40 дней расследования. Одержимость

Начало — предположительно — самого скучного дня началось с методичных освещения комнаты, пробуждения и молчаливого, но понятого с первых секунд, похода мычащего Аркадиуса в ванную. В последней он любил «киснуть» порядка получаса, и пока за стеной шумел кран, Парна озарилась парой соображений. Причём довольно равнозначных, чтобы с выбором не определиться сразу. Тело было разогрето как для погружения в осознанку, так и для изучения устройства Паркса, быть может прольющего свет на его тайные проблемы. По-хорошему, для последних момента лучше сыскать нельзя, но набросившаяся нерешительность донимала минуты. И в итоге, видимо руководствуясь телесными ощущениями и не встретив достойных поводов откладывать встречу с Наваждением, Парна потратила время на подготовку — расслабилась, игнорируя зуд, ровно и глубоко задышала — и вскоре прошла через фазы сна к заключительной, быстрой, вопреки названию удлиняющейся с каждым прошедшим циклом. А значит, дающей наиграться в роли режиссёра, творца и правителя, всех вместе, в безграничном внутреннем мире с безграничными возможностями. Принимая во внимание прошлые ошибки бедной визуализации, Парна вдоволь покопалась в «настройках» и изменила знакомую обстановку. На сей раз Сновидица встала перед трюмо во весь рост, критически окинула взглядом отражение, крутилась, вертелась, как в примерочной. Преображение начала с головы — легко распустила стянутые локоны, собравшиеся в пышное облако, столь же мягкое на ощупь. Может, дико вьющиеся волосы имели естественное происхождение, Парна всё же всячески запрещала себе издеваться над ними и подставлять неизмеримо большому — в городских, вдобавок ещё прибрежных, условиях — числу негативных факторов, таких как дождь, ветер (разной мощности: от бриза до урагана) и палящее солнце. В Австралии перечисленное каждый день угрожало целостности волос, равно как злоумышленники — целостности имущества. А так как поимке последних констебль Джексон уделяла всё же большее внимание, нежели волосам, молящим об ежедневном уходе, кремах и бережном расчёсывании, то пошла по пути наименьшего сопротивления. В том числе и опрятности. Жизнь стала в разы легче, когда понимаешь, что о нечто заплетённом в тесные локоны на голове можно не вспоминать целые декады. И только в сновидении позволить себе ненадолго прикинуться модницей, чей несомненной задачей выступало будоражить мужчин — ну, или воображаемых мужчин — дерзостью и сексуальностью. В качестве обуви к скромному ярко-жёлтому платью с нескромным вырезом на спине она выбрала невероятно удобные и милые на вид танкетки на высокой платформе (увиденные в магазине Сарми), отмечая каждый удаляющийся от трюмо шаг гордым стуком. Она кивнула тюремщику, удивительно похожему на Аркадиуса, который в свой черёд одобрительно приспустил козырёк чёрно-серой фуражки в цвет формы и улыбнулся в ответ. «Будто бы робот-швейцар», — подумалось ей. Парна чрезвычайно торопилась и преследовала конкретную цель, чтобы посчитать нового персонажа в своих снах не предметом мебели, декорацией в заготовленной сцене. Ритуал прохождения через тюремную дверь, в которой по ощущениям не было предусмотрено щели для подноса с обедом, завершился, и Парна, будто поддуваемая ветром, скользнула внутрь. В первую очередь в глаза ударил тусклый солнечный свет, закатный, оранжевый, усердно пробивающийся через жалюзи на панорамном окне напротив. Во вторую — согласно постулатам середнячковых приключенческих фильмов и ужастиков, — с шумом закрылась дверь, вызвав не то испуг, не то ощущение превосходства. Широкая выглаженная юбка повальсировала в воздухе, прежде чем успокоиться. Тот, к кому она пришла, отреагировал на внезапный шум и сразу возбуждённо вскочил с широченной и непозволительно мягкой для отступника кровати, отбросив книжку с чёрной обложкой в сторону. «Что скрывает тьма» было написано на корешке. Визитёрша высказалась предельно прямо, невзирая на нетактичность: — У нас есть всего десять минут, — огласила спешно и стала ритмично расстёгивать пуговицы спереди, — пока Паркс не выдернет меня из сна. — Достигнув талии, она со злобой, далеко не небрежно сдёрнула платье вниз и перешагнула через него. Заключённый в её снах молчаливо приоткрыл рот и поправил дужку очков, уставившись на оголившую грудь Парну. Лицо его выражало превалирующее удивление с некоторой долей растерянности. — Так что этого времени хватит, чтобы завершить наши дела дважды. Предварительно кокетливо провела накрашенным жёлтым лаком пальцем под кружевной тесьмой своих трусиков танга, и тут же живо сняла их до щиколоток с прямыми ногами (интересно, бросило ли в пот её единственного зрителя, если не считать возможно подглядываюшего за ними надсмотрщика?). Таким же нехитрым образом проворно вылезла из них и направилась, мягко ступая подошвой к тому, кто исправно не покидал её во время ночных грёз. — Молю тебя, Парна, не смей такое говорить в присутствии мужчин. Вряд ли кто откажется продлить удовольствие, к тому же крайне обидно признавать себя скоростре… — договорить нравоучительную мысль не успел, как его перебили в последнее время излюбленным и действенным женским способом — крепким поцелуем. В сновидении можно было не бояться задохнуться, тем более доставить неудобство наваждениям, но жизненная привычка вынудила прекратить это безусловно мало чем похожее на реальное действо. — Заткнись и возбудись, — с упрёком командовала Парна, нетерпеливо расстёгивая на Хароне оранжевый, как и падающий в комнату свет, комбинезон. В какой-то мере рассматривать его было по-картинному умиротворяюще, несмотря на то, что именно этот мерзкий цвет на туалетном полу кафе возле каруселей вызвал приступ отвращения. — Твоя «мохнатая сосиска» мне сейчас нужна. — Не рассчитывал на другое, мэм. Слова никак не сочетались с характером, и Парна скривилась. В какой-то мере речь представляемых людей совпадала с их первообразами, основанная, прежде всего, на её восприятии. Тогда что это сейчас было? Снова издёвки? Верней всего, смена обстановки коснулась и его. Впрочем, Харон, в силу своей притворности, неизменно был фруктом с двойной начинкой, трогать который было и омерзительно, и притягательно одновременно, потому как она ещё не поймала его, не свершила над ним самосуд. Оксюморон в человеческом обличье. Несмотря на то, что он взял за правило ставить капканы, устраивать засады, хоть и до безобразия предугадываемые, и стал её наваждением, она, к своему изумлению, увлеклась попаданием к нему снова и снова. Парна до сих пор не задумывалась над тем, каким образом это может повлиять на её восприятие, как исказить ценности и мировоззрение. Спустив хлопчатобумажный комбинезон на синий палас с незамысловатым геометрическим рисунком, имеющим свойство меняться (место на самом деле слабо походило на тюрьму, но Сновидица радовалась хотя бы малейшему прогрессу в создании уюта), она вновь присосалась к мужским тонким губам. С таким сильным влечением, что сбила положение очков, оставшихся висеть на его переносице едва ли не под сорока пяти градусным углом. — Нет, нет, оставь эту дрянь на себе, — поспешила отговорить того от опрометчивого намерения скинуть их на пол. — В них не так заметны твои ужасные серые глаза. — Прямо-таки ужасные? — обиженно повторил за ней Наваждение. — Давно ли представителю чёрного этноса надоело смотреть в отличные от тёмных глаза? — вполголоса поинтересовался совсем рядом с её губами, готовых продолжить поцелуй, несмотря на взаимное отвращение во взглядах. — Рот свой заткни и меня в стену упри, — вновь стихами приказала Парна, оголила мужчину и прыгнула на его торс, сцепив ноги в танкетках на его пояснице. Озлобленная на парадоксальную невозможность заменить его на кого-то другого, вынужденная осуществлять прихоти только с ним, она всё же улыбнулась проделанному трюку. Успехом он мог увенчаться только во сне. — Я не удержу тебя, — с трудом, со сбитым дыханием проговорил лже-Харон, видимо, ища поддержки. Изо рта Парны не вырвалось ничего более предсказуемого как: — Дохляк. И почему в сознании твой образ нельзя никак «подкрутить», чтобы ты не был таким ущербным?! — сердилась недовольная обстоятельствами. Намедни вносившая исправления и убедившаяся в определённом могуществе, к сожалению, не разобралась в нюансах своих фантазий. Как бы то ни было, заключённый во снах, внушаемый подсознательными командами от возбуждённой Парны действовать, перенёс её к кроватной лестнице, ведущей на койку тех же размеров выше. — Надеюсь, не потревожим сокамерника, — буркнул себе под нос и облегчённо выдохнул, когда притягательная обуза схватилась заломленными руками за перекладины. Парна встревоженно глянула наверх, насколько позволяло её положение, но никого не заметила. — Почему мне мнится, что тебе это несвойственно?  — Что несвойственно? — насколько могла натурально запыхалась Парна, впрочем, в таком сновидении сердечный ритм возрастал сам собой. Но текущее активное взаимодействие не дало времени задуматься над тем, как же она всё-таки выглядела. Сейчас было особенно интересно. Легко ли догадаться стороннему наблюдателю с какой целью она изменяла — иногда –скучную реальность? — Быть здесь. Со мной и заниматься со мной… этим. — А ну заткнись, — правой рукой перекрыла рот Харону, отменяя словопоток; — только ты знаешь, что иногда я хочу побыть «плохой девчонкой», но точно — не слышать. Ясно? — Более чем, мэм. — Просто выполняй заложенную в тебя… программу, –со стиснутыми зубами нарочито-сварливо, скорее даже приторно-вежливо попросила Парна, всё явственнее чувствуя, как осознанный сон во всей полноте влиял на реальное тело. «Аркадиус не врал, а он уже давно практиковал». — Осыпай же меня поцелуями, ну же, действуй! Неужели нельзя дать свободу своим наважде… Не успела договорить, когда то самое невольное наваждение ускорил темп, выполнил её настояния и даже сверх того — доставил удовольствие, чего она никак не ожидала. Жаль, ненадолго, — пульсация и жар быстро стихали — потому что ещё одно пакостное правило из жизни поспешило ворваться в мир, лишённый логики. Мужчины заканчивали раньше. С тяжёлым дыханием, замедляясь, они ослабевали и валились с ног или падали на спину, готовые принять объятья сна. Паркс с умным видом называл это рефрактерным периодом, наступление полового покоя, вызванного вырабатываемым гормоном — пролактином, после сексуального напряжения. Харон действовал соответствующе: усердно приводил дыхание в норму, уткнулся в женскую ключицу и понемногу ослаблял хватку на тёмных бёдрах. Он покраснел и порозовел на некоторых участках тела, из-за чего казался неприятным чужеродным организмом. Она читала о белых и лицезрела самостоятельно то, как они переливались цветами радуги в зависимости от различных воздействий и реакций, и находила это до неприличия смешным.  — Значит, ты из тех, кто не любит продлевать удовольствие, раз показал себя скорострелом?! Недовольная её ухмылка вскорости сменилась задаченностью: Парна мысленно спрашивала себя, в каком состоянии находилась, если учесть, что осознанные сны срывали черепную коробку в предвкушении любых ярких эмоций, то недавнее если и было их частью, то явно исключением из правил, когда её похоть, отчаянная, неудержимая, показалась недостаточно важной перед критическими доводами. Доводами, в которых в собственных сновидениях вышла на второй план. «Неужели это эротические фантазии наяву?» — Я бы так не сказал, — обворожительно усмехнулся, продолжив как-то неуместно весело: — Здесь всё зависит от тебя. Ты просто очень напряжена. Парна недоверчиво скривила губы. С полным несогласием с собой скорее, так как его слова часто выражали истину и, самое главное, её несостоятельность в определённые моменты, что казалось, будто Харон взял на себя инициативу посещать её во снах и издеваться воочию, вызывая ураган эмоций и состояний соответственно. Иногда взаимоисключающих, от которых недолго было лишиться рассудка. — Твои проблемы, если с тобой я не могу расслабиться. Совсем неудивительно, впрочем, если учитывать кто «ты», кто «я» и какие отношения между такими как ты и я вообще могут быть! — Что ж, справедливо. Полагаю, «кто-то другой» тебя в своё время не огорчал. — Может и так. — Гордо подняла голову и соблазнительно, как она посчитала, облизнула губы. Глядя с сочувствием на её напускную гордость, он крепко обхватил её за задницу, прижавшись к ещё должным быть тёплым бёдрам. Наклонился к самому уху и задал слишком каверзный даже для него вопрос: — Тогда почему же рядом с тобой — я, а не Логан? — глумился Харон, произнося имя слишком медленно, чтобы на Парну постепенно накатывали различные ощущения. Те самые, скользнувшие намедни в мыслях. «Осторожнее со своими как желаниями, так и страхами, — особенно с последними! — похоже здесь они имеют свойство немедленно воплощаться. Так и недолго и опуститься до шизотерики, связывая понятия царства сна и мёртвых полных ловушек и испытаний…» Она вдохнула и вперила бессмысленный взгляд на стену напротив. Внутри развернулась самая настоящая катастрофа: на потревоженной глади души возник вихрь, огненный смерч. Он на скорости сжигал всё попадающее в его всепоглощающую воронку; затем также внезапно, усомнившись в позволении адской стихии главенствовать, появились волны высотой почти до неба и затушили гигантский смерч, сминая, свергая его превосходство, выдавливая из его горла отвергающее и несогласное шипение. Непродолжительное время, пока борьба двух равноправных стихий приближалась к своему исходу, у Парны — убеждённой в том, что она настоящая испытала то же самое, — выступил холодный пот. Слияние двух стихий. Жар огня, сбитый подступающей стылой водой. — В такие моменты безмерно радуюсь тому, что я в проклятом сне. — Она небрежно оттолкнула помеху с дороги и завалилась на сгибающихся от усталости ногах на матрас с серо-белой простыней. Отбросила книжку, сменившую оттенок, на пол. — Как часто меняются твои желания, Парна. — Я не давала тебе свободы фамильярничать. — Сновидица– или Фантазёрка, кто знает — приподнялась на локтях, бросив в ответ взгляд огненных глаз, готовых, но пока неспособных сжечь объект ненависти прямо перед ней под воздействием неведомых сил. Здесь такое было возможно. Она бы хотела научиться. Когда-нибудь. — А я никогда не был твоим слугой. — Харон, отреагировав как-то больно естественно на её дерзкое и прямолинейное поведение, присел рядом и стянул лишнюю одежду, болтающуюся у голеней. Оглянувшись через плечо, он подразнил: — Ты давно хочешь встретиться со мной. Я знаю, ты была бы совсем не против, чтобы любое сновидение со мной стало явью. Даже это. «Никогда, осёл!» — кричал её внутренний голос, замышляющий, однако, воспользоваться шаблонной дерзостью: — Помнишь, я говорила тебе заткнуться? Так вот, я не снимала ограничения. Живо лезь на меня и закончи то, что мы начали! — Указательный палец с длинным жёлтым ноготком по-королевски остановился у всё ещё дрожащих, согнутых в коленях, ног. — Вопреки женской способности получать множественные оргазмы, возможности мужчин возобновить половой акт наступают спустя некоторое время. — Откуда?.. — Ты занята этими мыслями сейчас, — уверенно продолжил её вопрос Харон. Он всё же подчинился и занял место между её стройных лодыжек. — Неужели я наслушалась так много подобной херни от Аркадиуса?! Его поднятую бровь и поджатую губу она расценила поводом отвернуться. Парна откинулась и уставилась на узоры деревянной мебели над собой, столь удивительно объёмные и притягательные, сколь и морозные — на стекле. К ним хотелось притронуться. Отличный шанс ненадолго избавиться от созданного подсознанием образа худощавого очкарика. Стоило заметить, что познания Парны Джексон в анатомии белых может и ограничивались одним «Вевакским получасом — или около того — с Логаном», но и виденные многократно по жизни белые, в том числе и по телевизору, даже с отсутствием прямого с ними контакта, правдоподобно дорисовывали облик Наваждению. Его тело, кстати, вернувшее бледный мертвецкий цвет, с минимумом волос и максимумом неприглядности ничем не напоминало ни Логана ни кого-либо ещё. — Сколько предлагаешь ждать? У нас времени не так много, я с первых слов дала это понять. — Ты способна ускорить события путём…. — Харон упёрся ладонями в матрас по обе стороны от талии Сновидицы, чей игривый взгляд всячески сигнализировал о пришедшей на ум интересной идее. — О, мне всё ясно! Она неестественно потянула улыбку, когда вспомнила как удобно на набедренной портупее держался нож, потянулась вниз раскрытой ладонью, пока не наткнулась на столовый нож с цветной узорной рукояткой, как скатерть в одном ресторане Сурабаи. «Гляди, — сказал тогда Кад, покрутив лезвие в воздухе, — уют кроется в мелочах». А затем добавил: «Может, в будущем, в нашем доме мы создадим столь же тёплую обстановку». Но она не придала значения его беспредметным мечтам. А сейчас образец домашнего уюта воплотился в ладони Парны, чтобы повиноваться её садистским наклонностям. — Молчи и лезь на меня, мне твоя «бойкая сосиска» нужна. — Нож с опасным нажимом прикоснулся к мужской шее. В любых обстоятельствах она ставила выше прочих позу «наездницы», всегда выше, чтобы лишний раз не позволять мужчине управлять ситуацией, с которой сама справлялась. Но сидеть сверху на этом субъекте и пялиться на довольное лицо, на победную ухмылку и вызывающий приступ отвращения взгляд с хитрым прищуром под неказистыми прямоугольными оправами стало бы непереносимо. Её предложение, напротив, подразумевало уткнуть его бритую макушку куда надо и наслаждаться ощущениями. Тем более, когда в руках появился весомый аргумент. — Ты иногда бываешь так изобретательна. Но могу я воспользоваться правом оповестить тебя о том, что адреналин воздействует на мужчин обратно пропорционально их сексуальной активности? — Что ты пытаешься сказать, дыркоголовый? — Стиснуть зубы от злости вынуждала обстановка, в очередной раз идущая вразрез с устремлениями Парны. — Иными словами, при прямой угрозе жизни занятие сексом выступает наименее приоритетным для собственной сохранности, поэтому твоё действие не возбуждает, а наоборот. Он чуть отдалился от дрожащего в тёмных руках лезвия. Что-то в его действии было самостоятельное, будто он в самом деле не захотел новых ранений. Обрётшее ум существо, одушевлённое, приспособившееся в её взаимоисключающих сновидениях, что выработало рефлексы. Таилась ли опасность в подобных преобразованиях? Планирует ли он отомстить когда-нибудь за далеко не нежное до сих пор с ним обращение? — Аргх, да что за хрень происходит?! — М? — с чистой искренностью полюбопытствовал лже-Харон и изогнул брови домиком, не забыв улыбнуться. Вышло у него также правдоподобно, как и всегда, когда он таил свои эмоции. На основе пережитых бок о бок вместе нескольких часов узнать о его повадках и привычках, о нём в целом, удалось чертовски мало. — Неужели не осознала? Ты одержима похотью и одновременно пристыжена реализацией потребности. Чаши на твоих образных весах на неочевидный взгляд в нервном балансе.  — А то бы я не догадалась, психотерапевт… — Зря ты думаешь будто оказалась в парадоксальной ситуации, Парна, — философствовал Наваждение, до сих пор с натягом воспринимаемый наставником. — В этом мире нет норм правил и системы наказаний. Чёрного и белого, — выделил насмешливо. — Совершая тот или иной поступок, ты не должна размышлять над тем хорошо это или плохо. Поддавшись соблазну, переспав, по твоему мнению, с преступником, ты не падёшь как личность, потому что всё здесь настоящее ровно до того момента, пока ты не проснёшься. — Да ладно?! По-твоему мой стыд тоже перестанет быть настоящим, когда я проснусь?! Хах, только вдумайся, ты — плод моего воображения, смеешь… — Плод твоей навязчивой ненависти, позволю уточнить. — Ладно, я постараюсь не взбеситься. Разве ты не должен подчиняться мне?! Почему рассудок не покидает меня даже во время фантазий? Такое впечатление, что грёбаный Кад «настроился» на испускаемые мной «сонные волны», — если это вообще возможно, — и в присущей ему нахальной манере вмешивается в происходящее! — Думаю, вся проблема кроется в твоём избыточном напряжении. Впрочем, можно и не исключать схождения наших с тобой «волн», как ты выражаешься. — Пальцы наваждения щекотно пробежались по женским рёбрам. Вполне вероятно, он повторил поведение ветра в реальности. — Нет, хмырь, последнее меня что-то не успокаивает, наоборот, — прямолинейно и жёстко открестилась она. Ответом его стал лёгкий и забавляющийся смех. Парна испытала некоторое смущение, после чего незамедлительно выбросила нож из поля зрения, что равносильно его исчезновению. Хотя бы это у неё получалось, несмотря на бесчисленные попытки превратить в ничто субъект прямо перед собой, однако не стремящийся поиздеваться — женские страхи сами находили своё воплощение, действуя по схеме самоисполняющихся пророчеств, — а вроде как даже… «Помочь». Она понимала несуразицу нереалии, но и Аркадиус через опездала, и сам Аркадиус говорили о примирительной технике. «Может, в самом деле стоило ещё давно к ней прислушаться? Ничего негативного не должно последовать». — Хорошо. Хочешь продолжить начатое? Я готов. Готова ли ты? — давно забытое возбуждение начало превалировать над попытками рационального разрешения ситуации, высказав свои желания посредством плода ненавистной фантазии. Лже-Харон склонился, позволив рукам шаловливо гладить внешнюю сторону бёдер и живот Сновидицы, так же как это делал раньше Уоли при каждой подвернувшейся удачной ситуации. Его жесты были вызывающими, бодрящими. Как холодные прикосновения ветерка, проникнувшего под давно вспотевшую одежду. Она покрылась мурашками незамедлительно, припомнив причину визита в столь щекотливое пространство, любые прихоти в котором можно было исполнять ценой траты всего пары минут на незаурядные упражнения. Моментами после она ощутила жар, всегда сопутствующий воздействию на небольшую область между ног. Жар, которому вторил стук сердца, с непонятной для обладательницы радостью пустившегося в пляс как будто по велению гипнотической установки. Парна приоткрыла рот из-за участившегося дыхания. Оксюморон. Что между ними происходило, вызывая трепетный гнев и ненавистное вожделение, — оксюморон. Харон. Тот, существование без которого она не представляла, стремясь уничтожить. Тот, кто погубит её, морально и физически, если останется жить. Она не могла без него, но и хотела избавить мир от его ноши, она любила ненавидеть его. Гипотеза заключённого во сне оказалась верной. В этот раз ей не обязательно было внушать ему как действовать. Она поняла, как настроиться на образы, как обрести ещё одну способность сновидцев и применить её себе во благо. Благо! Как поздно она поняла, что могла добиться от встреч большего! Не жалких игр на выживание, не детского необузданного стремления нанести ему вред и с упоением смотреть на вытекающую ненастоящую кровь из ненастоящей раны. Поговорить. Спрашивать обо всём, что натолкнёт на мысли, где отыскать неуловимого преступника, подсказки не только в его будущих действиях, но и мотивах, понять его, как говорил Кад, разгадать, как те проклятые судоку, которыми он доставал её в свободное время, поддерживая в форме свой гибкий ум! Она непременно спросит обо всём, но не сейчас, потому что отдалась наслаждению с Наваждением с закрытыми глазами, воображая на его месте кого-нибудь другого. Партнёра, готовность с которым разобраться после полового акта представлялась бы крайне смешной и нелогичной, ведь она, в конце концов, не самка богомола. Она занесла руки назад, сгибая в локтях перед стенкой-изголовьем ложа, а он в долю секунды, уловивший её мыслительный сигнал, припал к груди и вырвал из глотки ту самую серию стонов, которой Парна знаменовала довольство прошедшим сексом. На пару секунд открыв глаза, уже ощущая, как постепенно теряла связь с осознанным сном, она заметила сквозь завесу реального приоткрытого окна, — рассветные лучи всё ещё похотливо ползали по её коже — как зашевелилась простыня на верхней койке псевдотюрьмы, где она поддалась грехопадению с образом преступника, и заметила знакомое лицо. Уставшее, с впалыми и потерявшими яркость глазами, бледными щеками, густой неаккуратной бородой и сухими потрескавшимися губами. От удивления брови поднялись на лоб, а Парна выронила на выдохе: — Логан… И закрыла глаза, открыв уже в снятой квартирке в Орхусе. — Твою мать! Настроение сменялось с бешеной частотой. Ветер продолжал щекотать распалённое тело, сушил влагу и возводил маленькие холмики мурашек на бёдрах, животе и груди. Да, она испытала оргазм, слабый, но максимально схожий со знакомым настоящим («никогда не думала, что без каких-либо механических воздействий это реально! Феноменально, те малолетки в паутине оказались правы»), и да, она ощутила стыд сильнее всех оргазмов её жизни. Складывалось впечатление фактической измены, хотя ею была всего лишь давно отвергаемая жажда побеситься[1] и то с ненастоящим мужчиной. «Так или иначе, какой вздор! Преступник и полицейская в одной постели! Между нами должны быть иные отношения, не саморазрушительные, не самопротиворечащие, аналогичные рыбачащей рыбе или самоедству. Я должна враждовать с ним, трахать его по голове, а не трахаться с ним. Аркадиус, пусть он хоть в разы лучше по многим параметрам всех поклонников, — как он, конечно, самолюбиво считал сам — не годился для утоления моей потребности. Ещё одного грехопадения образ Логана во снах не выдержит. Пора сделать перерыв в надоевших поисках преступника, навестить Логана и избавиться от всех недомолвок. Не в последнюю очередь, собственных». Телефонная вибрация. Из-за сверхчуткого — следовательского — внимания обоих с недавних пор в датских реалиях не требовалось ставить никакую мелодию, только и имеющую свойство в скором будущем надоедать узнаваемыми мотивами. Лишь умиротворённое дребезжание — староватого на вид её, и современного его, — сотового мягко выводило из туманной пелены задумчивости или сосредоточения на важных делах. Что и произошло сейчас. Но было откровенно говоря нежелательным для той, кто всё ещё не определилась с метаниями своей души. Секунда — и Парна широко раскрыла глаза, поражённая пониманием зря отданного приоритета снам, раз в итоге лишилась иного выбора — разоблачения тайн, как она полагала. Подбежала к тумбочке и увидела звонящего — начальство Паркса. «Очевидно, они расстроены его самовольными выходками по пестованию телохранителя и хотят знать, когда он вернётся к ним, чтобы нравоучать подняв палец. Ох, во что я тебя втянула, Кад?.. Так, отставить ожидания худшего. Всё ещё образумится». Схватила телефон и мигом оказалась у косых дверей под стать обстановке. Руки ныли в районе плеч, но иных физических нагрузок, кроме сонных развлекательств с лже-Хароном у лестницы, она не вспомнила. «Неужто правда можно упражняться в осознанках?» — Звонок из управления. Думаю, тебе следует выйти! — настойчивую просьбу подкрепила стуком костяшками по окрашенному в белый дереву. Он появился через несколько секунд с обёрнутым на интересном месте голубоватым полотенцем. Телефон он перехватил с опаской.  — Слушаю. Добрый день. Простите за задержку, погода не радует, поэтому вынужден задержаться ещё на день. Билет уже купил, так что завтра днём… Ах, нет, у нас разница во времени. — Он почесал лоб и прошёл к кровати, на тёплой влажной его коже появились мурашки: тянущийся холод с окна вынудил его вздрогнуть. — Так, завтра вечером я предстану пред вами с готовностью понести любые наказания. — Его манера сглаживать любой напряжённый разговор улыбкой не имела того же воздействия при телефонном: собеседник не видел его. В связи с чем настроение у Паркса упало. — Да, я понимаю и согласен с вашим решением. Обязательно. Слушаюсь. Признателен вам и до завтра. Нажал иконку красной трубки и положил телефон на незастеленную кровать, уже остывшую после бурных сновидений Джексон, и бросил на последнюю более чем печальный взгляд. Едва вдохнул и приоткрыл рот, чтобы сказать о самой важной теме, которой коснулось начальство в беседе, но язык припал к нёбу, он замолк, не смея выставить их упрёком или обвинением. Парна никогда не заслуживала бы подобных нападок. — Прости меня, — она опередила его. Слова потянули его безупречную улыбку непроизвольно. — За что, душечка моя? — притяжательное местоимение не привлекло ни подозрений с её стороны, ни неловкости — с его. — Всё в норме. — Мне следует… Не останавливай меня! — Наклонившийся Аркадиус глупо замер с протянутой ладонью. — Я поступила неверно, когда уговорила тебя ехать в Калуннборг за своей фанатичной одержимостью и совсем не чувствую себя гордой. Скажи, тебе грозили увольнением? — Улыбка вновь тронула его губы, и он повертел головой. — Мы как-нибудь найдём компромисс с начальством. — Отвёл взгляд на стену. Аркадиус, чей избыток альтруизма иногда подавлял самолюбие, часто позиционировал свою жизнь пустяковой по отношению к её. Она насторожилась. — Что до тебя, то я был совсем не против гнаться за твоей одержимостью. Иногда это даже заканчивалось уликами по международному делу, — оценивающе он потёр подбородок и вернул блестящие глаза на Парну. — Ты фанатично преданная закону, это совсем не отрицательная черта в тебе, старший констебль Джексон. — Ответь мне Кад, только честно, я вообще была нужна в этом расследовании? — Она уронила голову на плечо, расслабив мышцы лица, из-за чего выглядела крайне безжизненной. — Что, душенька?! Конечно, да, ты незаменима. — Обоготворение женщины ослепило его, выставив все сомнения бездоказательными. — Без тебя мы бы не… — А если я поделюсь своими мыслями, я имею в виду всеми, включая домыслы, интуицию и прочее, а ты сообщишь об этом ищейкам? Они, полагаю, примут во внимание. — Ты передумала спасать мир от нашего устрашателя? Я думал, ты не успокоишься, пока не…. — Передумала. — Паркс отклонился назад и опёрся на ладони. Зубы его стучали, временами хватая нижнюю губу. — Это самонавязывание убивает меня. — Опустила взгляд, перебирая пальцами по бёдрам и коленям, напомнив себе недавние ненастоящие ласки, но не не понимая, что чувствовала: возбуждение или смущение. — Но у меня есть идея, которая может, хочу отметить, может сдвинуть дело с мёртвой точки, но я должна кое-что узнать. — Посмотрела на Када, чья заинтересованность во взгляде иногда пугала, имея сходство с более откровенной. — Насколько достоверные сведения дают образы в осознанных снах? — Ухм. Парна. — Он вернулся в сидячее положение и опустил плечи. Вопрос в меньшей степени смутил его, нежели умилил в своей непосредственной наивности.  — Я серьёзно! Были ли у тебя в практике такие случаи? — Хм. Ну что ж… — Он напряг мозг мыслительной деятельностью. — Было много случаев, в которых я повторно анализировал допрос, проигрывал его в нереальности, чтобы отметить новые детали. — То есть они вполне могут быть достойным основанием для проверки сведений? Натолкнуть на здравые мысли? Et cetera (и тому подобное)… — Да, конечно, — неуверенный тон создал слуховую галлюцинацию, вследствие чего фраза слышалась как «нет, наверное». — Я хочу по максимуму всё обдумать и изучить последний день. Оставь меня со всеми известными зацепками по делу Харона. Необходимо смертельно устать к вечеру, так как во сне у меня много дел. — Она встала, руки её дрожали и шевелили шёлковую ткань ночнушки. Она была целеустремлённой и волнующейся одновременно, очень притягательной, и Аркадиус сейчас совсем не понимал себя, когда решил отказаться от завоевания её сердца. — Не собираешься домыться? Ванна стынет, знаешь ли, — тоном рассерженной прислуги возмутилась она, будто лично занималась приготовлениями. — Ты меня… удивляешь. — Он спокойно встал поправив полотенце и скрылся за дверью. — Идеальная. Как я могу на тебя злиться?! — сказал воздуху, разделявшему его одиночество в ванной. Телефон, вновь оказавшийся в её власти, притянул взгляд. «Ну, как сказал бы Кад, fortes fortuna adiuvat (храбрым судьба помогает)». Вчера она-таки высмотрела графический ключ: древняя рогатая руна, похожая на дьявольскую, образно говоря, во многом идентичная с «подземным козлом». И надеялась встретить ответ в альбомах и сообщениях. «Хотя бы здесь он не ставил пароли». Первые открыли фото маленькой девочки, лет шести-семи, круглолицей, большеглазой, игривой. Вторые провели родственную нить между ними. «Он назвал дочь Петой. Моим вторым именем… Он всё ещё хранил в душе память о мне. Раньше полагала, от мужчин на вроде него следует бежать без оглядки или вешаться на шею. Иначе — покоя — с такими не бывало. Мы дополняли друг друга или сильнее выказывали недостатки, обоюдно скучали и жаждали уединения. Было ли это любовью? Не уверена, но он умел обольщать, и не искуситься им было нельзя». По крайней мере, оное доказали не только Парна, но и с десяток другой девушек, согласившихся познакомиться с Кадом поближе. И сейчас осознание того, что она представляла для него гораздо большую ценность, нежели наоборот, вновь заставило испытать стыд, от которого жаждала избавиться, «отмыться». Парна сделала выбор в пользу сосредоточения на деле, над чем и планировала застрять на целый день, а подобные мысли отвлекали. Когда-нибудь она найдёт в глотке подходящие слова, а сейчас взяла молчаливый перерыв. До лучшего момента. Расстались они с Парксом явно следуя сценарию трагических мелодрам: кляня и бранясь нелестным лексиконом. И вот, примерно сорок дней назад он появился в её жизни, словно бы того никогда не происходило. Кем он стал для неё? Лучшим другом? Очень тонкая грань разделяла их отношения. Манящие и опасные. Почти так же, как с улыбкой до ушей кататься в сезон на водной доске вдоль Золотого побережья и держать в уме риск утонуть. Кинь ему пристальный взгляд в намерении, распознаваемом ничем иным, как желание сблизиться («поцелуй был бы слишком явным жестом, простым, не защекотавшим его фетиш недоступности») и понятие друг сразу уйдёт на задний план за ненадобностью. Она влёгкую могла это проделать, и иногда искушение пленяло сильно, однако после него грядут последствия и «обожгут», заставят пожалеть, как уже случалось несколько раз до этого. Когда их примирения раз за разом оказывались затяжным показательным решающим периодом, на деле не определяющим ничего. Даже сейчас, повзрослевший, как он недавно с важностью заметил, Аркадиус не вызывал доверия. Что вообще он вкладывал в это понятие, если в её мировосприятии люди никогда не менялись?! В таком случае, повзрослела и она, предпочитая мелким интрижкам всё больше осмысленности, возмужала, поумнела, почти лишилась наивности, но перечисленное больше попадает под понятие совершенствование, нежели изменение. Оценивая поведение и характер Када, теряешься в предположениях, то ли он много врал, то ли притворялся, потому что нынешний — даже построивший семью — как-то умудрился оставить её в прошлом, а значит, он также, как и прежде, предпочитает «играть», не принимать ответственность. Играть мальчишкой, разбросав подаренное жизнью по комнате, иногда забывая даже благодарить. Каким бы манящим ни был, он обещал ничего кроме раскаяния и тревоги. А от последних Парна готова не обдумывая избавиться навсегда. У неё складывалась своя жизнь, весьма неаккуратно и не впопад склеенная, но жизнь, построенная на рациональных выборах и собственном опыте, и в ней она решила зацепиться за кого-то необычного, за того, кто подарит познакомит её с осёдлостью и уютом и одновременно не воспротивится буйству. За Логана. Парксу же лучше вернуться к своей семье, судя из истории звонков которая не так уж противится его приезду. Уоли вернулся из ванны аккурат после вынесения мысленного решения Парны. Её хмурость он распознал как готовность. Когда её животик заурчал, — полупустая комната усилила отражение и эхо донеслось до мужского уха, — его щёки налились, а губы пропали. Выразил неудобство на стыке с восторгом. — Я призавался тебе, что отлично готовлю? — «Человеку, заявляющему подобное, следовало устраивать вечера авторской кухни вместо того, чтобы посещать каждый встреченный по миру ресторан». Парна подбоченилась. — У меня, как и у многих других творцов, шефов, есть собственная фишка, — декларировал он знакомым убедительным тоном, — я умею приготовить вкуснющее блюдо из трёх любых продуктов. — Она закатила глаза. — Только назови их. — Петрушка, каштан и соль. — И почему каждый задаётся целью поиздеваться над моими кулинарными способностями? — его голос звучал расстроенно, пока не исправился до повышенного и недовольного: — Если ты уверена, что насытишься этим, хорошо, но я бы остановил выбор на говядине, ананасе и луке. Оставайся, я схожу за всеми продуктами и накормлю нас. Всё тебе нужное — у меня в вещах. — Он оделся, не забыв бессменный атрибут в своём кармане — личный телефон. Похоже, он не заподозрил вторжения извне. — Ты пока настраивайся на что бы то ни было, — попрощался назидательно-мягко. Хлопок дверью послышался приговаривающим к единению с собой, со страхами и желаниями, несостоятельностью и ничтожностью не во сне, а теперь уже в уголовном деле. «Я боюсь, но не имею себе права оставаться бесполезной». Она скользнула в мужскую сумку, извлекала переносной компьютер и бумаги, разложила по кровати, нагревшейся в выглянувшем солнышке, кропотливо осмотрела каждую известную улику и сопоставила с выявленными недавно. Загорелась стремлением найти зависимость в передвижениях «Хандоры» по Индонезии, но в итоге данная затея провалилась: они путешествовали спонтанно, ненадолго пропадая, как она поняла, в «ГеоФарм» лабораториях, о чём со всей очевидностью подтвердила карта филиалов на их главном сайте. «И почему я уверена, что они не указали тайные подземные или подводные бункеры?! Возможно, наученная горькими шпионскими фильмами. В последних, впрочем, больше врак, чем здравого смысла. Харон и Пандора шныряли всегда неподалёку, чтобы в любом неудобном случае скрыться у своих союзников, тоже преступников, а потом ненадолго возвращались во внешнюю среду, в тот мир, в котором они обязаны ответить по проступкам, услышать обвинения и принять наказание. А не изображать из себя «надзаконнников», наслаждаясь жизнью в ущерб остальным. Как я могла это допустить? Всё это? Баной, Вевак, Оденсе. А сколько ещё будет?» Она мотала головой, вглядываясь в портреты людей, притёршихся так близко к сердцу, хотя находились на расстоянии в несколько стран. — Мы обязательно свидимся когда-нибудь, — зареклась она, игнорируя женское лицо. В голове слишком прочно засела его фигура, никоим образом не покидая мысли. Сердце давно прилипло к грудной клетке, с каждым ударом грея тело, приятно щекотало бюст. Что творилось ниже — лучше не описывать. Парне и думать не хотелось. «Не с тем человеком. Бессознательное часто не знало ни чувства меры, ни этики, ни благоразумия. И в мыслях о Хароне ненависть проявляла себя в высшей степени идиотично — в возбуждении. Это ли не смешно?! Нет никакого шага — или даже более того — полшага от вожделения до ярости, как утверждает многомиллионная кучка псевдофилософов. Между мной и ним — пропасть, пропасть бездонная и тёмная, преодолеть которую просто нельзя. Пересечь её — значит признать Харона человеком, хотя это было далеко не так, и себя — кое-кем похуже предателей». Она не собиралась придерживаться политики двойных стандартов, допуская, что он устрашатель для одних и борец за идеалы для других, ни в коем случае. «В таком случае, зачем я оправдываюсь перед собой?» Ей нужно было подышать снаружи, или попить, или всё вместе. Она напрасно махала ладонью перед лицом, желая отогнать возмутительные образы. У окна, в котором словно по мановению режиссёра затрещали сороки, перебивая друг друга, Джексон выдохнула и не спеша втянула уличный, пропахший здешней хвойной растительностью, воздух и ощутила спад пульсации порочного удовольствия. Желудок снова заурчал, воспользовавшись притуплением внимания, и напомнил о том, что не мешало бы подкрепиться для дальнейшего мозгового штурма. Сейчас это показалось неважным. Всё показалось неважным, даже собственный голод. «Ох, Пруденс однозначно бы уже приготовила что-нибудь вкусненькое. Но понадеяться на повАркадиуса тоже можно. Не, не буду, иначе в ожидании лучшего испорчу впечатление». По мановению режиссёра дверь снова открылась — вернулся упоминаемый повар и без лишних слов занял кухню. Парна на всякий случай пощипала себя и тщательно высматривала изъян на руках с высохшей от холода кожей. Через несколько минут замаринованная говядина испускала из духовки очень приятный аромат. Как обнаружилось позже, называемые Парной продукты также составили отдельное блюдо, впрочем, не столь же аппетитное, как основное, но заказчица всё равно была приятно удивлена и обрадована. Но прежде изнывала от всё ощутимее буйствующего голода, который укротила сладкими соком и яблоком. И почти выпила первый и догрызла второе, когда Аркадиус позвал её испробовать свои старания. — Я давно строила догадки, что прятаться он будет среди преимущественно светлокожего населения, а в связи с недавними сведения о «встречах с Йеремой» можно исключить страны, где межэтнические отношения считаются неприемлемыми или высмеиваются. — Аркадиус потерял задумчивый взгляд на потолке, покачал головой из стороны в сторону и кивнул. Столик на двоих в тесной полупустой кухне, где каким-то чудом духовку не подпирал холодильник, не вмещал широкие тарелки, полнящиеся неизысканным видом блюд Аркадиуса. — Ты, кстати, переперчил, но это вкусно. Неплохо. Уоли отмахнулся тем, что у него получилось не так хорошо, но, если им удастся встретиться ещё раз, он приготовит не только своё «особенное», но и по-особенному. Впрочем, похвалу он принял с какой-то сдерживающей и щемящей благодарностью. — Проблема в том, что его замечают спустя сутки-двое, когда он появлялся на виду. Владельцы отелей и мотелей, продавцы в магазинах и случайные прохожие может и стараются выглядывать в толпе белых иностранцев, но что-то во внешности не даёт им понять, что он тот самый преступник. — умничала она с набитым ртом по любимой теме, но не побуждала у собеседника напротив делать замечания или переспрашивать. Только иногда улыбаться, подавляя изнутри смех. — А ещё мудила везде говорит на эсперанто с разными акцентами. Я всё-таки была права тогда, когда подумала, что он вместо полковника Уайта разговаривал с нами на острове. Он просто умелый мимик. Чинят препятствия ещё его магические преображения. Тот сообщник — его гримёр, не иначе. Разговоры о Хароне не умолкали: они обсудили всё когда-то обсуждаемое ещё на пару раз, припомнили приёмы при допросе, принципы мышления. Парна даже показала ему перевод разговора Хеллы и оба тщательно задумались над тем, чем данные могут пригодиться. Им показалось, что дело всё ещё в их ведении, и участь преступников решалась прямо сейчас, в обыденной кухонной обстановке под косым потолком, покамест проникающие сквозь окна солнечные лучи звали прогуляться в последний день их притворного следствия, в их последний день вместе. В какой-то момент они это осознали и отправились пешком вдоль канала, надеясь, что он приведёт их в живописное место. Так и произошло уже под вечер. Правда, пришлось преодолеть много кварталов с магазинами, стоянками для велосипедов, деловыми центрами и слипнувшимися, как дрожжевое тесто, домами. Пастельные оттенки одних контрастировали с яркими цветами других, но ощущение общности тем не менее сохранялось. Парна присела на стуле в одном из уличных кафе, открывающим вид на речной канал, по извилистости способный конкурировать с рекой Мюррей, и позвонила подруге, пока Аркадиус распоряжался выданными ему деньгами и даже, блядин сын, обронил: — Надо же, я преисполнился ролью альфонса, но мне так понравилось, что я обязательно попробую ещё! Звонок последовал в Китай во второй раз, к её стыду и сожалению, и в крайний раз она обращалась к Сянь Мэй ещё на заре расследования, когда скука в поисках искомого лица во всех данных мира превращала тело в камень, и хотелось развеяться, растрястись, поболтать языком, в конце концов, чтобы прогнать ощущение. Один звонок всё спас. Магией воодушевления Мэй стоило воспользоваться ещё после Оденсе. Если в прошлый раз они обсудили её триумфально возвращение и чествование на Родине, то сейчас перешли к отвыканию от заграничных поручений, которое, как выяснилось, обернулось боком и нависло над благополучием тонкой, но бойкой китаянки, только и хотевшей что защищать интересы страны («для дебюта Баной выдался для неё крайне непростым!») и медленному выздоровлению. Подруга без всякого притворства с трудом мирилась с хромотой, но передвигалась почти без посторонней помощи, с недавних пор скрашивая досуг с одним заботливым молодым человеком, острым на язык и не отказывающим себе в наслаждении носить Мэй на руках. Куда именно — она не уточнила и смутилась с тихим смехом, однако Джексон догадывалась. Сейчас ей нужна была не потребность в пустом общении, не моральная поддержка, а помощь. Жалостная попытка выяснить что же в поведении и внешности Кевина ни-разу-не-Куази Бэрристера могла заметить Сянь Мэй, чего не углядела зоркость Парны Джексон. Что в том числе подскажет последней в каком направлении копать часть собственного сознания, обрётшую самобытность в теле не то чтобы привлекательного, а скорее, циничного и наглого законоотступника. Мнение Мэй слушала не перебивая. То, что он умён, хитёр и умел задавать необходимое ему поведение, она поняла самостоятельно. Подруга с прискорбием призналась, что мнение окажется несвоевременным и потому вряд ли полезным, ведь следствие минуло её, однако упомянутое следом угнетёность Парны отсрочило. Вмешиваясь тогда, в прибрежной хижине проката, с уточнениями в реплику Мэй, больше похожими на огрызательство, Харон употребил обращение, характерное только для Китая. Отсюда вполне ожидаемо сделать вывод о том, что мистер Бэрристер тесно общался с китайцами, не бредовым также может служить утверждение, что азиаты-конвоиры или его гримёр происходили родом из большой многомиллиардной страны. Неплохая зацепка, почему-то не принимаемая во внимание. Такое впечатление, что она ждала лучших времён, кульминации. В качестве интриги Сянь Мэй с задором пролила свет на свою новую должность в сфере предсказания преступлений и очевидными для её трудовых качеств успехами, благодаря которым она зацепилась за некоего политического деятеля, уличённого в не совсем характерных для статуса делишках. Подробности она таила. Сбор улик шёл полным ходом, и она не хотела бы накликать беды преждевременным хвастовством. Всё же Парна уловила за её профессиональной сдержанностью просвечивающую тривиальную женскую прихоть посплетничать. Беседующая отвлеклась на подходящего: Уоли нёс поднос со стаканами и глубокими, наполненными молоком, чашами. Крошкой и неровными кусочками выплывало печенье. Парна подняла ладонь на уровень груди и сморщилась. — Что это за хрень, Кад? — одними губами произнесла она и взяла напиток. Вишнёвый сок. Не алкоголь. — Vinum — memoriae mors (вино — смерть для памяти), — ответил он также одними губами, но разговаривающая не поняла его и махнула рукой. Вновь задуматься над сказанным подругой невольно принудил её бархатный голосок. Парна посчитала необходимым предупредить о недавних страшных подробностях своих банойско-вевакских напарников. Сянь Мэй с опасливым молчанием выслушала о бардаке, устроенном в Оденсе, какой счастливой казалась Йерема в союзе с Организацией. Тут Мэй перебила Парну на удивление меткой особенностью, а именно: Логан первым так и пророчил, взглянув на брошенные наручники, что она метнулась на сторону врага. И в машине с уверенностью припомнил. Продолжать разговор следом не имело смысла, и Парна любезно попрощалась, не забыв поблагодарить за ценное и интересное мнение. Сейчас как никогда ей было нужно как можно больше мнений других людей, но представлялось загадкой, почему она следом не перезвонила Логану Картеру, а накинулась на странный ужин, в выборе которого не принимала участия, когда как Уоли уже расправился с бедной порцией своего. Страх до сих не позволил сознаться в проступке против её чувств, сознаться, что пытался обмануть её, использовав запрещённый приём. Притом не покидало ощущение, что он обязательно пожалеет, если не попробует. И попробует медленно и мягко подвести тему как для собеседницы, так и для себя, а не неожиданно напрыгнуть игривой кошкой. — Местное третье блюдо. Как тебе? — Будь я сластёной, ответила бы да, нравится. А так можешь сам угадать ответ. — Хочешь ещё каких-нибудь советов и практик для своей «ночной вылазки»? — посчитал долгом поинтересоваться о том, что так и не покидало мысли. — Полагаю, я узнала достаточно, все репетиции прошли, предстоит лишь финальное выступление, как говорится. Мне осталось поговорить только с ним. — Он часто приходит к тебе в сновидениях? — болтая сок на дне стакана, спросил он между делом и поднял глаза. — Так часто, что я этим даже не управ… — осеклась, но поняла, что сокровенную тайну озвучила более чем доходчиво и смущённо притихла. — Хм. И часто вы вместе занимаетесь тем, что разрушает тебя? — Она повела плечами. В непрерывном взгляде он сосредоточил всю внимательность, чтобы разгадать жест, вычислить обман. Он познакомил её с люцидными и осознанными сновидениями и обрёл роль наставника, значит, взял ответственность за все её приключения. Кад понял их значение, научился использовать во благо уже давно, и с тех пор избегал ошибок, связанных с их злоупотреблением. Он конечно уверял себя в том, что психика Парны Джексон не подверглась особенным изменениям в результате встречи с ожившими мертвецами — стойкостью и безбоязненностью она отличалась на его памяти всегда, — но замеченная от управляемых снов зависимость, резкость в действиях, равнодушие к реальной жизни и боевая стойка в ответ на скромный вопрос «что там с твоими снами?», как и поведение дворовой рычащей собаки, вызывали суетливую настороженность. А его нагнетающие рассуждения со сквозящей нервозностью и паузами в свою очередь пробуждали в другой если не страх, то беспокойство: — Из меня не такой уж и дерьмовый психоаналитик, как ты думаешь. Я сразу понял и не зря опасался, как увидел в самолёте твои сны. Если тебя интересует моё профессиональное мнение, то они враждебны. К тебе в первую очередь. Поэтому я не упускал ни одной возможности говорить тебе как важно расслабиться, видеть во всём хорошее, приободрял и был рядом, когда это тебе только могло потребоваться. Я… никогда даже вообразить себе мог, что Парна Джексон, самая сильная женщина из всех кого я знаю, дьявол, да одна из всех когда-либо живущих на планете, откажется признать свои пороки вместо того, чтобы направить их энергию в созидание! Во снах ты тонешь, вязнешь в воронке, тебя поглощают чудовища, на тебя нападают, сшибают, уничтожают. Ты гибнешь, Парна… и это отражается на тебе в реальности. Она растерялась не столько оттого, что личные дневники стали известны кому-то ещё, что само по себе плохо, а сколько из-за стыда, поскольку попытка упрекнуть противного Аркадиуса в отсутствии совести и избытке любознательности отразится прямо в неё. Ситуация может обязывала смиренно молчать и слушать, но и незримо навязывала смущение, за прошедший день кажется испытанное больше, чем за всю жизнь. Она не спрашивала когда и при каких обстоятельствах он провернул то же, что и она утром с его телефоном, только влажными часто моргающими глазами скользила по лицу говорящего. Важность праведности в его возгласах затмила возмутительность его проступка. — Но я, само собой, давал тебе время, я надеялся на твои вышколенные самостоятельность и благоразумие. Я пестовал тебя в самой снисходительной манере, не посягая на личное пространство… Ну, иногда. — «Более верная оценка твоего вероломства». — Но мне кажется, ты плохо справляешься, — для отчаяния в его тоне вердикт, можно сказать, вышел мягким. — Прости, я излишне беспокоюсь. — Не знаю что сказать на это. Совсем недавно я бы согласилась с каждым словом, но сегодня… сегодня я за что-то зацепилась. И это что-то позитивное, Кад. И я бы очень хотела проверить свою теорию. — Я хочу доверять тебе, Парна и хочу понимать, не обманываешь ли ты себя, когда говоришь такое. Она скривилась. Больно похожую мимику она выражала, когда Уоли с кудрявыми уложенными волосами советовал всё же принять его предложение руки и сердца после отказа, в доводах пускаясь в крайности, даже в дешёвые пожалейки, из-за которых, что совершенно неудивительно, будет жалеть сам много лет, а отнюдь не та, которой навязывали крепкие узы с ненадёжным человеком. — Я всегда доверяю чувствам и интуиции. И мало когда ставлю под сомнение свои решения. Тем более не позволяю кому-то стоять на моём пути. — Воинственно. Впрочем, стоило ли ожидать иного?.. — Парна отвернулась, показывая открытое пренебрежение к потерявшей накал беседе. — Но я обязан спросить, ты освоилась в осознанном мире? Отличаешь его от реальности? Помнишь посещённые места, какая была на тебе одежда? — Да, да, да, Аркадиус. Боги, к чему такие глупые вопросы? — Я за тебя в ответе, нравится это тебе или нет. — Вскинул руки, предостерегая от будущих поспешных выпадов. — Дай мне слово, что сегодняшнее погружение будет последним перед тем, как ты возьмёшь длительный отпуск. — Она выдохнула через нос как возможно шумно и моргнула. Вроде как это можно было причислить к «да». — Следовало раньше заметить в тебе эту отчуждённость. Залетевшее с лёгким ветерком молчание прогнало Парну со стула. Она спустилась с пары ступеней по самоназванной каменной набережной и всмотрелась в разноцветные акварельные зыбкие отражения на воде. Свет фонарей, пронизывающий темноту, вторгался в монолитную картину невысоких домов. Только ветер смел нарушать её целостность да водоплавающие птицы. Парна присела с этими ни к чему не обязывающими мыслями на холодный гранит. Аркадиус подошёл, будто ведомый тем же спонтанным решением уставиться на пейзаж, снял курточку, расстелил рядом и составил компанию. Жестом пригласил сесть на более мягкую и тёплую поверхность. — Снова твоя расточительность? Новую я тебе не куплю, даже не проси. — Не потребуется. Это дешёвка, её всё равно придётся отдать кому-нибудь, малоимущим, например, когда вернусь в Оззи. Там она мне точно не пригодится.  — А как же мечта застать снегопад? — Не в этом году точно. — Несколько простых нот пытались складываться в мелодию из соседнего здания. На счастье, слышалась всего одна, иначе от создавшейся какофонии индивидуалистического подхода к созданию атмосферы, гудела бы голова. — Знаю, ты не в первый раз сталкиваешься с моей «тёмной стороной»… — Редкая возможность наблюдать и испытывать раскаяние от непоколебимой мисс Джексон, чьи извинения часто скрыты между слов. — Угу, прямо как некоторые спутники в солнечной системе. Только наоборот. Мне кажется, что светлой стороной ты поворачивалась ко мне всего несколько раз. — Не преуменьшай, — просил её тон обидчиво. — На меня очень многое навалилось за последние полтора месяца, с чем я очевидно справляюсь, как ты правильно заметил, не так хорошо, как хотелось бы. Но я стараюсь. И хотела бы завершить процесс до конца, подставляя под удар как можно меньше уязвимых точек. — Местоимения в её речи несли важную информацию о том, готова ли она принять помощь. В таком случае нам, нас или мы для Паркса звучали бы классической музыкой. — Поверь, меня многому научили твои нравоучения, затяжное расследование по делу Организации, Наваждение… И сейчас, когда у меня в запасе последний вечер хоть и своенравного следствия перед безграничным отпуском, а его я, обещаю тебе, использую по полному разряду для приведения себя в порядок, сперва планирую разгрузить мозг. И мне важны покой и уединение. — Он кивнул с улыбкой, стараясь вложить в лёгкий жест согласие и пожелание искреннего успеха. Она упомянула его несколько раз, значит он точно не был преградой на её пути, лишним в жизни. Надеяться на нечто большее было только его ошибкой. — Последний вечер вслух звучит ещё огорчающе, но с тобой он кажется волшебным, невзирая на наши конфронтации и конечно же воняющий водоём. — Он оглядел её вычерчивающийся профиль в искусственном освещении. Парна глухо посмеялась и положила голову на мужское плечо. Он не дрожал, стало быть, подпривык к температуре северного полушария. Обнял её за спину. С виду они казались влюблённой парой. Кад — в неё. Парна — в кого-то другого. Или в других. — Кем или чем занят твой разум? Её волосы, выпрямленные перед походом в ресторан молекулярной кухни, примерно лежали рядом, однако отреагировали на нёсшийся с канала ветер и прилипли к мужским рту и носу. Они пахли фруктовым шампунем, но Аркадиус унюхал в них заботу, любовь, ласку и мечту. Последнее пахло особенно пленительно. — Логаном. — Ответ был сродни удару под дых. Кажется, Джексон в академии научилась бить словами. — Сянь Мэй напомнила мне, как он предугадал тесное сотрудничество Кевина и Йеремы ещё до того, как я тебя встретила. — «А я, дурёха, отрицала, предвкушала, просчитывала в уме, как же лихо она расправится со всеми ними, стоит им к ней руку протянуть!» — Интуиция это была или проницательность, но меня не покидают мысли об этом. — Тогда позвони ему. — Давно он просил её о том же самом в жилом корпусе МОУП Соронга, только тогда слепо, но сильно надеялся, что она сделает выбор в его пользу. — Узнаешь больше потребных подробностей. — Он говорил, что лучше забыть обо всём плохом. Ворошение его памяти усугубит и так шаткое состояние. –Ты очень заботливая, — сказал он совершенно искренне, но с подавляемой обидой, так как не «напитался» этим качеством лично. — А ты в стократ заботливее меня, — честность ответов превалировала над любым из прожитых ими дней. Да ещё и в отношении друг друга, что случалось крайне редко. «Или же это замечаешь только в последний проведённый день».  — Почему ты хочешь улететь к нему? — Хочу завершить начатое. — Парна затихла, пробудив совершенно понятный стимул со стороны мужчины — вопросительное мычание. Она сморщилась, отгоняя настырный неприятный образ. — Обещай, что не засмеёшься. — Честно говоря, ты меня так озадачила, что ничего не обещаю. Возлюбленная убрала голову с плеча, сразу ощутившего холод. Она грела лучше любой тёплой одежды. Цитрин смотрел со злобой, хотя губы улыбались. Парна долго собиралась с ответом, пару раз срываясь на смех, но всё же выдохнула и произнесла: — Я не… Мы не закончили… одно дело. Нам помешали. Боже, это звучит так по-детски и странно! Будь это романом, то я бы созналась о такой нелепости, пожалуй, странице на трёхсотой, вот нелепый поворот сюжета и хохма! — Она отогнала радостное настроение, выбравшее для продолжения веселья мужчину рядом. — То есть у тебя неудовлетворённое сексуальное напряжение, да, Парна?! Сказала бы раньше, и я бы не приставал. Хотя лично подверг бы оценке столь скоропалительное решение и как минимум «опробовал» имеющийся вариант. — Ты разве не в курсе, как у меня поставлен удар, Аркадиус? Он защитил лицо предплечьями и потихоньку развёл в стороны. — Да, и прошу, — он защитил лицо предплечьями и потихоньку развёл в стороны; — не надо, иначе придётся объяснять начальству, где я умудрился подраться. Хотя… — Он в задумчивости уставился на широкий тент напротив, похожий на сценический купол. Несомненно гениальная идея озарила его, если это смелое заключение вынести из очертившихся бровей домиком и раскрытых губ. — Это могло бы сгладить наказание, если совру про обезвреживание какой-нибудь кучки бандюгов. Однако в масштабе столкновения с тобой я бы замахнулся на целое бандформирование! — от такой нелепой лести она потянула улыбку и снова нашла опору голове на холодном плече. Поблизости приземлились городские сизые и белые голуби; воркованием привлекли посетителей кафе и уболтали покормить их. — Ты веришь ему? — В каком смысле? — Мне кажется, Логан Картер не придерживается той же политики целомудрия, что и ты. — Он прислонился к ней виском, наслаждаясь теми касаниями, что будет бережно одалживать у памяти, когда с одиночеством станет трудно справляться. — Мужчина, что стонет в трубку о том, как я нужна ему, и просит приехать, как правило, не станет изменять. Это вполне обоснованное суждение. — Я так делал, когда мы «расстались обоюдно». Посему посчитал нужным поднять эту тему. — Парна приникла, мгновение Паркс не ощущал её дыхания, она замерла в крепких размышлениях, подумал он. Точно не предусматривала такой вариант событий. Помешало самоуважение, помноженное на убеждённость. — Если тебе не понравится с ним, возвращайся. Я знаю как с тобой обращаться, — с волнением в голосе он боролся безуспешно, но зачатки твёрдости утешительно сказались на серьёзности. Парна усмехнулась без сардонического намёка. Она витала в мыслях с подсказанным исходом. Свободная от споров и насмешек ситуация располагала к ещё большей откровенности. «Показательной уязвимости, как посчитал бы Аркадиус». — Позволь мне тебе кое в чём сознаться. — О, теперь и мне дали шанс над тобой посмеяться?! — Нет, это нешуточное признание. Мне нужно, чтобы ты выслушала меня. Я оплошал… однажды с тобой. — Взгляд её без слов кричал «да с чем ты опять напортачил?» — Во время гипноза я кое-что в тебя поместил. Якорь-стимул, что создаёт настроение при виде одного предмета. — Что?! О, боги. Теперь я не уверена, что после навязчивой дымки ночью у нас ничего не было. — Кад выглядел сердитым и огорчённым одновременно. — Постой, ты наверное был замешан в том моём странном психозе, когда мы сидели в ресторане. Что ты заставил меня сделать? — Она отпрянула — холод заглянул под нагретую одежду. Оба ощутили неудобство, но с пониманием этим остались наедине с собой. — Замешан, но ни к чему не обязывал. — Парна стала на порядок более угрожающей и набрала воздух если не для драки, то для отборной брани. — Но дай договорить, прошу. Я бы сильно не полагался на то, что это не проявится снова. Этот… «психоз», как ты назвала его, и я бы хотел «убрать» его из тебя, пока ты не уехала. — Ладно. При тебе есть этот предмет? Давай проиграем ситуацию. Я полна сил и готова всячески сопротивляться. — Она растёрла руки, готовая словно бы к поднятию тяжести, нежели к давящей, непреодолимой бессознательной установке. Более сложной, чем какая-нибудь гиря. — Не выйдёт. Есть шанс, что воспоминания с той же силой завладеют тобой, и ты откажешься лететь. К нему, — аккуратность в произнесении вероятностных фактов не скрывала пугающую неизбежность. — Фигурально выражаясь. — Каким неизящным способом ты меня добиваться решил, — безразличие, если она вообще планировала связать с ним тональность голоса, не слышалось, более чёткой различалась жалость. — Настырно передавал сюжет совместного прошлого. Твоё счастье, мой рассудок не был столь ясным, иначе я бы хорошенько припомнила тебе за каждое… — Прошу тебя, повремени с угрозами, мне нужно получить твоё согласие на ещё один сеанс гипноза, чтобы вынуть якорь-стимул. Но прежде — свести к минимуму твою рациональность.  — Ты меня уверял, что человек отвергает все противоречащие с его ценностями установки. Почему же ты тогда сомневаешься во мне? — Она выглядела непонимающей и растерянной. — Мне кажется, я уже это доказывала… — Видишь ли, рано или поздно ты обязательно найдёшь логичность принятого решения. — Он спрятал глаза. — И как понимать твои слова? Это суггестия, да? Навязывание против воли? — Нет… По-видимому, ты уже не так рьяно протестуешь нашему союзу. — Проницательное утверждение не успокоило ни его, ни её. Она постаралась отогнать от себя мысли, в которых он «прочитал» её. В поведении или словах, в последнее время обрётших совершенную свободу в действиях. «Как Харон во снах. Он прав, я медленно эмигрирую из страны Разума в Безумию». — Я только подталкиваю тебя к нужным размышлениям, тот вывод, что ты сделаешь, будет целиком лежать на тебе. Но с некой поправкой в выгодную мне сторону.  — Что с тобой? Ты спесиво утверждал, что совесть — едва ли не твоё третье имя. — Дух, может быть, и ретивый, но плоть слаба. И мне жаль, что я позволил себе с тобой такое. — Хэй, я рада, что ты сознался в этом. — Она протянула руку к его щеке, он поднял на неё раскаивающиеся глаза. — Только обещай, что больше никаких лазеек и уловок, идёт? Мне необходим ясный ум. Без «парксомутнения». — Хорошо душенька. — Рот разрезала улыбка. — А сейчас нам пора идти, пойдём обратно в тёплую постель. Здесь холодно. — Он показательно подрожал, прежде чем подобрал грязную деталь одежды. Отряхнул её от пыли и надел. — Можно в этот раз без утомительного введения в транс? Есть какие-то другие методы? — потребовала она, расстроенная последним сеансом, отнявшим на подготовку, как ей показалось, полжизни. Каждое такое расслабление возвращало ей чувство незащищённости, беспомощности в отношении окружающего мира, полного преступности и беззакония. Мир всегда представал враждебным, даже близкие люди не в силах были поменять её отношение. Лунный свет, вольготно освещающий сине-сиреневое небо, заглядывал и в арендованную квартирку в «Леднике». Парна улеглась в ночнушке на середину кровати, подложив под затылок упругую подушку. Она глянула на паука, задержавшего взгляд многих глаз на хозяйке. Оба были словно зачарованы моментом, пока не заиграла музыка за стенками. Вопреки ожиданиям, спокойная, но ритмичная, похожая на те, что хранил в памяти телефон Паркса. Ему не пришлось заботиться о звуковом сопровождении.  — Не проблема, есть мой любимый способ — тактильный, — промурлыкал он с довольством. Парна махнула рукой, мол, «проезжай, давай что-нибудь посерьёзнее детских прикасашек». — Но ты даже не знаешь в чём он заключается! — расстроился он, повысив голос и тут же умолк, настраиваясь на свой редкий полушёпот, удваивающий действенность комплиментов и утраивающий вероятность совращения приглянувшихся дам. — Давай маятник, в старых фильмах его часто используют. Это, можно сказать, бессменная присущность гипнолога! Как значок для полицейского. — Тебе понравится истинный мотив его использования. И удивишься, — он посмеялся. — Только найти что-нибудь похожее на маятник, та ещё проблема. — Оба задумались, перебирая в памяти уложенные в сумке вещи. Необычно горестно было собираться в последний раз. Как возвращение домой после отпуска, после чертовски опасного отпуска. Для Парны Джексон, пережившей Баной, сравнение было двояким. — Нашёл шнурок, — обрадованно огласил он и задумался над «подвеской». Первым на ум пришло обручальное кольцо. Однако он расстался с ним в ломбарде, поскольку не прельстился помнить о женщине с надуманной важностью и оставлять её энергетику. Чувство сожаления посетило его на секунду и отпустило, хотя деньги, вырученные за кольцо, он мог бы потратить более разумно. Ключи, пока имеющие власть над любимой, отклонились сами собой. — Ищешь подвеску? — Он подтвердил мычанием и по-прежнему копошился в вещах, нарушая устроенный порядок. — Могу предложить тебе взять какую-нибудь пуговицу. — Нужен блестящий предмет. Для полумрака будет самое оно. — Я поняла, мне не удастся увидеть эту магию, — бровь её изогнулась, согласовавшись с бесстрастностью голоса. — Не столь страшно. Объясню на словах. — Гипнолог присел рядом и поднял левую руку на уровень лба женщины, желающей следовать его указаниям. «Светлая ладонь да светлая ступня. Почему, если всё остальное тело чёрное? Так странно и одновременно заманчиво, потому что понимаешь, что по этим линиям предки наверняка читали будущее, определяли свою половинку. Какие они у меня?» — Зафиксируй взгляд на середине ладони. Ни в коем случае не моргай. Цель маятника — утомить глаза, до этого ещё один хитрый офтальмолог из девятнадцатого века додумался, а во всех несуразных фильмах как раз-таки маятник выполняет раздражающую функцию. — Аркадиус подвигал рукой из стороны в сторону некоторое время. — Чувствуешь, как болят и слезятся глаза? — Она посмеялась, согласилась и проморгалась. — Мне нужно расслабить тебя, а это глупое покачивание предметом перед глазами только усиливает сосредоточенность. А мне нужно пройти сквозь неё в твоё бессознательное, душечка. Поэтому попрошу тебя дышать спокойно и смотреть в середину ладони не моргая. — Рука отдалялась и приближалась, а спустя секунды с ласковой командой «закрой глаза» Парна поддалась навязанному спокойствию. Движимая чувствами — неприятием к навязыванию стимулов и действиям Аркадиуса, а также желая разобраться с первым и меньше ненавидеть второго, — она легко вошла в транс. Потребовались минуты, в течение которых Уоли подготовил её тело к глубокому погружению и в очередной раз спросил, доверяла ли она ему, позволяла ли впустить в ту область бессознательного, не придающую значение сокровенным тайнам, которую вольно спрашивать обо всём и доверять её ответам. Огибая сознание благодаря механизму идеодинамики Аркадиус мог свободно общаться с её инстинктивным Ид. Положительно сказались тесное знакомство с клиенткой и знания, как на неё повлиять. — Не сопротивляйся спокойствию, позволь ему укутать тебя, как одеяло, тёплое и мягкое, мягче того, на котором ты лежишь. Безмерно мягкое. Ты с ним — единое целое, ты больше не принадлежишь этому миру. Ты не воспринимаешь посторонних звуков, только мой голос, который ведёт тебя… — интонационное повеление прервалось. Гипнолог покопался в мыслях. — Надеюсь, ты была на юге Европы, — пробурчал он одним губами, почесав лоб. — Ты стоишь на берегу реки, Парна, около Альп, у горной реки, несущейся с заснеженных вершин вдалеке. Поток её быстрый и шумный, вода ударяется о камни, ты слушаешь плеск с наслаждением. Кроны карликовых деревьев колышет прохладный ветерок, он освежающий, ты вдыхаешь его глубоко, и покой наполняет тебя. Ты чувствуешь себя свободной, лёгкой, беззаботной, готовой ко всему. Ты ступаешь по примятой мягкой травке, ты уже была здесь однажды. Этот покой знаком. Я уже подходил к тебе, помнишь? — Она подтвердила усталым «да». — Я шептал тебе в ухо указания и показал коробочку. — Сиреневую. Как закатное небо. — И просил тебя быть моей. Просил подумать обо мне, о нас. О будущем. О том, каким прекрасным я бы создал его для нас, тебя. — Она вздохнула прерывисто будто от возбуждающего касания или предложения помолвки. Впрочем, Аркадиусу могло так просто показаться или хотелось, чтобы показалось. — Теперь это неважно. Забудь о них. Я шепчу тебе о том, что с этих пор ты вольна распоряжаться своей прекрасной жизнью самостоятельно. Птицы заглушают мой голос, осязание мягкой травы волнует тебя сильнее. Шум речки зовёт тебя промочить ноги. Ты отвлекаешься и забываешь о моих просьбах, — он позволил тишине говорить ненадолго, пока сам задумался над тем, что хотел узнать, переступая через щекочущее холодными пальцами паскудство. Что таила Парна и на что отказывалась ответить в реальности. Что на самом деле чувствовала к нему, отпираясь переводом темы и показной холодностью? Что делала с Кевином Бэрристером, который, если верить словам, стал её наваждением? Действительно ли копалась в его телефоне (выйдя из душа, Кад заметил, что графический ключ введён), желая найти настоящую причину во вчерашнем нелепом возгласе на смотровой радужной площадке? Она недавно сказала, что у него есть совесть, и бесконечное доверие к нему пошатнулось. Если он спросит об утаиваемом, то только упрочит паскудную свою натуру, вырвавшуюся вдруг после трезво принятого решения оставить объект страсти позади. — Более того, — продолжил Уоли нерешительно, — меня нет с тобой, ты снова в окружении того, что успокаивает тебя, делает счастливой. Ты вслушиваешься в пение птиц, смотришь на текущую грозным потоком реку, глубоко дышишь и улыбаешься. Мои просьбы и слова оседают на водной поверхности и уносятся за поворот, ударяются о камни и тонут. Они больше никогда не всплывут. Ты смотришь им вслед до тех пор, пока они не пропадают, и забываешь, словно их никогда не было. Река уносит всё, что тревожит тебя, всё, что становится барьером на твоём пути в счастливую жизнь, — слегка ломающийся из-за неосуществлённого желания получить ответы на мучающие вопросы голос не вызвал заметных беспокойств внушаемой. Она по-прежнему размеренно дышала. — Погуляй немного. С щелчком пальцев ты проснёшься свободной от любых навязанных мнений. Звонкий щелчок удался со второго раза. Парна Джексон проснулась, ощупывая себя. — Это было… это было так странно! — Как ты? Что чувствуешь? — Лёгкость, — восклицала она и продолжала трогать те части тела, которые с удовольствием мог Уоли, отдай он правление демонам внутри себя. Паскудству. Бессовестному. Без предупреждения он достал из кармана «коробочку преткновения». — И что это? — Это тот самый предмет. Переживаешь какие-нибудь изменения? — Она поглядела на неё с тупым выражением лица, и Паркс расстроился от засвидетельствования столь постыдной для неё эмоции. Ему даже чудилось, что она вытянет руки и потянется к нему, как одурманенный зомби, но понял, что нет ничего смешного в копировании неряшливого кинематографического образа, когда столкнулся с ними наяву. Он бы точно не засмеялся. — Нет. — Пожала плечами. Он открыл коробочку. Блестящие ключи неаккуратно покоились на подушечке. — Понятно, почему ты не использовал их в качестве маятника, — догадалась она, что показалось очень странно, вспоминая её скудоумный взгляд недавно. — Вроде ничего. Ключи и ключи, но почему они? — Я хотел предложить пожить вместе. — Она улыбнулась, показала зубки. Много лет назад он влюбился именно в эту улыбку. Пожалуй, он был готов признаться, что первый мучающий вопрос можно заочно окрестить «любовь». Или симпатию. Ему так очень хотелось. — Ну, тебе удалось убрать навязанный стимул, — она сделала выбор в пользу закрытия этой темы. — Спасибо, Паркс. — Не за что, душечка, а теперь спокойных подготовок. Vince in bono malum (Победи зло добром). — Ты не разделся. Собираешься уходить? Найдя в голове малейший предлог, чтобы побыть наедине со своей неизбывной грустью, он выдал: — Да, хочу дать тебе место и время. Не мешать… тебе с ним. — Пауза в речи продлила момент рассматривания лица любимой, и он увидел, как менялись эмоции. Как волнение перед несомненно странным ведением следствия уступил восторгу и возбуждению. Вопрос в том, что она творила с Бэрристером, разгадался наполовину. С хлопком двери, в последнее время знаменующим собой разделение ключевых фрагментов в жизни, она стала готовиться ко сну. Долго не получалось, и Парна пришла к очевидному решению успокоить сердцебиение, да и дыхание привести в норму. «Бессмыслица, совсем недавно я не испытывала подобных проблем! В гипнозе была словно мёртвой!» Спонтанные образы навязчиво мерцали перед глазами, как под алкогольным опьянением, но она сосредоточилась на конкретном образе. Представляла «его», комнату, в которой последний раз была с ним, и всё повторяла: «ну же, это самый важный раз! Я окажусь там, окажусь любой ценой! Чем раньше, тем лучше». Прошёл час, прежде чем она поняла, что бесцельно тратила время и завела будильник. Необременённый сосредоточенностью организм правильно понял расслабление и спешно сопроводил Парну в сон. В эту ночь, последнюю в Орхусе и Дании соответственно, братец Гипноса решил лично поиздеваться над приснившимся кошмаром. Разумеется, сразу было непонятно, и образ Парны во сне рассмеялся бы, руководи он действиями, — потеря власти была не из приятных, — когда очутился у берегов реки со стелющимся туманом. Того же чёрного цвета, что и слёзы в одной из «осознанных прогулок» в иной мир. Её образ всё же подумал о том, что для полной картины не хватало прозрачных духов с порванными платьями и отсутствующими глазницами, так как очевидно же, что перед брегом Стикса он находился. Стоял в одиночестве, с твёрдой уверенностью, что транспорт — опять же, не требующий усиленных раздумий над тем, какой именно — скоро за ним прибудет. Вслед за неспешными мыслями из плотной дымки прямиком из сценических представлений появилась пустая плоскодонка — гичка или барка, Джексон в них не разбиралась, и ленно двигалась к брегу. Неизвестно зачем, скованный страхом и подкреплённый дурными предчувствиями, образ ступил вроде как голой ступнёй на слань. Лодка без вёсел, однако с уключинами под них, под лёгким незаметным импульсом двинулась во тьму. Неслышно и плавно, рассеивая вокруг туман. Но стоящий на лодке образ Парны опасливо вглядывался не вперёд, а вниз. В определённый момент ожидание чего-то зловещего оправдалось — под банкой вылез паук Харон и так сильно испугал образ, что он не подумав бросился в сторону. Борт лодки качнулся — он неловко плюхнулся в воду, оказавшейся толщей с сотнями тысяч таких же пауков. Парна вскрикнула, и голос этот пропал в чёрном пауковороте тьмы и забвения. Сердцебиение и неровное дыхание пробудили ото сна, кошмара, посланного скандинавским демоном, однозначно, или кем подревнее. Парна открыла глаза, привстала и смахнула с живота похабное ощущение сотен маленьких конечностей, секунды назад облепивших тело. Она рефлекторно нашла глазами Харона. Тот по-прежнему смотрел на неё, и это также одарило нездоровым переживаниями по части беспокойства за свою психику. Она не нашла ни капли бестолковой мысль, что он неким образом повлиял на сон. Парна попила воды, вернулась в кровать и выключила будильник. Она должна достучаться до Наваждения — без опосредованных образов. Упражнения вновь заняли некоторое лишённое покоя время. В один момент что-то всё же произошло, режиссёр её жизни проявил сострадание и нажал на кнопочку, пробудив Парну там же, в тюремной комнате, и в таком же виде, в котором покинула её в прошлый раз. Меньше суток назад. Она так и не озаботилась отсутствием Уоли. _____________________________________________________________________________ [1] В австралийском английском глагол to rage помимо значения свирепства, буйства, означает отрыв, развлечение.