Фазы

Гамлет проснулся нескоро. Хотя... Было ли это пробуждение? Просто внезапное выныривание из приятной, полностью окутавшей неги, от которой осталась лишь неприятная тень — липкая стылость, раскрывшая притворно ласковые объятия. Юноша поёжился, будто его только что окатили ледяной водой, и торопливо сел в постели, затравленно оглядываясь. В комнате, конечно, никого уже не было и быть не могло. «А жаль...» — внезапно всплыло в мыслях и тут же было испуганно загнано обратно в подсознание. Нет, не жаль. Это было бы куда более странно, если бы Горацио вдруг решил остаться, дожидаясь его пробуждения. Да и зачем ему? Болен из них двоих только один — и это Гамлет. Благородная кровь, гнилая душа и нечестивые помыслы. Всё правильно, точно по законам театра. Гамлет горько усмехнулся и сжал в некрасиво скрюченных пальцах одеяло. Блуждающий по стенам взгляд сам собой опустился вниз, на собственные руки. Зря. И без того бледная кожа от напряжение совсем побелела, выделяясь ярким пятном даже на фоне светлого одеяла. Мерзость, мерзость, мерзость... И эта вечная бледность, и слишком хорошо заметные переплетения голубых вен с вяло текущей по ним голубой, истинно королевской кровью — всё казалось мерзким и вызывало глубокое отвращение. Лёгкий поворот головы в сторону, и расфокусированный взгляд наткнулся на какую-то тряпочку. Гамлет удивлённо моргнул. Что?.. Ах да, компресс. Горацио заходил именно за этим — чтобы облегчить Гамлету головную боль. Он всегда такой заботливый. Воспоминание вызвало на губах быструю, едва уловимую улыбку. Так, мельком. Пальцы расслабленно выпустили одеяло, приближаясь к более естественному оттенку кожи. Заботливый хороший друг, да... Но это не то. Осознание без промедления нанесло безжалостный удар, и улыбка медленно погасла. Отвращение стало ещё большим, чем было раньше, хоть такое (куда уж больше?) и казалось невозможным. Вот и замкнулся порочный круг обычных вечерних мыслей. Хотя — Гамлет наконец обратил внимание на освещение и клочок неба за окном — тень ночи только-только приближалась к городу, отливая таинственной синевой в тех местах, где свет спешащего на встречу с горизонтом солнца уже не мог её прогнать своим властным сиянием. Кажется, ещё есть некоторые шансы всё-таки уснуть ночью. Неплохо, должно быть?.. С большой неохотой Гамлет заставил своё тело повернуться и свесить с кровати неуклюжие ноги, которые также ему решительно не нравились. Из едва заметно вздымающейся груди вырвался усталый вздох, и казалось, будто он в одно мгновение заполнил собой каждый уголок комнаты, прозвучав неожиданно громко в неуютной тишине. По коже пробежали мурашки. Гамлет повёл плечами, пытаясь избавиться от ощущения неясной промозглости. Помогло мало. Рука вновь нашарила уже совершенно сухой лоскут ткани и положила его на прикроватную тумбочку, чтобы не мешался. Внезапно пальцы наткнулись на что-то гладкое и холодное. Металл. Серебряный поднос. Память услужливо напомнила о собственноручно наведённом в комнате беспорядке. Ну, как «беспорядке»? В комнате было чисто, просто предметы совершенно произвольно менялись местами, в зависимости от обстоятельств и настроения её хозяина. Часто, как, например, и сегодня, двигаться не хотелось и не моглось, будто конечности увязли в топком болоте, и тогда Гамлет складировал всё, что попадалось за вечер под руки, как можно ближе к кровати. Тумбочка на эту роль подходила идеально. Поднос был на ней практически прописан, ибо принц частенько не спал ночью, находясь мыслями в невозможных тонких мирах и прожигая взглядом дыру в невесомой ткани неба, а уставшему телу всё-таки хотелось есть. Гамлет своё тело, конечно, не любил, но слушать концерт в исполнении собственного желудка он не любил ещё больше. Это было ещё одно напоминание о том, что он заперт в собственной плоти и всём, что с ней связывалось. Что там Дания? Собственное тело — вот худшая тюрьма! Сражаться с ним за это звание мог лишь собственный разум. Гамлет зачем-то взял поднос в руки, внимательно разглядывая его чуть сощуренными глазами. Тот в ответ лишь тускло поблескивал, несколько искажённо отражая аристократичное лицо, готовое вот-вот нахмуриться. Юноша покачал головой и принялся придирчиво разбирать отражение на серебряной поверхности. Честно говоря, бледность и серебро друг друга нисколько не красили. Да и эти черты лица: тонкие, мелковатые... Мерзость, как и всегда. Нет, здесь решительно не было ничего достойного, тем более — достойного Горацио. Что за мысли, Гамлет? Чем ты вообще думаешь? Думаешь ли? Он вспыхнул. Будто где-то там, внутри, давно засел огромный вулкан, и сейчас его лава разлилась по венам, а пепел — прилип по ту сторону кожи, и всё горело, горело, горело, заполняя едким дымом лёгкие. К сожалению, это совсем не священный огонь. Как жаль, как жаль, как жаль. Ну конечно, Гамлет думает. Гамлет всегда думает. Например, о том, что... — Я ненавижу тебя. Тихо. Отчётливо. Яростно. Выдох в лицо отражению. Занесённая рука. Полёт. Серебро с грохотом ударилось об стену и, жалобно отзвенев, сползло на пол. Кажется, останется вмятина. Плевать. Гамлет не стал поднимать поднос, а уж тем более — осматривать. К чему такие мелочи? К чему такие мелочи, когда больше ничего (внезапно?..) не волнует? Душу заволокло удивительным равнодушием, а внутри стало совсем-совсем тихо и пусто. Так иногда бывает в море на утро после бури, уничтожившей ночью всё живое на берегу. Но Гамлет был согласен и на это, лишь бы внутри наконец подутихло. Будто услышав его, невидимые волны провинившимися псами зализывали такие же невидимые обломки на берегах мятежной души. Вздох. Гамлет устало уронил всё ещё тяжёлую от мыслей голову на руки. Так нельзя. Ему нужно поспать чуть дольше, и всё пройдёт. Да-да, это лишь дурной сон и паршивое послевкусие, и... И что-то ещё. Опущенная голова слабо дёрнулась в немом протесте. Нет ничего, особенно какого-то «ещё»! До сих пор злясь на самого себя, Гамлет с немалым упрямством и большим трудом оторвал голову от рук, вновь утыкаясь почти невидящим взглядом в окно. Скоро завечереет. Впрочем, какая разница, если он всё равно собрался спать? Да, именно, спать. Эта мысль странным образом помогала держаться на плаву. Безвольное тело наконец оторвалось от кровати и сделало несколько неуверенных шагов по комнате, пока не коснулось рамы окна. Юноша окинул мир снаружи долгим хмурым взглядом и решительно задвинул плотные шторы, заранее погружая комнату во тьму. Всё равно во дворе университета не было ничего примечательного. Зябко поёжившись в наступившей темноте, которая время от времени пробуждала старые детские страхи (никто не должен знать!), он на ощупь добрался до кровати, не споткнувшись лишь по причине относительно малого количества предметов в довольно просторной комнате, и ничком рухнул на неё, снова не утруждая себя переодеванием. Конечно, потом проснётся его аккуратность и будет нещадно ругать принца, но пока все чувства спят... можно. Можно всё. Даже засыпать в дневной одежде. Немного подумав и поворочавшись, Гамлет накрылся тонким одеялом: так в темноте было спокойнее. Лишь тогда он смог прикрыть глаза ради очередного исцеляющего сна. Покой. Пугающая темнота наполнилась умиротворённым и размеренным дыханием своей сбежавшей жертвы. «Так можно и всю жизнь проспать...» —съехидничал голосок в голове. Но вдруг это не так плохо, как обычно звучит?