Февральская оттепель.

»…Следи, чтобы не раствориться в личности другого человека…» Неделя после большого, нагремевшего праздника это как минимум… Странно-о-о-о… Все, абсолютно все, на кого бы ты ни взглянул, ходят едва ли живые, начинает твёрдо казаться, что они переменили место жительства и только недавно переехали с ближайшего кладбища. Изыдите, демоны… А, не, это соседи с верхнего этажа, сорян, обознались. Плюс, как мы все прекрасно знаем, русские люди отмечать любят (очень даже) и поэтому весь январь достаточно смутен, размыт и посыпан оливье. Зато всем хорошо, всем весело и все довольны. Ну… Большая часть так точно. Что же касается нашего неприкосновенного Фёдора, то первые два дня своего заслуженного отдыха он невозмутимо сидел дома и игнорировал всякие попытки его оттуда вытащить. Даже реплики Гоголя, но нужно отдать ему должное — он старался. Как мог, бедненький, весь извёлся, прям: «Дос-кун, пошли на каток!» «Дос-кун… А там в кофешке новый чай в меню включили…» «Федька… может, в библиотеку сходим? В книжный?.. Почитаем, что ли?» «В… Лес?..» Достоевский упорно молчал, неистово щёлкая по клавишам ноутбука и переводя огромный текст из книги особо разрекламированного иностранного автора. Заказ был достаточно объёмным и, следовательно, деньги платили немаленькие. Коля мельтешил, как надоедливый комар. Разве что, не жужжал только. Хотя стойте, кажись, поторопилась: «А ты знал, что черепахи живут до 200 лет? Правильный ответ: нет, не знал! А ты знал что запах, который мы чувствуем после дождя это озон? Подскажу: не знал. Стоп… А ты любишь дождь? Скажи что да, я уверен, что прав!..» И так по кругу. Федька держался до победного. Морда кирпичиком, холодные фразы, пожелания «хорошего здоровья» и направления пойти… Ну хотя бы в баню, что ли? Пешее эротическое тоже отправляли, завуалировано и используя название хорошо известного (особенно русским) овоща. В общем, Дост себе не изменял. Нервы сдали у Николая — обиделся. К слову, обида Гоголя проходила не по обычной программе — с нормальными людьми сравнивать парня тщетно. Ни тебе молчания, ни игнорирования (ну может немножко, и только просьб замолкнуть), а супер-охренеть-какая-активная доставучесть. Здесь, тут, в левом углу, в правом, у окна, у уха — Коля был везде. Федя всё ещё молчал и с упёртостью маньяка делал работу. Нет, не то, чтобы он намеренно посылал Гоголя, это так, между делом получалось. Занятой Достоевский равен стене — бей не бей, зови не зови, только тараном. Но на третий день Фёдор всё-таки «рухнул». Нет, не из-за Гоголя (почти), на этот счёт у него был один запасной вариант — не открывать дверь. И как не странно, это было бы очень даже действенно. Но помните ту совесть, которой у Феди нет? Проснулась, тварина этакая. Собственно, к полудню он дописал последнее предложение, а вечером притащился Коля. Мрачнее самой чёрной, грозовой тучки. Кислее самого спелого лимона. Он медленно снял куртку, громко, страдальчески вздохнул, обвёл взглядом прихожую и опять вздохнул. Фёдор направил на него вопросительно- заинтересованный взгляд, успевая с невозмутимым видом убирать с тумбочки книги. Хотя… Заинтересованным его можно было назвать с натяжкой, и там интерес выражался в десятых процента. А так … Вопросительно-спокойно-пофигистический. Ответом был ещё один вздох. «Убитый горем» Гоголь прошёл в квартиру, в которую наведывался как к себе на кухоньку, сел на диван и соизволил вымолвить фразу: — Дос-кун меня не любит. До Фёдора информация дошла не сразу. И даже когда дошла, всё равно не дошла. Хотя, стало понятно, что Коля просто сменил тактику влияния на определённую личность и решил брать Доста другим путем. Частыми с его стороны, нужно сказать. Знал бы он, что на Достоевского это не действует. Вообще никак причём. Ну да ладно. В принципе, отдаляясь от темы капризов Гоголя, за последнее время, если суммировать все эти два с хвостиком месяца, они добились неплохого взаимопонимания и, в какой-то степени, принятия друг друга. Например, Фёдор твёрдо знал, что у Коли его фоток накопилась такая куча, что можно с уверенностью сказать — Гоголь слегка помешан и точно повёрнут. А впрочем… Это одно и то же. Однажды, зайдя за какой-то информацией в лэптоп Коли, Дост очень об этом пожалел. Если психика Феди до этого момента находилась на волоске, то сейчас она грохнулась и разбилась. За время их с Николаем знакомства, у одной конкретной личности накопилось 465 фотографий во всех возможных ракурсах. А ещё по частям. Вот бледное, тонкое запястье, вот выпирающие ключицы (общение с Шибой к добру не приведёт, Фёдор знал!)… Так, а там крупным планом искусанные, пухлые губы. Федя поборол желание судорожно перекреститься и слишком резко захлопнул крышку. Свят-свят. А в общем-то, Достоевский быстро смирился. Прекрасно же, чё? Фанклуб прямо. Восхищаются, восхваляют, к богам превозносят. Словом, Федя вошёл во вкус. Хотя, скорее всего он просто решил брать своим любимым методом — игнорированием. К примеру, своего брата он игнорирует опять-таки 2-й день. Сообщений не читает, звонки сбрасывает, благо в гости завалиться Михаил ещё не догадался. Впрочем, не будем спешить, он же брат Доста — не тупой, метод воздействия найдёт. А у Федьки тут как тут гениальный план — дверка в помощь. Но вернёмся к выгибонам Николая, это же куда интереснее. — Позволь узнать, с чего ты это взял? Федя лёгким шагом пересёк помещение и подошёл к чайнику, нажимая кнопку. Раздался едва слышный шум и парень устало сел напротив Коли, уткнувшись взглядом в очередную книжку. Знакомые строчки всплыли в памяти и перемешались, не желая усваиваться. Достоевский упорно делал вид что читает, но на самом деле Федя ждал хоть какого-нибудь ответа. И он последовал после минутного молчания: — А, значит, теперь тебе на меня не наплевать? — Гоголь обиженно фыркнул и продолжил – Правильный ответ: нет, плевать. Фёдор ещё где-то 3 минуты не подавал признаков жизни, но после томно вздохнул, подпер ладонью щёку и внимательно посмотрел на Николая. Уголки губ дрогнули, и Федя тихо хмыкнул. Забавная попытка обратить на себя внимание. Где там у Коли переключатель с режима психованной истерички? Достоевский обязан узнать! Николай по-детски надул щёки, сложив руки на груди и отвернул голову, давая возможность полюбоваться, красивым, точёным профилем. Чайник зашумел громче и щёлкнул. Фёдор недовольно цокнул языком, про себя отмечая, что Коля легко бы мог сойти на роль истеричной жёнушки. Дост так же молча положил книжку вниз страничками, встал и разлил кипяток по кружкам. В воздухе заклубился горячий пар, и почувствовался запах ароматного чая. Единственное, на чём брюнет никогда не экономил, был именно этот напиток. Коля продолжал строить из себя глубоко оскорбленную особу и упорно делать вид, что Феди тут вообще так-то нету. Нема. Только вот штука — Достоевский посмеяться может. Хотя навряд-ли конечно, но всё же. За своими выгибонами Николай даже не заметил, что парень уже окончил работу и теперь просто сидит и пытается вникнуть в суть претензий. -Посмотри на меня. — тихо, но в то же время властно проговорил Фёдор, который недолюбливал такое поведение. Нет, он мог его терпеть, и почти на сто процентов был уверен, что первым сдался бы ни кто иной, как Коля, но ему было неохота затягивать сей процесс. Николай с неохотой поднял голову, но в лазурных глазах блистало, буквально бурлило любопытство, яркий, пагубный интерес. Достоевский отвел взгляд в сторону, как бы обдумывая решение и смирившись со своей участью, тихо вздохнул. Может быть (Федя этого не отрицал), он был немножко неправ, объявив негласный бойкот на несколько дней. Должно же следовать что-то вроде извинений. Фёдор подошёл к Гоголю вплотную, изучающе разглядывая эмоции, которые изменялись с периодичностью чуть ли не в секунду. Губы Николая расплылись в довольной улыбке и на дне чёрных зрачков блеснула хитрая, безумная искринка. -А что это ты делаешь, м? Фёдор наклонился к капризному фотографу и сладким шёпотом выдохнул ему в губы: -Как это что? Доказываю, что мне на тебя не наплевать. Достоевский подался вперёд, увлекая Гоголя в мягкий, нежный поцелуй. Вы же знаете этот способ? Ну тот, где парни затыкают девушек поцелуями? Кажись, Федя прочуял фишку. Холодные губы ненавязчиво касались чужих, горячих и мягких. Похоже, перед тем как прийти к Досту, Николай хомячил чипсы. Нет, ну точно, со вкусом креветок. А Феде ещё что-то про правильное питание заливает, подлец! Собственно, не суть. Коля ухмыльнулся и перехватил бледное запястье, утягивая Фёдора на себя. Парень неловко пошатнулся и сел аккурат — на колени довольного Николая. Ах, этакий наглец, да как он смел? Фёдор недовольно фыркнул, раздражённый такой инициативой. И вообще, там на столе чай стынет! Коля разорвал столь желанный поцелуй и рассмеялся, обнимая нахмурившегося Доста за талию. В этот момент на его лице буквально была написана причина беспокойства. А что? Парень давно перестал шифровать свои чувства перед Николаем. Да и смысла в этом особого не было. Федя обхватил холодными ладонями лицо весёлого блондина и с едва заметной ухмылкой спросил: — Ну и кто тебе позволял так делать? — А Дос-кун разве хочет возразить? — всё ещё ухмыляясь спросил Николай, ненавязчиво пробираясь под кофту Достоевского и поглаживая бархатную кожу, вызывая целый табун мурашек. Федя неопределённо хмыкнул: — А ты разве позволишь? Они испытывающее посмотрели друг другу в глаза и в унисон, на одном дыхании выдали: — Правильный ответ: нет. Из губ Фёдора вырвался тихий смешок и он наклонился к уху Николая, кусая того за мочку. — Ты на меня плохо влияешь, ты знал об этом? — То ли ещё будет, Дос-кун. И о влиянии я бы хотел поспорить! — воодушевлённо воскликнул Гоголь, но его вновь заткнули поцелуем, обняв ледяными руками за шею. Федор мстительно сверкнул своими аметистовыми глазами и укусил Николая за нижнюю губы, вызвав со стороны оного приглушённое шипение. А ибо нефиг. Николай, как бы между делом, уже вовсю оглаживал тело Федора, слегка царапая и прижимая к себе теснее, не замечая со стороны Достоевского сопротивления. Губы соскользнули на бледную шею, с удовольствием расцеловывая нежную кожу и не стыдясь оставлять на ней алые бутоны засосов. Они расцветали на коже Фёдора очень даже охотно, вызывая дикий контраст и заметно выделяясь от общего белоснежного цвета. Гоголю это безумно нравилось. Просто сидеть, целоваться, не думая ни о завтра, ни о последствиях, ни о пустом мнении других. С Достоевским всё было почему-то странно легко и невообразимо сложно. Хотя, может эти сложности создавал сам Коля? Что ж, наверное, это старая привычка — ждать подвоха даже среди самых приятных событий. Но Федя был здесь, сидел у него на коленях и тихо мычал, жмурясь от приятных ощущений. О боги, что за прелесть. Кофта начала катастрофически мешать, а Гоголь с рвением хотел продолжить вытворять свои пакостные делишки. Он с широкой улыбкой стянул ненужную вещь, оставляя алые метки на хрупких плечах. Фёдор — это сумасшествие с первого взгляда. Фёдор — это и есть пленительное чувство. Он и есть любовь. Хотелось оставить как можно больше доказательств, что это чудо принадлежит Николаю. Правда, он всё ещё не мог в это до конца поверить, стремясь всячески доказать, что Достоевский только его, и ничей больше. Фёдор частенько порывался сказать: «Кроме тебя я никому и не нужен». Но он молчал, ведь ему нравилось видеть эту прекрасную, живую ревность даже к неодушевленным предметам. Даже к учёбе и работе. С ними, к слову, у Доста складывался прекрасный дуэт. Просто взрывной, так скажем. Федя поднёс свою ладонь к губам, нервно кусая костяшки. Николай дурманил его разум и с ним, как в прочем, и всегда, становилось неправдоподобно хорошо. Тепло окутывало, а дыхание улавливало знакомый, ставший родным запах одеколона и чего-то ещё. Морозной свежести, наверно. Достоевскому впервые за долгое время хотелось всё, абсолютно всё отпустить. Катись оно к чертям, как говорится. Просто забыть плохое, дать чувствам поглотить, поддаться страсти, в конце концов! Что в этом плохого? Все — люди, и у всех есть желания. Но вопрос в другом: сколько же выдержит Гоголь? Не побоится сложностей, того что скрыто внутри Достоевского? Фёдор хрипло вздохнул и приглушённо, почти неслышно проговорил, цепляясь взглядом за хитрую улыбку блондина: — Внутри меня темнота. Там прячутся мои демоны. Разве ты не боишься? Николай перехватил, вновь искусанную ладошку, оставляя поцелуи на каждой израненной костяшке. Он ненавидел, когда Достоевский причинял себе боль, когда изводил себя и не спал ночами. Он ненавидел, когда Фёдору было плохо и страдал вместе с ним, видя, как он корчится от боли в животе, или заходится в глухом кашле. Он страдал даже больше, в сотню раз больше, чем Фёдор. Вот она, обратная сторона любви. — Взгляни получше. — со смешком прошептал Гоголь, аккуратно убирая тёмную прядку за ухо. Он обожал эти мягкие, совершенно непослушные волосы. — Внутри меня ад. Там могут жить твои демоны. И Федор улыбнулся. По-настоящему, искренне, и нисколечко не фальшиво. Да, у Достоевского была чудесная улыбка. В помещении становилось жарко, а поцелуи только распаляли. Николай поднялся, легко подхватив Фёдора на руки и унося свою ношу в спальню. В голове вертелись мысли, что всё-таки хорошо бы откормить эту «дюймовочку», а то ведь ветерок сдует и всё. Пиши пропало. Федя целовал властно, требовательно, показывая, что он ПОЗВОЛЯЕТ Николаю доминировать, но это не значит, что всё не может обернуться другим образом. Вскоре и Гоголь остался без рубашки, чувствуя, как его спину не слабо так расцарапывают, вроде бы не длинными ноготками. Коля не возражал. Иногда складывалось впечатление, что они оставляют на телах друг друга метки, чтобы предъявить свои права, чтобы каждый видел — этот человек уже чей-то, он занят, и за него будут грызть глотки. Стало чётко ясно — они больше не имеют права на себя, они просто стали принадлежать друг другу. Разливаясь по венам, заполняя мысли, дурманя разум, они стали наркотиком. Самым пагубным, медленно убивая друг друга, тем, что всю жизнь будет пьянить, манить. Зависимость, которую не преодолеть, не справиться с этой невероятной, безумной тягой. Осталось лишь одно желание — вдыхать, целовать, потеряться в личности предмета своих желаний. Ближе к сердцу, ближе к душе, чтобы остаться там на вечность, без шансов забыть. А ещё оказалось, что Фёдор больно кусается. Если Николай относился к Феде, как к хрупкой, фарфоровой кукле, то Достоевский вгрызался в плоть, оставлял на шее и выпирающих ключицах красные, болючие укусы, тут же зализывая и оставляя вновь. Коля испытывал в этот момент какое-то мазохисткое удовольствие и самозабвенно целовал Доста, беря его губы в плен, и наслаждаясь этим странным вкусом вишни. Он что, ей изнутри пропах? Фёдор же был совершенно не против такой нежности, и на миг могло показаться, что он стал совершенно другим человеком. Он выгибался под Колей, чуть ли не до хруста позвоночника, приглушённо мычал и жмурил свои прекрасные глаза, выдыхая горячий воздух. Казалось, что внутри зажёгся огонь, который полыхал и жёг, заставляя сердце биться чаще, едва ли не выпрыгивая из груди. Горящие, живые глаза Гоголя пленили, завораживали, и в этот момент Достоевский явственно прочувствовал свою зависимость. Это прекрасно-страшное чувство, когда ты знаешь, что в этой жизни тебе нужен лишь один человек. Далеко не идеальный, со своими особыми заскоками, бесячий, но ваш, понимаете? А ты с каждым вдохом, поцелуем, прикосновением осознаёшь — всё, пропал. Конец, ты больше никогда не сможешь мыслить так же, как раньше, его желания ближе своих, а боль бьет сильнее, чем собственная, но ты любишь его, просто потому, что он есть. За всё. За недостатки, противную привычку оставлять грязную посуду, сидеть допоздна или вечно тебя фотографировать. Просто всего, целого любишь, не по частям. Гоголь оставил невесомые поцелуи на впалом животе Фёдора, «пересчитывая» пальцами выпирающие рёбра, слыша недовольное фырканье. Щекотно. На лице Николая появилась глупая улыбка. И все-таки Федя — чудо. Аметисто-глазое, прелестное создание. Руки потянулись к ширинке, в желании стянуть чёрные, бесящие в этот момент джинсы. Близость сводила с ума, хотелось быть близко-близко, так, чтобы чувствовать друг друга каждой клеточкой тела. — Хочу тебя, Дос-кун. — томно прошептал Николай, смотря в лицо Достоевского. Он тяжело дышал, и молчал, не в силах сказать ни одной сознательной фразы, но его глаза говорили больше, чем вообще можно сказать всеми существующими словами. — Хочу тебя всего, люблю тебя, люблю тебя, люблю… Слова приятно грели, разливались теплом и отдавались в загнанном, желающим выпрыгнуть сердце. Странная, нелепая жизнь. Почему судьба отправляет нас на самое дно, а только потом превозносит? Да, жизнь жестокий тролль. К примеру, даже сейчас, ага. Парням было суждено глобально, прям таки колоссально разочароваться. От столь интересного действа, их оторвал требовательный звонок в дверь и внезапный щелчок замка. Фёдор вскинул брови и из его губ вырвалось обреченное: — Блять… Николай непонимающе посмотрел в лицо Фёдора, который тихо, измученно вздохнул и закрыл глаза руками. — Как я мог забыть, что у него есть ключ? Достоевский отстранился от недовольного Николая и натянул валявшуюся на полу кофту. Просто прекрасная ситуация. Растрёпанные, не побоюсь этого слова, возбуждённые, они всеми возможными матерными словами проклинали пришедшего человека. Это ж надо!.. — Ну Дос-кун…- протянул Коля, которого сегодня очень крупно обломали. Со стороны Доста донёсся тихий смешок, и он потрепал парня по волосам, как бы извиняясь. Нет, ну не последний же шанс, так скажем. Всё-таки, у них ещё дофига времени побыть вместе — грубо говоря, вся жизнь! Дост кинул надувшемуся Гоголю рубашку и повернулся к нему спиной, как всегда чётко и спокойно кинув: — Одевайся. Фёдор быстрым шагом направился в гостиную и прислонился плечом к дверному косяку, наблюдая за внезапным гостем. Очень наглым, которого нужно приравнять к смертникам, ведь Гоголь-то сейчас оденется. Парень иронично усмехнулся и холодно поприветствовал пришедшего: — Ну, привет, Михаил. -Давно не виделись, Фёдор.