40 дней расследования. Одержимость

Ночь для женщины, вернувшейся к непривычному и крайне плотному для полицейского распорядку, вышла, мягко говоря, трудной. Толстый матрац отчего-то воспринимался матом профессионального йога, а всегда закрытые окна и двери в спальне пропускали насыщенные запахи с улицы и соседних квартир. Но сперва ей чудилась целая "палитра": удушливая корица в кафе, непосредственность ванильного шампуня Ингеборги Фог, пыльца погребальных венков, студёный солоноватый ветер порта и, наконец, «его душок». Недолго. Пока его не перебил обжаренный кофе. Крепкий кофе. Парна поморщилась и мысленно возмутилась в адрес недоумка по имени Кад или слабоумной Пруденс, смотря кто из них отважился порадовать себя бодрящим напитком в поздний час. О том, что фрекен Хольк и другие посвящённые в богоугодную деятельность полиции варили кофе и готовили перекусы, она не предполагала. Отчасти потому, что тёмные веки на усталых глазах плотно закрылись, ведя по закоулкам разума за порцией отдыха, сна, состоящего, как правило, из смеси пережитого. И последний запах сыграл роль на том сонном бреде, который Джексон будет с утра костерить всеми известными, собранными с мира, выражениями. Гипнос («вроде из многочисленной родни Харона, так приведи же меня к нему!..») поместил сознание женщины в просторную и тривиально квадратную комнату, так же просто обставленную, как уровни в компьютерных играх начала нулевых. Большую её часть занимал бассейн с четырьмя огромными фарфоровыми чашами, куда спокойно помещалась Парна и перемещалась вокруг своей оси и по кругу, пародируя карусель в парке развлечений. Она плескалась в содержимом – кофе – и попивала его же в мини чашке на согнутой руке, тихонько смеялась, будто оное самая посредственная ситуация. Больше всего поражало построение восприятия окружения через ощущения, потому как глаза Парны всё время были закрыты: негромкий тоскливый визг вертящихся чашек и мотора посередине, плеск воды. И смех, спустя некоторое время ставший словно не своим, а очередным фоновым звуком сна, в котором надеяться на что-то осмысленное уже поздновато. Позже к ним добавилась и последовательная стрельба – разным оружием – но такая не выделяющаяся, непримечательная для этого места, что сновидице уже было глубоко ровно на неё. Под конец сцены Парна разве что расслышала поблизости звук, напоминающий одновременно и скользкое хлюпанье, и стон маленького ребёнка, и открыла глаза. Увидела затасканный синий сдельный купальник, который ещё в подростковых годах отправила в мусорку, когда тот порвался, однако ностальгию сверх меры подпортил – смешно, да и только – зелёный пюреобразный комок, из ниоткуда свалившийся на живот и наползающий на грудь с открытой зубастой пастью. Естественной реакцией на ужас и отвращение в таком случае было вскрикнуть, что Парна без промедления и сделала. Она проснулась рано в самых смешанных чувствах и более всего напоминала сейчас фрекен Фог, к которой пришли полицейские и донимали вопросами о том, кого она впустила в свою жизнь и выделила едва ли не важнейшую роль. Встревоженной и недоумённой. Потеребила веки и огляделась: Кад занял обещанное место на кресле, ювелирно подойдя к его длине, так что ноги не торчали. Заснув в позе мечтателя, – на спине с обеими руками под подушкой – он наводил на размышления о том, что ночь он использовал действеннее Парны Джексон, ворочащейся в поисках покоя. На цыпочках она подошла к подлокотникам мужского спального места и присела на коленки, не смея унять озорной порыв. Если уж она встала раньше, стало быть, остальные должны бодрствовать вместе с ней. «Новый день начался, поют птички, светит солнышко и пидоры вне закона ждут, твою мать!» Невзирая на то, что в обратной ситуации Аркадиус обязательно бы дал ей отдохнуть, что и практиковал в последнее время. Забота о другом человеке постепенно растаптывала эгоизм, – до этого дававший отпор непонятно откуда взявшемуся бескорыстию и ревности, – коий увядал, слабел и уступал лучшим качествам. Напротив, граничащая с эгоизмом игривость, пробудившаяся в Парне с малых лет, видимо запланировала остаться навсегда. Она подула на мужской лоб, реагирующий морщинами на появившийся раздражитель. Уоли фыркнул и потянулся, руки встретили сопротивление мягкой обивки спинки, и на секунду он стал выглядеть напряжённым тяжелоатлетом, поднимающим вес примерно в двести килограмм. Он повернулся к разбудившей и улыбнулся, увидев, впрочем, совсем иную реакцию: губы Парны поджались в недовольстве. Её взгляд застыл на тусклой сиреневой помаде, – на чёрной коже очень даже различимой! – тянущейся от подбородка вверх вплоть до носа. Пруденс Хольк устроила вчера небольшое торжество и принарядилась к столу в платье, которое Парна постыдилась бы носить даже в старости. Губы фрекен изящно сошлись с цветом крупного сиреневого бантика на груди. – Это ещё что за хрень, Кад? – Он выглядел примерно как Джексон недавно – озадаченно. Неудивительно. – Откуда на твоём лице помада? – Дьявол… – обронил так тихо, будто боялся, что ругательство услышат. Он прикрыл ладонями нижнюю часть лица и выглядел смущённо. – Неужели мы с ней всё-таки… – Вздохнул и выпустил смешок. – Парна, понимаю, покажется странным, но это именно то, что ты думаешь. – Она развела руками и приоткрыла рот. – Кад, что у вас вчера было? – Вино. Её домашнее вино такое крепкое. Я вернулся к ней за добавкой и мы разговорились: о её жизни, моей жизни, её предпочтениях, моих предпочтениях... – Не тяни. Сразу перескочи к главному, – в Парне проснулась грозная «мамаша», требуя от виновного отчитаться, словно он её мужчина, а вспыльчивость не заставила себя долго ждать – Я к нему и веду. В голове тогда резко задул ветер. Я ей выложил, что скоро стану старшим сержантом, она призналась, что никогда не целовалась с темнокожими. И… поздравила таким образом. Чёрт, – он снова испустил смешок и принялся слепо оттирать разводы губной помады. – Прости, я идиот. Выпивший идиот, – предельно искренне извинился. – Знаешь, у меня была одна розовощёкая девчонка в Сиднее. Не могу тебе сказать, после нашего разрыва или до него, не помню, но я рад, что у нас с ней ничего не получилось. Избито, но… мы напились и вырубились одетыми на кровати, так что не помнили ничего. Я такого стыда с тех пор не испытывал. Прости меня ещё раз, душечка. Следом идущее действие перевернуло его понятия о непредсказуемости. Он ожидал повторных нравоучений и наказов, обиды, быть может, но в этом случае её стоило бы принять за ревность, что для мужчины могло показаться знаком ответности чувств, очередной победы Месмера. Но… Она не сдержала улыбки и хохотнула над нелепой выходкой лучшего друга, вот-вот готового порвать все рамки приличия, и буквально протянула руку помощи отчасти бесполезным попыткам стереть следы стыда. И быстро вернула прежний вид лицу, пухлогубому и с впалыми щетинистыми щеками. Симпатичному и любимому… давным-давно. – Вот и всё. Ты больше не идиот, – лестная фраза превратилась в комплимент, даже флирт, и Аркадиус перехватил готовую вернуться к обладательнице руку, и потёрся о неё щекой. Он всегда умел превращать любую ситуацию в неудобную. «Или романтичную? В этом он правда сочетался нравом с бесстыжим мистером Линчем, так что шальное предположение оказалось верным. Как и все остальные мои предположения». Она одёрнула ладошку, когда посчитала его действия столь же наглыми, но тем не менее после дружелюбно предложила: – Хочешь, я поинтересуюсь, хочет ли эта внешне примерная мисс Хольк поцеловаться и с темнокожей женщиной? – Она приоткрыла рот и пробежалась языком по зубам. Уоли вмиг расстался с любым проявлением смущения. – Всегда, когда я смотрю на тебя, хочу заморозить мгновение, потому что оно делает меня счастливым. – Ага, с этой твоей улыбкой, в мгновение преображающей тебя в глупца, – отвертелась она фразой с лёгким равнодушием. Встала и притронулась к ручке двери, готовая войти в ожидающую по утрам и вечерам ванную. А в нынешней квартирке она была такая удобная, что Парна поклялась выделить хотя бы часик и расслабиться в горячей воде. «Без Паркса». – Неа, в счастливца. И у тебя есть тот, смотря на кого ты преображаешься. Не вздумай отрицать. – Она помахала ему ладонью небрежно, не желая вовлекаться в «только Каду интересную тему». Приподнявшись на локтях, он заметил только последние «мановения» ладошки Парны, скрывшейся за дверью. Результат слишком явственных и ранних откровений вышел несколько расстраивающим, не таким, какого ожидал, разумеется. Он с недавних пор заметил, как то и дело допускал в поведении подобные обидные промашки и, не оглядываясь на предельно похожие случаи в прошлом, лелеял больше бестолковую, а не упрямую мечту достучаться до женственности под плотным покровом ранящей невозмутимости. И считавшаяся мнимой безрезультатность попыток вдруг стала отчётливой, приковав бездумный взгляд к окну. Парна тем временем уставилась в зеркало напротив с зубной щёткой во рту и немного осмысливала подброшенные видения сна, переключившись на излюбленную тему без малейших усилий. Испытав некий недостаток харономыслей и хароновзаимодействий за ночной период, привычно припомнила домыслы и известные факты. В первую очередь пришли на ум слова его матери: «Кевин вкладывал все силы в благополучие семьи и процветание региона, он просто не мог быть преступником!» «Их нынче хотелось положить на ресторанное блюдо и накрыть баранчиком, чтобы преподнести с самым пресмыкающимся видом Шерри Линн Бэрристер и проследить за её мимикой. Увидеть, как округляются её морщинистые тонкие губы и раскрываются бледные глаза под складками век как у непоседливого шарпея, а затем разбить ей лицо. А я ещё лебезила перед этой старой врушей, у которой наверняка что-то по молодости криминальное имеется, если она так нейтрально отнеслась к выходкам сына. Сына! У такой гниды есть мать. Я бы такого просто утопила, но перед этим бы помучила... хм, нет, слишком милосердно. Хотя и символично для такого ублюдка. Ты любишь воду, верховенствовать и быть полезным. Из чего можно заключить, что вскоре засветишься? Или запахнешь? Второе сразу выдаст тебя. Неужели надо только дождаться? Слишком сложно для меня… И слишком просто для тебя». Мотивирующие выводы подняли настроение немного попорченное выходкой влюблённого в неё напарника, Джексон в скором времени вернулась в комнату и застала его уже одевающимся. Кад предусмотрительно и бережно расставил несправедливо брошенные на пол и забытые вчера продукты, обернулся и больно скорбно оглядел Парну, будто предвидел, что в следующую секунду в комнату явится Пруденс Хольк, взволнованная, в халате, едва прикрыв длинную ночную рубашку («старушечью и безвкусную») и заголосит драматическим театральным тоном: – Полицмейстер звонил! – Она притронулась дрожащими пальцами к губам, будто сознаваясь в какой-нибудь провинности. Страх её окутал поплотнее халата. – В городе произошло нечто ужасное, и он просит вас перезвонить ему немедленно. «Ужаснее оденсепокалипсиса с обращающимися в людоедов иммунными?!» Поставив оба телефона на зарядку (утомление как нельзя лучше сыграло на забывчивости), Паркс и Джексон оделись и проследовали в квартирку напротив, чтобы созвониться с начальником датской полиции через дисковый телефон времён прошлого тысячелетия. Или собранный недавно для таких вот ценителей старины как фрекен Хольк. – Приветствую вас, херр Паркс. У меня для вас плохая и, вопреки ожиданиям, ужасная новость. – Кад слушал его с всевозрастающей тревогой. – Я прислал машину, чтобы доставить вас сразу в нужное место. Там мы и обсудим интересующие вас подробности. Так сказать, в «кулуарной обстановке». Будьте готовы в скором времени. Парна будто бы упала с большой высоты в тесный грот, полный мутной воды и напоролась грудью на спрятавшийся в толщах риф: дыхание сбилось, в глазах потемнело от боли и непонимания, она зажмурилась, пытаясь восстановить зрение и успокоиться. Но первый же вдох наполнил лёгкие отвратительной холодной водой, обжёгшей нутро. Она прокашлялась и вернулась в реальность. Аркадиус поделился сногсшибательной новостью. Буквально. Хотелось присесть, что она и сделала, и в руку ей тут же всучили остатки кофе и пирожок, приготовленные с ночи для бдящих служителей закона. Отвлекающий манёвр сработал и для Аркадиуса, но как только они расправились с закуской и напитком, сразу же засигналил белый универсал с маркировкой местной полиции. Аэрография на корпусе во многом походила на новоюжноуэльскую. Отвезли их на Вестербрё, едва вклинившись на двухполосную дорогу и погнув пару разбросанных велосипедов, к дому неразборчивой в отношениях мужчин Ингеборги. Сама девушка, прикрывшая наготу тем же ярко-зелёным халатом («рыженькая в салатовом, всегда раздражало это сочетание»), нахлобучив очки на макушку из спутанных волос, с перерывами на плач указывала команде криминалистов на разные вещи в доме, выражаясь на ещё более непонятном датском, который когда-либо слышала Парна. «Беззубый изъяснялся бы яснее!» Вокруг были разбросаны мелкие и крупные обугленные детали стен и мебели, крошка скрипела под ногами всякого на них ступившего. Как немногим позже выяснилось от Бенгстона, в квартире «потерпевшей» происходило самое настоящее изъятие биологического материала преступника, известного как Кормак Линч. А гордо причисленным к обвиняемым в данной ситуации он стал потому, что единственный, кроме самой Ингеборги Фог, бывал в спальне, в которой и произошёл взрыв. Как справедливо заметил приехавший ближе к утру из самого Ольборга специалист-взрывотехник (добирался несколько часов после вызова помощника полицмейстера), имело место покушение на жизнь фрекен при помощи СВУ – самодельного взрывного устройства на основе гремучей ртути. Механизм детонации устройства предположительно задействовала серная кислота. Он нашёл и часть цифрового таймера, отброшенного в соседнюю комнату ударной волной. К счастью, следователи появились на месте преступления к моменту готовых заключительных выводов, и им не пришлось выжидать, пока взрывотехник с помощью самых разных приборов не снимет следы буквально с каждой подпаленной и деформированной поверхности и не проведёт их анализ. – Похоже, что преступник знал, когда именно произойдёт поминальный запуск огнецветов, и установил «Честити», «Малин» и «Сюзанну» на точное время. – Как выяснилось спустя пары упражнений для мозга, взрывотехник имел в виду под женскими именами часы, минуты и секунды. «На его работе мало или совсем нет женщин?» – Как ни глянь, прекрасно, что молодая фрекен вышла на улицу для лучшего вида на огнецветы, посему и осталась жива, – как передал переводчик с датского, помощник Бенгстона, склонный к полноте, парень без единого волоска на лице. Даже без ресниц и бровей, последние он подрисовывал, а лысую голову закрывал кепкой. Зато он выглядел очень молодо и...инопланетно. «Не помню, как называлась болезнь, однако надо полагать, медицина придумала ей название. Бедняга, неужели гормональные нарушения?» К волнительному неудобству для женщины, этот парень будет сопровождать их к полицейскому участку, а затем и в порт, чтобы детективы МОУП ознакомились со всем, успевшим произойти, покамест они сладко спали. Аркадиус, как и ожидалось, также ему сочувствовал, но никакого отторжения не проявлял – ещё бы, почти побратиму, – хотя часто пялился на его лысую голову словно мысленно сопоставляя со своей. Когда же жующий кофейную с резким запахом жвачку специалист покинул квартирку, от спальни которой осталась выжженная дыра по причине как замедленной реакции позвонивших, – соседей, прерванных за самым деликатным занятием разрушенным потолком, – так и распространившегося пожара, к работе приступила группа судмедэкспертов. Они были заметно довольны предстоящей работой при естественном освещении и, что немаловажно, в безопасности, в которой удостоверился взрывотехник, не найдя иных спрятанных взрывустройств, печально известных следственной практике. Звонко натянув на руки латексные перчатки, они раскрывали чемоданы, доставали бумагу, тампоны, марли, промокали поверхности и складывали в подписанные пакетики. Собирали одежду, спиливали части с кровати и дивана (гостиная Ингеборги не шибко была повреждена, а вот в квартире ниже этажом – пережила реальный погром. По счастливой случайности, никто не пострадал), на всякий случай взяли образцы слюны и крови у девушки, а также срез ногтевых пластин, чтобы различать исследуемые ДНК преступника и пострадавшей. Очень жаль, последний сексуальный контакт жертвы с «насильником» произошёл сутки назад, и все его «следы», так сказать, смылись вместе с душем чистюлей Ингеборгой, несмотря на невиданный размах произошедшей у них «траховечеринки». Впрочем, опять же удачно она вспомнила о розовенькой женской бритве с некоторым количеством волос и крови Линча в приемлемо сохранившейся ванной комнате. – Перед l`amour сroise я попросила его об этом, – с пунцовыми щеками поведала она. Даже если образцов будет недостаточно, медики при помощи полимеразной цепной реакции размножат их в необходимом количестве, и тогда базу преступников уголовной полиции торжественно пополнит ещё одно личико – противное, староватое и надменное. Потерев руки, Парна с Аркадиусом и их нынешним проводником по испытавшей наплыв законотступников Дании вышли на улицу (Эйнар Бенгстон с позволения всех пошёл отсыпаться после двухдневной смены с короткими перерывами на отдых). Сели обратно в авто, заодно спрятавшись от надвигающегося с моря холодного фронта, и проследовали за полицейской машиной коллеги в сторону участка с окнами-«сотами». Заместитель полицмейстера, дождавшись спокойной обстановки, представился, однако Парна тем временем блуждала по собственному уму и не запомнила имя, что собственно никак не помешает им общаться в течение дня. Он чинно посвятил коллег в гипотетические направления побега искомого международного преступника, Кевина Бэрристера, – в Орхус или Калуннборг, куда отправлялись рейсы после четырёх часов в тот злополучный день. Если не подвергать сомнениям показания сотрудника гидроаэропорта, лично опрошенного полицмейстером. Детективы вели борьбу с волнением весь день, в предвкушении «снятия карантина», завтра, обещающего как никогда дальше продвинуться в поимке Харона. Или слежке за ним. «ЦРУ и МОУП однозначного решения так и не нашли: сразу убить его, предъявить пожизненное в гораздо более жёстких условиях, чтобы он вообще забыл про такое слово как побег, или же проследить для выяснения подробностей о членах его Консорциума, которым он вероятно кичится и перед которым лебезит. После Баноя педик вправе рассчитывать на звание лучшего работника месяца». Комната допроса в полицейском участке невзначай напомнила Парне об осознанных снах, и она ожидала в следующий миг появления перед глазами очередного противного видения мерзопакостной «ухмылки Чеширского Кота» у Наваждения. По всей видимости, её состояние улучшилось, и она ясно видела перед собой только фрекен Фог, скромно занявшую полстула. Последней принесли сливочное печенье с горячим чаем и укрыли пледом, словом, сделали всё возможное для сохранения тонкой душевной оболочки, в ближайшее время готовой порваться от осознания того, что стала мишенью уже не для чар Фрейи, но для своего возлюбленного, сменившего комплименты с поцелуями на хладнодушие и взрывчатку. Для столь хрупкой свидетельницы понадобились бы самые чуткие допрашиватели, и потому Кад не задумываясь выдвинул кандидатуру Джексон. В полицейские годы он награждал бы её каждый раз, когда она успокаивала любого – от мала до велика – напутственными речами и магическим внушением. Каждый совместный выезд он мог не волноваться за попавших в беду или подвергнувшихся насилию – констебль Джексон делала всё сама, покамест Паркс улыбался на расстоянии. Её внушение также работало и на него, правда, причина в этом крылась банальная до безобразия: влюблённый мужчина – слеп, глух и чрезвычайно глуп. Парой к Парне вызвалась Натали Бенгстон. С материнской заботой, выраженной в голосе вполовину громкости и самой искренней улыбке, она расспрашивала заплаканную Ингеборгу обо всём, что связывало её и херра Кормака Линча. Та тёрла виски, вытирала покрасневший нос салфеткой и откровенничала на датском. Джексон, пристроившись за столом рядом, в свою очередь задавала отрезвляющие вопросы на эсперанто. Она задумывалась в ущерб эмоциям, приходила в себя и давала ответ на соответствующем языке. Удалось установить, что Кормак, вовлёкший Ингеборгу в свои криминальные дела, заручился оскорблённым мотивом: просил фотографировать документы и залезать в компьютеры сотрудников клиники, чтобы уличить тех в обмане и неблагородстве, так как некогда другу Линча по неким причинам отказали в лечении, и он собирал доказательства для суда. А так как фрекен Фог была у нескольких сотрудников на хорошем счету, – она нанималась нянечкой или выгуливала собак – ей доверяли ей и пропускали в любое помещение. Среди замеченных ею "проявлений неблагородства" припомнила вызывающие опаску между сотрудниками обсуждения будущих катастроф и расчётные листки с неизвестными компаниями, совершенно не относящимися к медицине. Все копии она преданно передавала в волосатые руки манипулятора. Недостаток доказуемости её показаний усугубляло отсутствие сохранённых копий и некоторое безразличие к украденным данным, кои, австралийские следователи не сомневались, могли пролить больше света на мотивацию устракта Организации. Относительно каких-либо особенностей во внешности, по которым госструктурам легче вести поиск Линча, девушка первым делом отметила атлетичное тело («как не заметить женскую слабость, ха?!»); шрамы от пуль («наводящие на подозрения»), аргументированные якобы неудачным нападением бандитов; на россыпь родинок на лопатках и затылке; да сведённую татуировку вроде как корабля-крейсера с мачтами на предплечье, но вместе с тем ещё различимую («нельзя думать о его бритом причинном месте, иначе весь допрос превратится в фарс»). Чуть позже она скромно озвучила теорию о том, что Кормак – блондин, так как однажды приметила его светлые корни. И тут Парну осенило. Нет, не описания его внешности, а сам факт опознания по каким-то приметам. Про Харона-то кроме безукоризненно выверенного фоторобота и законсервированного запаха ничего ведь неизвестно! Они с уверенностью полагали, что таких весомых признаков хватит для его задержания, но, похоже, судьба не зря подкинула «датский инцидент», настало время для ворошения новых следов. И для этого к его матери, Шерри Лин, стоило бы обращаться в последнюю очередь, и не только потому, что виделась с ним последний раз якобы десять лет назад – она самопровозглашённая лгунья и… мать. И если Парна не понимала её мотивов и порицала за безрассудность, вера в то, что её сын невиновен, способна была вызвать зависть. «Как же я с вами не солидарна, миссис Бэрристер». На примете возникла девушка из Греции, имя которой так и не обронил член группы «ищеек Харона» – господин Муис. Но Парна сомневалась не столько в отчаянности своей версии, сколько в гречанке, наверняка выбросившей того давно как из сердца, так и из головы. Тем более, что найти человека в Дании, разговаривающего на греческом будет весьма проблематичным, если не невозможным. Она обещала себе поразмышлять над этим, в крайнем случае воззвать к сержанту Галактиону, если он тут же не попрёт женщину подальше от себя от обиды, невзирая на излучаемое блаженство от нахождения с ней рядом. С притаившейся и готовящейся сорваться с губ улыбкой Джексон поглядела на одностороннее тёмное стекло и напоследок вспомнила маленькую глупость, неуместную и пустяковую, но способную утереть бороду одному оптимисту. – Скажите, Ингеборга, это вы попросили мистера Линча использовать мундштук? Паркс всё время вплотную стоял перед стеклом и наблюдал больше за Парной, чем за двумя другими активно общающимися женщинами. Видеть её снова за работой воодушевляло, возвращало к воспоминаниям о том, какой прекрасной она была следовательницей и какой продолжит быть, если посчастливится уговорить её поехать обратно в Оз. Там, он надеялся, при помощи родных стен, или лучше сказать, саванн, она сама восстановит в памяти какой чудесной была любовницей и даже, неровен час, докажет, что и женой станет неплохой. Первое время Уоли будет всячески задирать её и уходить от ответа, чтобы только полюбоваться на её хмурую мордашку. Левая ладошка у него поднялась и коснулась стекла в прихотливом и образном чаянии дотянуться до «счастья». Двое датских полицейских, в их числе был безволосый, косо поглядели на его действие. Как только дверь рядом открылась, Кад поспешил вернуть руку на место – на стекле остался потожировой след от пальцев – и рефлекторно повёл голову туда же, куда и его в нынешние коллеги, на вернувшуюся Парну. – Похоже, ты оказался неправ. Очень плохим человеком способен быть даже тот, кто курит через мундштук, – обвинительно заявила она, глядя, как Натали Бенгстон в обнимку с Ингеборгой покидали комнату допроса, готовой к посещению новых людей, к проблемам которых, как и прежде, она будет безразлична. После продолжительного и необычно проводимого допроса расстройство ушло, лишив Ингеборгу терзающих эмоций, а может она просто устала. Устала не в значении отсутствия сна или вынужденного участия в следствии в роли потерпевшей. Устала от происшествий, от их правдивости, когда она верила до последнего, что всё нереально: людоеды, взрыв, смертельная опасность, предательство, одиночество… Сейчас она не хотела обо всём думать, но вскоре это обрушится на неё и надолго заставит усомниться как в себе, так и в окружающем мире. Пожалуй, если со временем для датчан праздник огнецветов и "смоет с себя трагический налёт", для Ингеборги Фог он навсегда останется самым чудовищным днём. Ядом, отравляющим её до конца дней. Парна сделала всё что в её силах, чтобы утешить, и надеялась на благоразумие и благополучие Ингеборги. Не позволив негативным мыслям задерживаться в голове дольше положенного, Парна подхватила под руку напарника и вывела на улицу, не дав толком передохнуть или перекусить. Дорогу до порта лысый водитель начертил через крематорий города, в котором с самого утра избавлялись от больше, чем трёхсот тел погибших за счёт государства. Как потом выяснится из разговоров с местными, многие семьи отдельно платили за то, чтобы останки их родственников кремировали, и выразили желание забрать прах в урну для личных колумбариев. «Кошмар». В воздухе, может, и не пахло палёными человеческими останками, но тёмный серо-чёрный дым – очевидно, что фильтры дали сбой, – напоминал испытания слезоточивого газа и вызывал те же симптомы. В Дании в принципе с давних пор не распространено – для кого-то привычное – погребение опять же из-за небольшой площади и приверженности жителей к экологичным кремации и криомации. Вторая с успехом пользовалась в ряде стран, заменив иссушение тел, нашедшее по сути свой конец в безрадостном прахе, на превращение останков в органический состав, прекрасно разлагающийся в почве. Многие сторонники сохранения природы нашли в криомации для человека «бессмертие» и его символичное перерождение в растениях, которые взрастут на месте его погребения. И эстетический аспект учли. В Дании три сотни новых деревьев не только украсят пейзаж, но и сойдут за своеобразные памятники. Но не было бы столь горьким это происшествие без ещё одной слезодавильной детали окружения – памятника в центре Оденсе, точнее, будущего памятника всем погибшим (светофор, пользуясь паскудным правилом, попросил их остановиться рядом). «Кто пал, пострадал и потерял» – извещала надпись на табличке перед световой голограммой трёх людей: женщина, обнимающая юношу с растерзанной рукой, склонились над чьим-то телом. Только схематичность, создаваемая рассеянным светом, не позволяла падать в истерике от представленного. Своеобразный кенотаф[1] для всех кремированных и без вести пропавших, читай, несчастных съеденных. Северные районы горевали, центр сохранял нейтралитет, юг же вовсе не поставили в известность о трагедии и не посчитали необходимым создавать лишнюю панику, которой и так были охвачены все в городе. Южане узнали об этом потом, когда королева Маргрете II лично не приехала в Оденсе спустя полтора суток, чтобы выразить скорбь, воздать почести и в скором темпе выделить средства на восстановление инфраструктуры, а также оказать поддержку потерявшим знакомых, друзей и родственников. Оперативность в устранении последствий в её случае была обоснована не безразличным отношением к происшествию и желанием замять его, отнюдь, а тем, чтобы донести до виновников следующее послание: датчане справятся с любой угрозой. Оное мужественное поведение окажет как минимум психическое воздействие. Покамест Папуа-Новая Гвинея во всеуслышание заявляла о своих бедах, – и вполне обоснованно – вынуждая переводить их плач на распространённые языки мира, и просила о материальной помощи, Дания уткнувшись в платочек самостоятельно наводила порядок. "И эта выдержка немного пугала, если не сказать очень". Порт во фьорде Оденсе собрал зевак, не подавленных трауром, да редких представителей закона. Группа пожарных и специалистов по поджогам разбрелись примерно пару часов назад. Причиной их собрания стал погоревший жилой контейнер, в котором никаких человеческих останков, то есть останков мистера Кормака Линча, не обнаружили. Магическое его исчезновение в момент пожара объяснилось спустя часы внимательного пересмотра видеокамер наружного наблюдения. Мелькнувшая тень мужчины, таящего в теле криминальный дух, «смылась» к северу страны, в пролив Каттегат и далее, где "пригвоздившие" себя карантином города служители закона не смогли помешать его бесславному и омерзительному побегу, но оказались достаточно смышлёными, хоть и нерасторопными, чтобы оповестить органы. Те, кто выследит его по известным приметам, вытащенным клещами убеждения из Ингеборги, и перехватит. В лучшем сказочном случае. По некоторым версиям он действовал в период запуска огнецветов, когда приставленная к порту охрана, по идее должная пресекать всяческие попытки покинуть границы страны, тем более таким подозрительным элементам общества как Кормак, на поверку затаила дыхание при взгляде на мерцающее небо с открытыми ртами. Винить их можно отчасти: воздать почести погибшим и всплакнуть – не пустяковая отговорка, однако в результате сбежал поистине опасный преступник, своими действиями доказавший, что он в большей или меньшей степени причастен к устракту в городе и к Организации, к Харону... «Проклятство какое-то». Так что, когда в небе перестали греметь пороховые огни, а охрана вернулась к бдительному осмотру местности, злоумышленник уже скрылся. Тем временем по его злодейскому плану сработали часы в квартире фрекен Фог, переняв внимание некоторого числа датских сил. «Удивительное дело, но Линча в разряд обвиняемых пока не определили, ибо Ингеборга по-прежнему, несмотря на расхераченную квартиру и вообще крайне обескураживающую череду событий, некосвенно связанных с её подозрительным любовником, рьяно защищала его. Старичок» со «сморчком» слишком хорошо удовлетворял её?! Ох». Затем же, спустя часов шесть или семь устройство в жилом контейнере обычного – до позавчерашнего дня – портового служащего («то карщика, то докера, усеянного пороками») подожгло одной летальной искрой, вероятно, судовое топливо, которое во время бункеровки, то есть заправки кораблей, удобно было выкрасть для его маленькой диверсии. «Добро пожаловать в криминальный мир, мистер Линч, и берегись меня. Вы номер два в личном списке Джексон на убийство». Моргая, кивая, уточняя и переспрашивая, дуэт иностранных оперативников переварили устный доклад с невероятным интересом, а кое-кто даже с ухмылкой. Стало понятно, почему полицмейстер позвал их прямиком к квартирке девушки, на свежее место преступления, так сказать, а не в порт на долгие препирательства с обоснованностью отвлечения караульных на практически досужем, но важном посту. Из них тем временем выбили извинения, отсчитали и выбрали наказание, а результаты проведённых на месте экспертиз только-только установили как факт пропажи Линча, так и его вовлечённость в произошедшее. «Анализ образцов ДНК подскажет уже в ближайшем будущем твоё настоящее имя, и ты будешь таким же несчастным обдолбышем, как и твой «дружок» Харон. Если уже не стал». – Раз сам мистер «Линч», – несогласно выделил несомненно выдуманную фамилию Кад, потерев уши: с моря прилетел настоящий шторм; – так сказать, отказался давать повторные показания, и я надеюсь, его поимкой уже занялись скандинавские коллеги, предлагаю снова поговорить с капитаном порта. На этот раз с придирчивой чуткостью, и проследовать в участок, упорядочить все показания. Всегда участливый в делах дуэта оперативников помощник начальника выразил солидарность, однако прежде, сдавшись под вопросительными взглядами, наконец признался, что болел алопецией. Наставления Бенгстона, нашедшего покой на спальной кроватке, как надеялись близкие и знакомые с его упрямством, он исполнял исправно. Совсем кстати сказалось главенствующее положение, так как прямо в машине помощник изменил намеченный пункт назначения на знакомую улицу Нэсбивеж с единственно примечательным высоким домом в связи со звонком, ведущимся на повышенных интонациях. На месте собралась пара-тройка стройных полицейских, утверждающих, что из больницы вернулась пожилая фру и располагала сведениями о стрелке. После того, как в большом объёме ознакомилась со слухами и выговорилась, само собой. "Старики от страны к стране мало отличались". Кад со слишком серьёзной физиономией, граничащей с сердитостью, отправился внутрь дома, на четвёртый этаж по винтовой скрипучей лестнице, где группа криминалистов так и не обнаружила улики, указывающие на конкретного человека. Довольно угловатая старушка с седой косой до копчика стала нести ему ту самую бессмыслицу, которую испугавшийся наказания ребёнок нёс родителям после своей несомненно глупой шалости. Некстати пришлась и антероградная амнезия старушки в связи с перенесёнными травмами и принятием лекарств. Если следователи задавали ей наводящие вопросы, она с жаром уверенности соглашалась с каждым пунктом и деталью внешности преступника, который, по её показаниям, вышел из соседской квартирки и быстрым шагом, будто ему есть что скрывать, прошёл мимо. Побуждающим для слежки мотивом стал как раз пресловутый пищащий звук выстрела, встревоживший чувствительную соседку. Первое время детективы выбивали хотя бы половую принадлежность стрелка, а когда сама фру убедилась, что тот был мужчиной, появилась и тёмная борода, и перфорационные очки, а также прямоугольная сумка (группе, откликнувшейся на вызов старушки первыми, впоследствии досталась миссия по нахождению вещицы) и плащик, какой носили все детективы в американских фильмах ещё на чёрно-белой плёнке. "Такой же, как на видеозаписи перед кафе. Попался! Или я просто принимаю желаемое за действительное, ведь все идеальные следы требуется ещё проверить, а с нынешней неоднозначной свидетельницей – и не раз!" Привлекая в опросе все свои навыки, Аркадиус даже вспотел и ещё долго ходил со стиснутыми зубами. Парна нашла это забавным. – А ещё, – остановила пожилая датчанка голосом, выражающим самые разные эмоции, – он вонял сигаретами. Я давно заставила всех родственников и соседей бросить эту зловредную привычку. – «Слабая, мнимая, но улика, указывающая на «Мистера Линча». А немного ли у него уже прегрешений?» Из квартирки дальше по коридору громко заиграла музыка, соприкасающаяся одинаково как с направлением поп, так и электроникой. Музыка молодёжи. – А вот от этого никак не могу, – расстроенно выдохнула она вместе с кашлем, и стражи порядка мягко посмеялись. Паркс и Джексон сели в машину и отправилась в участок тогда, когда Светило по-зимнему спряталось в сердито-мутных облаках, проливая сочувствующий тусклый свет на погружённых в траур людей, а трубы крематория по-прежнему выдували ядовитые выбросы, только спустя час сменившие свой цвет на приемлемо-нейтральный дым. Дания и Оденсе в частности неистово продвигали законы для защиты окружающей среды, просто сейчас возникла внештатная ситуация, непреодолимая сила. Почти весь участок занимался обмозговыванием устроенного Линчем побега: как, когда и при помощи каких средств, потому как ни одна лодка или другое плавсредство не пропало из общего списка судов порта. К вечеру удалось подтвердить, что Линч захаживал в магазин со смешным названием «Улётные заплывы» (Парна долго морщилась и щёлкала пальцами, но так и не смогла понять, откуда ей оно знакомо), и взял пару приспособлений для погружения. Другая группа датских стражей порядка устанавливала как место, так и причины пропажи Кормака Линча с «радаров» служебных ищеек, приставленных с «ласкового пинка» как полицмейстера, так и Када, после беседы в пекарне нашедших его весьма подозрительным. Незадачливые шпионы потеряли подозреваемого из видимости в то время, когда он спустился в питейный погребок, и спустя примерно час один из них, найдя достойным подтвердить его местоположение, решил проверить лично, но его ждало невезение: Кормак покинул учреждение через запасной выход и скрылся в городе. Над «где именно» как раз и корпели перед экранами внимательные девушки и парни, напялившие для важности очки. На следователях МОУП – вместе с «парнем-алопецией», само собой – висела задача поинтереснее: найти горькое и сносящее крышу только от предвкушения подтверждение того, что мистер Линч путешествовал в Индонезию. Почему? Потому что его слёзно выпрошенный отпуск совпадал с датой вызволения «хитрожопого хакера Харона» с острова под названием Папуа из когтей полуумных мертвецов и кулаков остервенелых уцелевших месяц с лишним назад. Конечно же, вместе с Йеремой. «Боже, если… Только не это». Под документами, которыми Кормак беззастенчиво сверкал перед датчанами, он действительно улетел в Бангор и спустя неделю вернулся обратно, взяв билет на корабль до Оденсе. Вроде бы ничего подразумевающего криминал, но дотошность в этом деле обещала наградить неувязками. Телефонный звонок в его родную страну не подтвердил наличие семьи у Кормака в этом регионе и то самое происшествие, в котором якобы пострадали родственники, было сильно преувеличено. Раз. На этом, собственно, след обмана и терялся, если бы не сличение свежего фоторобота с видеозаписями из порта Джайапуры, Индонезия, где некий усатый капитан, если припоминать рассказы очевидцев, потопил лодку с ценнейшими уликами. Эдакий плевок в сторону правительственных структур: дескать, мы скрылись, а вы соснули пыль с наших пяток. «Гондоны. Гондоны с Йеремой». Камера, ведущая запись над окошком расчёта с клиентами ясно показала облачённого в чёрный непромокаемый костюм блондина, в тот момент прикрывающегося новозеландским паспортом. Он курил. Те же сигареты. Два. Неудивительно, впрочем: многие страны забраковали производство столь лишённой полезности продукции, и поэтому некоторые упрямые – а лучше сказать, бестолковые – курильщики заказывали их из других стран или изготавливали самолично. Велась и звукозапись с довольно плохим микрофоном, чтобы сказать наверняка о том, действительно ли тот капитан и этот портовый рабочий были одним человеком. Для уточнения данной детали они связались с капитанерией Джайапуры, выслали фоторобот и попросили снимки почерка того мужчины, если регистрация велась не на компьютере. Последнее, расстроившее их, они узнают завтра утром, но всё же заверение в том, что капитан индонезийского порта с натяжкой узнал в Линче «усатого недокапитана, потопившего яхту», вызвало умиротворяющее воодушевление и радость. Но не те, что обычно испытываешь после тяжёлой выполненной задачи, а словно бы получив в один день повышение, предложение руки и сердца и большую сумму денег в лотерее, к примеру. Сплошная удача и везение, помноженные на счастье. «Кормак Линч» был в Веваке и находился среди экипажа потопленной им в будущем лодки. «Похожий характер проступков». Он приплыл за Хароном и доставил его в Джайапуру. Вместе с Йеремой. «Пандорой». Парна выругалась по-английски, но интонация таких высказываний всегда утверждала во мнениях иностранцев в том, какой в них скрывался смысл, и линия осуждения прочертилась на лбах услышавших. Заключения по делу наводнили мысли надолго. До вечера, когда золотисто-розовый свет заката не коснулся и ближайшего к полицейским окна, превращая ближайшие дома в игрушечные. В любое время суток город радовал глаза неповторимой сказочностью и Парна задавалась вопросом, не Андерсен ли оказал на неё такое сильное влияние. – Бэрристер в своё время стал известен органам связавшись с девушкой. Вот теперь ещё и этот Линч. Хм, таким нехитрым образом можно и весь Консорциум посадить! – оптимистично возгласил Паркс c довольно скромной улыбкой. – Я кажется понял, как нам вычислить всех членов: попросту выяснить их сексуальные предпочтения и изъять соответствующее ДНК. Для этого стоит опросить каждую симпатичную девчонку, у которой есть «мутный» парень. Наверняка он будет среди них. Остальное – за судмедэкспертами. – Шутка вознаградилась неожиданным, но таким приятным для Аркадиуса женским смехом. Полюбившимся смехом. Свободное после невероятного открытия время Аркадиус посвятил поиску в паутине переводчика с греческого, однозначно поддержав намерения Парны выяснить подробности про того, чей поиск раздражающе подзадержался. Сама же на предоставленном трудовом месте открыла список отелей Оденсе и собиралась отправить письмо администратору каждого – в просьбе предоставить данные о заселившихся двумя-тремя днями ранее. Она искала номер, принявший в своих стенах располагающего с виду очкарика, у которого неизмеримо огромный долг перед Джексон и всем миром. Не поиск улик её волновал; полиция уже, как выяснилось, побывала там, в «Первом отеле Оденсе», не найдя ничего стоящего: прислуга быстро прибралась за гостем, чтобы и далее создавать образ одного из лучших отелей Дании. «Похоже, что в деньгах своему агенту Организация не отказывала. Хватит ли и мне?» – Кад, у меня есть дурацкая просьба. Могу ли я сегодня заночевать в одном отеле? – Мужчина, сидящий напротив с самым думающим видом, как в самолёте с журналом, явил мордашку сбоку плоского компьютерного монитора. – Я хочу быть там, где остановился Харон. Чтобы… – «сознаться в таком ему не стоит»; – лучше «понять» его. – Ну, я посмотрю наличку… – Аркадиус вспомнил, как просел в средствах ещё в Индонезии. Дома жителей пополнялись множеством дорогих вещей, а гаражи – новинками автопрома после принятия гостей из других стран. Соотношения валют рычали о несправедливом грабеже последних. Причина новой прихоти вызвала у него, без преуменьшения, удивление. Но это быстро прошло ввиду постоянства подобных трюков. Она могла сколько угодно их выкидывать, но та же Парна Джексон угадывалась в ней всегда. Когда желудки обоих заурчали в ожидании лабораторных результатов ДНК и соотнесения по базам данных, то дёрнули в ближайшую закусочную. Низкие цены на хвалёные преступником smørrebrød не просто очаровали, а зазывали писком и ароматом из духовки, да к тому же они были слишком голодны, чтобы выбирать. Ржаной датский хлеб с зёрнами и толстой слоистой начинкой из мясных и овощных деликатесов заставил замолчать без каких-либо похвал в адрес местной кухни или обсуждения зацепок по делу, а последнее австралийские оперативники «растирали» не смыкая зубов. Обоюдное мычание послужило достаточным доказательством сытости и довольства. По возвращении обратно в участок, Парна и Кад, включив ненадолго обычных туристов, обошли вокруг протестантскую церковь из кирпича («очень религиозный народец»), похожую на огромный старинный камин. Стоило отойти на несколько метров, как «камин» обидчиво загрохотал колоколами и не на шутку оглушил Аркадиуса, идущего зажав уши и всё повторяющего: «когда звон закончится?» Пришлось оставить церковь далеко позади, чтобы наконец расслабить его сморщенное лицо и вернуть любопытство во взгляде. Какое сразу задержалось на необычно ярком зелёно-жёлтом жилом доме с подвесными цветочными горшками и польстилось вязаными шапками за стеклом магазина «Sæbøvågen» с самобытными датскими буквами. Аркадиус нашёл утешение нацепив на свою «обтекаемую» голову немного шерсти и даже прикупил непромокаемые перчатки в мечтательном порыве застать снег. Парна никогда не предполагала, что когда-нибудь увидит напарника в зимней шапке. «Южане на севере становились потешными». Его лысая голова остановила выбор на багрово-серой с красными чёртиками. «Под стать душе». Он сунул палец под шапку и поскрёб висок, прежде чем покинуть магазин. В участке, поблизости с выделенными для них строгими столами, сразу заприметили активно общающуюся группу («такая шумиха, а ведь пропали-то вроде на полчаса»). Пара мужчин в костюмах, стоящих в центре образовавшейся заинтересованной кучи, возбуждённо сообщали результаты анализа образцов ДНК, изъятых из квартиры фрекен Фог. Паркс и Джексон вкрадчиво достигли «собрания» по сверкающему от чистоты голубому полу между трудовых мест, а их уши уловили следующее, что им позже любезно перевели. Во-первых, преступника, прикидывающегося Кормаком Линчем, на самом деле величали Орвеллом Майерсом, тридцативосьмилетним младшим сержантом королевских военно-морских сил в составе «Особой лодочной службы». Стало ясно, каким образом человек в городских условиях с привитыми в учебке правилами маскировки, усвоенными так же успешно, как таблица умножения, ловко избежал слежки. Ему наверняка не пришлось особенно внимать обязанности тактически бесшумно перемещаться, а также формой и цветом совпадать с окружением. Он хамелеоном слился с улицами и стал неотличим от любого рядового гражданина, на кого любой среднестатистический страж порядка не обратит внимания. Во-вторых, ведомство запретило выдавать обычным полицейским Дании любые сведения о его боевых заслугах и участия в конфликтах. Даже кличку затёрли. «Военная тайна. Англии всегда было что скрывать. Её политика «конвенциальных» или обычных войн давно отклонялась от принятых гаагских и женевских соглашений. По слухам, конечно же, но на восприятие этой колониальной страны, в особенности при знакомстве с её представителями, накладывало здоровый несмываемый отпечаток». И это всё несмотря на то, – в барабанную дробь превратился стук каждого сердца в помещении – что мистер Майерс уже год с лишним числился мёртвым, если принять во внимание заверения Директората войск специального назначения Великобритании. «Фантастически удобное обстоятельство для порабощённых Организацией и их ненавистническими идеями, идущими прямо из жуткого детства с домогающимися отцами и матерями-шлюхами. Да-да. Где-то я об этом слышала». Наконец, в-третьих, добросовестный труд экспертов с пинцетом и перчатками в квартире фрекен Фог дал свои плоды, и в результате сложной процедуры в стеклянную баночку поместили запах с уцелевших мужских вещей опытного «ОЛСника», на счастье следователям чуть просчитавшегося с количеством заложенной взрывчатки. Воодушевляющая новость, поднявшая настрой на новые высоты. «Побольше бы таких для всех борцов с аморальностью». – Зелёный берет. Знают толк в сопротивлении и допросам и пыткам, – с чинным настроем выкладывал Уоли информацию о преступнике после возвращения на рабочие места, громко, во всеуслышание, но с крохотной долей пренебрежения, – превосходные пловцы и ныряльщики, обучены прыжкам с парашютом и навигации, также как подрывному и разведывательному делам. Вот и основания для того, чтобы по всей справедливости обвинить его в поджогах и подрывах. – А ещё посягают на личное пространство легкомысленных датчанок, мастера маскировки и отличаются мерзкопакостным поведением. Да, точно про него. – Можно засчитать, – кротко усмехнулся Кад. – Меткое наблюдение. Но меня вот что смутило: видела его «дёрганность» в кафе? – Он заново включил аудиозапись, прослушанную последний раз недавно в забегаловке под хлеб со всевозможными начинками. На паузах во вчерашнем опросе он отгибал пальцы, собранные в кулаке, начиная с указательного. По окончании записи на левой руке разжались все пальцы. – Помнишь, чем было вызвано его молчание в эти моменты? – Курением. Он смахивал пепел. – Лежащий в тот день на столе телефон, чей динамик не обладал достаточной чувствительностью в определении звона мундштука из дерева о край фарфоровой чашки, во всяком случае тон речи распознавал хорошо. – В эти паузы он нам сквернодушил. – Его гипотеза была слишком интересной и приятной, чтобы ей не поверить. К тому же она объясняла все нестыковки в его показаниях и проявленных действиях. Да, слежка за ним сорвалась, и они его упустили («точнее два ленивых остолопа, не смекнувшие сопровождать его по пятам!»), но нездоровое облегчение в нахождении новых улик обрадовало детективов, выбравших себе тихое и крайне загадочное поведение наедине с разными мыслишками. – Мистера Майерса что-то явно сломило за время службы. И поступает закономерный вопрос, а не после ли этого случая члены Консорциума подловили его? Или устроили это потрясение для него? Хм. – Он задумался и перестал крутиться возле стола. – Кто знает, – одновременно ответил он с Джексон. «Они же все мрази. Есть ли вероятность, что Директорат предоставит сведения, если в штаб-квартиру постучаться лично? Тук-тук, великобританские вояки, ваш бывший королевский подданный воскрес из мёртвых, – с поправкой на то, что не стал одним из тех многочисленных людоедов, конечно, с кем, к моему недовольству, приходилось не раз тереться бок о бок за право жить, за место под Светилом, – но тем не менее вышел из-под надзора и осуществил вполне успешный устракт с массовой гибелью людей. Может, примете меры?» – Но знаешь, при отсутствии данных о его военной карьере, в отношении гражданской жизни есть много подробностей. О семье, школе и колледжах, в обоих его отчислили за неуспеваемость. Что меня позабавило, так он был помолвлен: девушка сделала ему предложение в високосный год, а странный обычай Великобритании вроде как запрещает давать отказ. – Не нашедшая отклика у женщины весть вынудила отвернуться и повитать в своих размышлениях. – Парна, не хочешь на следующий год отдохнуть в метрополии, на Британских островах? – «Какой прозрачный намёк, Аркадиус». Под уже темнеющим небом без облачка и являющим пухлый месяц дуэт уставших оперативников разбрёлся по разным местам. Парна уверила Уоли, что найдёт «Первый отель» сама, тем временем шелестя большой пачкой обмененной евро валюты (даже датская крона с недавних пор сдалась под влиянием упрощённого расчёта со странами-соседями), но он вскоре всё же постучал в двери её нового временного ночлега, номера, чтобы всучить продуктовый пакет. Его обаяние ниже этажом растратилось на тех, кто эсперанто не относил к языкам сладкозвучным и лаконичным, но ему всё же удалось выпросить пару минут для общения с любимой женщиной. Первым делом Парна обеспокоилась, неужели он прошёл весь путь пешком, но смягчила тревогу, когда Кад отшутился маленьким размером города, сопоставимым с парой кварталов Сиднея или Мельбурна, и желанием подышать прохладой. «Красивая брехня и нелепое оправдание для его видимой разбитости». – Я заскочил поделиться вкусняшками, забытые в важных следственных продвижениях. – Парна с искрящимися гранями цитрина в глазах приняла бумажный пакет и поставила на шоколадного цвета столик у двери (рассмотреть внимательно свою комнату пока не удалось в полной мере, но тёмные цвета обстановки привлекали), вернувшись с благодарными объятиями к мужчине. – Обязательно попробую. Меня перво-наперво привлекло название морошкового сока. Готовясь отойти на шаг назад, она неосознанно поцеловала Када в щёку, и мужская реакция не подвела, продлив игривое романтическое настроение: Парна погладила влажную отметину от его губ на своей щеке. Сорваться в страсть были готовы оба, но Паркс быстрее ощутил ту грань, через которую переступать сейчас опрометчиво для обоих, – завтра, по его мнению, настанет более подходящий случай, тот, к которому он готовился так долго; к тому же она просила уединения для своих «женских заморочек в неординарном понимании преступников» – потому попрощался и побрёл к лестнице, на улицу, к дому Хольк. По его словам, прогулки в «холодильнике» ночного Оденсе приобщали к местному климату сильнее, лелея его прихоть пощеголять в необычном для австралийцев предмете одежды – шапке. И в тот вечер он точно не собирался пить домашнее вино и испытывать лживое влечение не к той женщине. Джексон вдохнула поглубже и закрыла дверь, прижалась к ней спиной, как разнервничавшийся подросток на первом свидании. «Чёртов Кад влюбил в себя повторно. Но недостаточно сильно, чтобы отвлечься от мыслей о Логане – совсем забыла о нём в урагане следственных страстей! – и Хароне. Хреножуй ещё поплатится, не в реальности, так во сне!» Она окружена вожделенными мужчинами. Но только один заслуживал места во взбаламученном сердце. Она раскрепощённо, как у себя дома, прошлась по вызывающему удушливую тесноту номеру, погладила полосатые коричневых оттенков стены, слишком аппетитные на вид для голодного. «Голодного до сладостей… Небеса! Неужели он выбрал этот номер нарочно… или я это всё придумываю? Второе, верно только второе». Включила неподалёку от кровати светильник, внешний вид плафона которого напоминал резаные и закрученные жалюзи. «Миленько, скандинавский стиль такой незаурядный». Оглядела каждый предмет мебели из сосны и дуба и надолго застыла возле прямоугольного окна. Открыла настежь на себя и услышала ропот проходящих мимо людей и редкий глухой стук шин о каменную дорогу, дул прохладный ветер, заметно более прохладный, чем днём, вызывая нехорошие предчувствия насчёт завтрашней погоды. Тротуарная брусчатка с разрисованными пузатыми кашпо пестрила тонами от песочного до каштанового, уходила широкой линией, как и двухполосная автодорога слева, и петляла меж невысоких кирпичных домов. Такой тихий уют. «Он» был здесь, сидел здесь, наблюдал за прохожими в окне, явно прикидывая их в роли сопутствующего ущерба, спал, раздумывал над планом, готовился. Просчитывал все условности и разрабатывал запасные лазейки в случае неудачи». Это место напиталось его энергий, и она поможет ей в сегодняшней вылазке в сон, ничего не имеющей общего с владениями Гипноса. «Брр, вот же намедни мерзость пюреобразная приснилась!» Она действовала произвольно, далеко за осмысленными командами от мозга, который не находил логики в том, что женская ладонь проходилась по каждой полке и поверхности мебели, из-за чистящих и полирующих средств кажущихся недавно вернувшимися из мастерской. «Что символичное я вообще ожидала здесь найти? Сонеты аля «Перевозчик Душ» или какие-нибудь фигурки? Лодку? Да, точно, реальных размеров. Похоже на безумие. Повёрнутый – это про меня, не про него». Раздевшись до исподнего нарочито медленно, словно модель на извращенских сайтах, предполагая о тайных зрителях, тех самых, кто имел привычку разминать кулачки перед экранами, она проследовала в ванную комнату и ступила в душевую кабинку. Настроила воду, понежилась под струями и обтёрлась губкой, задержавшись на паре чисто женских мест для пущего успокоения. «Кад разошёлся с дразнением. Сдерживаться стало сложнее». Вернулась к кровати женщина уже с головой, свободной от любых мыслей, и ощущала себя размороженным полуфабрикатом, лежащим бесхозно в ожидании готовки. Раздумывая над тем, одевать ли ночнушку, она потратила добрых несколько минут, разглядывая иссиня-чёрную шёлковую ткань, так и норовящую пощекотать чувствительные места во время сна. В конце концов определившись в не лишённом здравомыслия решении не спать нагой, она закрыла окно и укрылась хлопковым покрывалом, удобно расположившись на анатомическом матрасе. Несколько следующих часов отдыха не подпадали под понятие покоя: глубокое дыхание чередовалось с ритмичным, а вязкости окружающего мира вдруг придавали чёткости мышечные сокращения. Возложенные надежды на скорейший и крепкий сон вследствие физического истощения минувшего дня и продвижения по делу, снявшего на какое-то время тревогу, себя не оправдали. После пробуждения и парочки действенных, а потому излюбленных упражнений, она сознательно попала в неосознанно обустроенную комнатку, по которой успела соскучиться, однако не обнаружила в себе и капли презрения, прежнего раздражения. Накопленные тяжким грузом за последние дни они попросту исчезли. Только горечь осталась: от собственной слабости, никчёмности, а главное, медлительности, стоившей жизни трёмстам датчанам и ещё большему числу – сломавшей. Она не нашла Харона и стрелка до переломного момента – использования биологического оружия. Захотелось заплакать, нет, зареветь, выпустить эмоции хотя бы для того, чтобы отчасти проверить последствия, как отразится на ней самой, в конце концов. По-ненастоящему пролитые слёзы оказались своего рода отдушиной, даровав спокойствие. В мире воображения можно было не опасаться за распухшее лицо, мигрень и прочие симптомы тоски. Она присела на пол, опираясь на левую руку. Ноги прижала к себе. Что она из себя представляла? Сосуд полный беспокойства. Полный той черноты, что окружала тюремную клетку сновидения с насмехательскими тусклыми светодиодными лампами. Смысла изливать ненависть не было с самого начала. Стрессовое саморазрушение в итоге планомерно снизило бдительность. И недавнее испытание вируса, извлечённого из девушки, которую Парна поклялась защищать, тому доказательство. Узнай Йерема о датском происшествии, она бы не нашла причин жить дальше. Страх за её судьбу креп день ото дня, однажды парализовав вопросом: «сколько ещё провернёт устрактов с помощью неё Консорциум?» Иногда казалось, что исступленный активный поиск – не то жертвы, не то оружия – Йеремы в целях уберечь от новой напасти, провалился, а попытки Парны делать хоть что-то в ограниченных рамках помощницы следователя – слишком жалкие, слишком тщетные. Вопреки слепоте к окружению и слишком глубокому погружению в свои переживания пристальный взгляд Сновидицы менял привычный паркет под ногами на чёрную воду, на ощупь напоминающую шёлк. На самом деле мало что из себя представляющий фокус для мира, обещающего всё недосягаемое в реальности, когда сновидица поднялась лишь на одну ступеньку из неограниченного числа возможных. Потолок, полностью повторяющий текстуру пола, отражал женщину в чёрно-синей полицейской форме, размеренно водящей свободной ладонью влево-вправо и по диагонали, рисуя неизвестные символы и линии. Во многом движения походили на те, что она выводила на песочном пляже во время транса. Именно они не позволили выпасть из «Аркадии», подаренного Парксом вымышленного мира, в котором есть только она и… Обитатель её снов появился бесшумно, вновь вышел из мрака стен, которых тут попросту не существовало, в освещённый неявными лампами периметр, опустился на колени и смотрел. Смотрел очарованным маленьким мальчишкой, с понимающим взглядом, терпеливо ожидающим подходящего момента для только ему известных целей. Проекция преступника всё так же глупо надеялась на то, что Парна преступит гордыню, перешагнёт через принципы и растает в объятиях подавляемого возбуждения. «Наивно. Его отражение выглядело сыпью на ровной коже, складкой на одежде, выбоиной на дороге. Испорченный». Он чужероден, неестественен в этой черноте, в которой уготовано место только для Парны и её тёмных эмоций. Её тьмы, безоговорочно могучей, кто пожрала её растоптанную душу и заключила сюда без лишнего труда. Тьмы подсознания, которую всегда можно было подсветить при помощи искреннего доверия и доброты. При помощи осознанных сновидений. Оранжевая форма заключённого расплывалась в микроволнах, создаваемых беспрестанно движимой женской ладонью. Взгляд сновидицы застыл, и она не ощущала сердцебиение, всегда сигнализирующее о том, что она жила, пока другие умирали. Она словно сидела в окружении сотен тел, окутанных непроглядной чернотой ночной глади, скрытых и погребённых плотным слоем забытья и разрушенных надежд. – Оцепенела она от горя. Не колышет ветер её волос, в лице нет ни кровинки, не светятся жизнью глаза, не бьётся в груди сердце, лишь слёзы скорби льются из глаз. Ты как Ниоба, – интонировал он с любовным прилежанием. «Кто она?» – вопрос, что из-за давящего равнодушия она не задаст и вскоре забудет. – Ты же не пришёл издеваться надо мной. – Я пришёл помочь. – Харон поймал взгляд тёмных янтарных глаз, выражающих далеко не доверие. – Чем же? – Направить тебя. Расскажи мне о своих желаниях. – Отсутствие проявлений враждебности разрешило ему приблизиться. – Хочу найти тебя. – А ещё? – тёплое дыхание от его громкого шёпота защекотало кожу. – Хочу… тебя. Искренность не вызвала ни капли неодобрения или растерянности. Только умиротворение, даже мягкость, что осязала Парна в прикосновениях к его одежде или разлитой здесь воде. В этот раз их поцелуй был обоюдным, без враждебности и неприязни. Долгий, увлекающий, без небрежности страсти и жадности любви. Поцелуй заинтересованности, как с Логаном в отеле, некий опыт, чтобы понять, каково это осязать тонкие розовые губы, какой у них вкус, «пластичность». Воспоминания возбудили, возродили ощущения тепла и едва не выдворили её из комнатки в постель снятого номера. Она испытала нечто вроде «отбрасывания», когда отдалась во власть горячности («ведь такое происходило всегда, меня всякий раз «отключали» от «сервера сонных резвостей» с Хароном, когда злость находила свой выход»), и залитое водой помещение с оранжевым пятном – мужчины в растреклятой форме банойского заключённого – показалось вдалеке и почти исчезло в темноте. Но Парна обуздала экстаз и вернулась на место («как это возможно с ним? Как я могла себе позволить?)». Из-за такой «карусели» перемещения она пошатнулась на месте и уравновесила себя поднятыми на уровень груди руками. Наваждение, судя из выражения лица, позабавился, широко растянув увлажнённую поцелуем улыбку. Парна дёрнулась. – Что это за звиздец? – Исцеление. – Он сжал губы и последовательно растёр их одну о другую, как делала это едва ли не каждая женщина, пользующаяся помадой. Он вызывал впечатление порядочно удовлетворённого произошедшим. – Херня это, а не исцеление. – Парна отрицала вероятность признания того, как её очаровал поцелуй. Нелепость сцены состояла в том, что она действительно представила перед собой Логана, но настырность Наваждения бессовестно усмехнулась на её чаяния. – Держись от меня подальше, слышишь? – Присела на колени и уже готовилась встать. Потрясение было недостаточной яркой эмоцией для того, чтобы покинуть Харона, но оба знали, что оная эмоция старательно маскировала возбуждённое волнение. – Где там твои наручники? – Я всё ещё руковожу тобой. Это неправильно. – Я здесь решаю, что правильно, а что – нет, «системная ошибка». Харон прерывисто усмехнулся прозвищу, как будто его ударили в живот, и повторил насмешку, когда Сновидица прильнула к его груди и стала шарить за спиной искомый предмет, невольно остановив ладони на аккуратной и гладкой впадине, идущей по мужскому позвоночнику («гиперреалистичность детально вырисовывала во сне образы, интересно, но задумываться об этом ранее не получалось, увлекалась мордобоем»). Наручники не нашла и нарочито суматошно отскочила назад, удержав себя от падения выставленными руками. Растопыренные пальцы утопали в мягкой водянистой жиже. Проекция мужчины спереди заморозил все процессы в организме, всё осязаемое окружение следующей истиной: – Всё, что тебе нужно, находится здесь. – Дружелюбный кивок она восприняла с недоверием, но всё же повернула голову к обозначенному направлению. То, что увидела, погрузило её в состояние «забыла как дышать». «Осторожнее, хватит уже удивляться как подросток». Наручники. Лежали небрежной связкой со вставленным ключом. Те же или нет, которыми её когда-то пытал в отместку Харон, если его попытки и вправду можно считать именно пыткой, она не помнила, но и это не было важно. Важно приковать – нынче – его к креслу и хорошенько подумать. Запланированные действия она поочерёдно исполнила: заключила в плотное кольцо правую мужскую руку – она только сейчас осознала, что тот был без тюремных кандалов – и, взяв его за шею, подняла на ноги и повела к должному быть электрическому стулу, но на «сонном деле» представляющему из себя обычный деревянный трон для людей-переростков, великанов. Она опрокинула Наваждение без капли деликатности, как делала примерно дюжину раз и присела сверху, прижав левым локтем его щетинистую шею. Безуспешные попытки приковать к громадному стулу вызвали знакомую лисью ухмылку. – Ты в силах исправить это. – И без твоих советов это понима… – «Магия» осознанных сновидений сработала раньше, чем она успела закончить предложение, и массивный подлокотник уменьшился, став достаточно тонким, чтобы захлопнуть в нём второй зубчатый сектор на фиксаторе. Металлический щелчок напомнил о всех тех премилых ситуациях с участием наручников: рядом с обвинёнными и с теми партнёрами, кому были не чужды изощрённые сексуальные практики. Обе ситуации быстрее гоняли кровь и заставляли топорщиться то, что следовало бы скрывать везде кроме постели. Происходящее во сне мало походило на эрофантазии хотя бы потому, что в них не находилось места злейшим врагам. – Сообразительная. – Даже не дёрнув стесняющие движения новые оковы, он принял удобное положение. Поведение не свойственное узнику. – Не знаю почему, но от тебя эти слова звучат совсем не хвалебно, а наоборот. – Внуши им другое звучание. Ты же можешь всё. Плотоядная улыбка украсила его лицо. Уже в который раз за сон ей стало не по себе. Парна даже смутилась, что смогла найти в его мимике привлекательность. Начистоту, он был однообразен, «вырезан» лоскутом от истинной «ткани» той личности, которую она насильно заимствовала ради вымещения злобы. Он показывал эмоции ограниченные, те, которые удалось запомнить и отложить в памяти бессознательного за то короткое знакомство на сперва-курортном острове: испуг, дерзость, ликование и конечно же нервозность. Никакого возбуждения. Но в его улыбке ей хотелось увидеть именно возбуждение. В разыгравшейся ситуации она бы пошла ему больше. «Похоже стоит заявить во всеуслышанье, что в своих эрофантазиях я бы не отказалась даже от злейших врагов». – Не могу. Ты же до сих пор говоришь. – Потому как располагаю на сей счёт на редкость интересными наблюдениями. Спорим, ты хотела бы, чтобы металл стал немного, ну, пушистее? – подразнил её собственными проскочившими мыслями и скосил взгляд в сторону предмета обсуждений. Сновидица замерла, но вскоре поддалась прихоти взглянуть туда же, на наручники, оставшиеся прежними. Мысленно выругалась, потому как сама послала такую установку Наваждению и отреагировала на неё вместе с ним. То, что он ей управлял, не было вымыслом. В комнате, условно определённой как «для допросов и смертной казни», задул ветер, и её кожа отреагировала мурашками. Видимо, коварная реальная погода Оденсе решила наведаться к уснувшей поверх покрывала, и приоткрыла окно. – Я знаю способ согреться, – напомнил о себе прежде-ненавистный-ныне-вызывающий-недоумение мужчина с издёвкой. – Я тоже. – «Но не с тобой. Не сейчас». – Проснуться и укрыться. – Он смиренно принял ответ и замолк, потянувшись как кошка; кольца «стали» издали лязг о «дерево». Он находил некий интерес и наслаждение, находясь взаперти. Она ведь тоже привыкла. «Многосерийное комедийно-насильственное представление с линейным сюжетом. Я бы такое сразу переключила, иди бы это по теви... Ох, пора бы уже угомониться со своими глупыми шутками. Я наедине со своим образом подсознательного, своей тенью, и никак иначе. Ищи подсказки, понимай его и прекрати воспринимать как нечто меня не касающееся, наконец!» Похоть «чесалась», «зудила», заставляла прислушаться. Её дразнил Кад, она дразнила себя, в итоге всё больше приближаясь к той самой нелепой проблеме. Проблеме, с которой началась вторая глава в её истории – Вевак и неудовлетворённое сексуальное напряжение. Единственное, что её останавливало, так это партнёр не с той «оболочкой», личностью. «Попробовать? Без хитростей? Любопытно же, в конце концов». Закрыв глаза и выдохнув, как выпендрёжный подросток перед стопкой текилы, она расстегнула юбку и вернулась к «трону». Придуманная между делом идея превратить его в электрический потерялась в вихре спутанных чувствований. – Только ни хрена не говори мне, понял, привереда? – распорядилась она, сев ему на колени. – Что ты так взъелась на меня? – В его голосе не различила ни нотки превосходства или замешательства на проделанное действо. Только попытка узнать причину, сорвать маску претензий к его самолюбию. Будто его реальное «я» возмущалось. – Что же во мне такого неприглядного? – Ты белый и тощезадый, не нравишься и всё тут. – Тем не менее, ты всё-таки запала на Логана, – без времени на раздумья уколол он. – Он… другой. Не как ты. – Ну да, точно, – с насмехательством воспринял он защиту, выставив её околесицей. – Тоже преступник, тоже самодовольный. Не такие мы разные. – Парна никогда не сличала их друг с другом, но сведения из подсознания или логического полушария, откуда Харон там их черпал, доставили ей некоторые неудобства. Факты, смешно подумать, смутили. – Позволю себе поделиться откровением. Ты мне тоже не слишком симпатична. – Давай, начинай лить мне в уши расисткий мезогинический[2]поток чуши, – реагировать без предвзятости и злопыхательства она никогда не упускала возможности. Пускай и без прежней прыти. – Нет. Твоя проницательность дала осечку, – зубоскалил он, искрясь надменностью. – Ха, вот как?! – его реплика озадачила. Иногда его поведение, странное дело, не считалось с созданными ею правилами. С одной стороны, это казалось невероятным, с другой – вызывала любопытство. Он мыслил как отдельный организм, живой. Раздумья об этом и в будущем будут вызывать смешанные чувства. – Ну, удиви меня. Почему? – Он потянулся к её лицу, подчёркивая сказанное: – Слишком неженственна, чёрства. Холодна, как лоно суккуба. – Снова победная улыбка из вевакской хижины, когда он только увидел свет фонаря на пляже и крепче сжал плечо пленённой Йеремы. Порядком насытившись брошенным в лицо откровением, которое он по ощущениям держал в себе долгое время, откинулся обратно на спинку. – Мудераст. – Зато искренний мудераст. Так что, не хочешь доказать мне обратное? – Если это сразу избавит меня от необходимости лицезреть твою противную рожу… – помедлила с решением, хотя обоим было известно что будет сказано в следующую секунду. Сложно было примириться с собственным поражением, к тому же ещё и озвучивать. «Нет, он не победитель положения, просто хитрое сукинсынское воплощение моих страхов и комплексов». – Да. Сновидица «проморгала», как границы её помещения-мира расширились, обозначая вдалеке нагромождение различных конструкций и мебели. Даже теневых человечков, фигуры их были больно расплывчатыми для точного определения. Ей хотелось комфорта, и она создавала его вокруг себя, пока, однако переключив всё своё внимание на того, кого считала недостойным даже своего сломанного ногтя. Увлёкшись, она закрыла глаза, позабыв о том, что находилась в замкнутой и тесной темнице, деля её вместе с мерзким убийцей. Она заткнула Харону рот своими губами и слепо расстегнула наручники, позволив ему – полноценно, обеими руками – похотливо скользить по её бёдрам вверх, под полицейскую просторную рубашку. Парна томно застонала и проснулась: она активно ёрзала по простыни и бретельки её притягательного пеньюара слетели вниз, обнажив грудь. Дыхание и работа сердца сменили свой темп на ускоренный. Неподдельное возбуждение объяснялось внешними обстоятельствами, но испытать облегчение на поверку вышло проблематичным. «Где-то далеко-далеко мужчина с чёрной душой посмеялся надо мной». _____________________________________________________________________________ [1] Надгробный памятник в месте, которое не содержит останков покойного, своего рода символическая могила (др.-греч. κενός – пустой и τάφος – могила). [2] Ненависть, неприязнь, либо укоренившееся предубеждение по отношению к женщинам.. Может проявляться в форме дискриминации по признаку пола, принижения и насилия над женщинами или их сексуальной объективации (др.-греч. μῖσος – ненависть и γυνή – женщина).