибе де Сада, а Пушкину купон. Непонятно куда, но у Фёдора фантазия тоже не безгранична. То, что он о ком-то позаботился уже стоит восхищения. Последним, кому Федя дарит подарок — это Коля. — С Новым годом. Не считаю этот праздник чем-то особенным, но ты же это любишь. Гоголь широко улыбнулся и принял подарок. — Спасибо, Дос-кун. Шок — единственное слово, которым возможно описать состояние Николая. В руках молодого фотографа лежит новая камера. Та, которую он хотел. Та, о которой он вещал, но даже не предполагал, что Достоевский его слушает. С этой покупкой бюджет Фёдора приблизился к отметке: «бомж» Зато Николай чуть ли не визжит от радости и тыкает всем присутствующим ею в нос. Достоевский доволен. По домам они уходят ближе к вечеру и Фёдор совершенно точно уверен, что то чувство, которое он ощущает — это счастье. Николай говорит что-то о медузах, море и о том, как круто было бы побывать когда-нибудь за границей. В Японии, к примеру. Достоевский внимательно слушает, почему-то не раздражаясь и не желая уходить. Медленными шагами они доходят до парадной, и Коля вновь глупо улыбается. Кажется, некоторые люди называют эту улыбку улыбкой влюблённого человека. Допустим, да. — До завтра, Дос-кун? Молчание. Нет, не потому что Фёдор не хочет видеть Гоголя, а лишь потому, что внутренне ужасается — хочет. — Да. — едва заметно кивает Федя, и Гоголь довольно притягивает его к себе, целует и отпускает. Рука, в прочем, всё ещё сжимает холодную ладошку. — Дос-кун, а ты знаешь, что такое счастье? — как ни в чём не бывало, спрашивает парень, подняв голову и смотря на чёрное, зимнее небо. Где-то далеко блистают звёзды. — В чём моё счастье? Фёдор молчит. Николай не отвечает на свой вопрос — ломает систему. В чём… В чём его счастье? Руки мёрзнут, ветер треплет выбившиеся из-под ушанки волосы, а Коля уже не смотрит вверх. Он тонет в глазах-аметистах, спускаясь на самое дно. Интересно, сможет ли это продлиться вечность? Они оба такие сложные, но достойны счастья? — Моё счастье в тебе, Дос-кун. Ты моя погибель, ты моя жизнь. Федя улыбается краешком губ и едва слышно отвечает: — Взаимно. Уходить мучительно не хочется, но есть один маленький нюанс. Кошка. О ней Достоевский не знает, ведь она была притащена Гоголем всего пару дней назад. Маленький, чёрный котёнок с ещё голубыми, чистыми глазками. Если бы Федя о нём узнал, точно бы назвал Гоголя дебилом. Как-раз-таки из-за него Коля машет Федору рукой и уходит, давая обещание позвонить. Дост, в прочем, не против. Он заходит в квартиру и устало падает на кровать. Ампутируйте желание быть. Телефон оглушительно звенит и Федя берёт трубку. Номер не высветился. На другом конце провода разносится кашель, и после тихий голос: — Привет, Федь. Это я, Миша. Я приехал в город и подумал, что неплохо было бы встретиться. В глазах Доста блистает лед, и он недолго молчит, после, хриплым голосом отвечая: — Нет, я так не думаю. — и бросает трубку, падая лицом в покрывало. Настроение резко ухудшается и накрывает депрессия. С Михаилом он не хотел встречаться, ровно по той причине, что брат пропал, даже не известив, жив ли он вообще. Бросил. А ведь это обидно. Не смертельно конечно, но чем-то похоже на предательство. Достоевский укрывается одеялом и включает телевизор. Есть о чём подумать. Однако… и смысл существовать тоже есть. Это радует.