Собери их всех

      Мукуро привлёк не того.       А Хибари Кёя не на того напал. Сплёвывая пыль и свою кровь, он понимал это так же отчётливо, как и то, что весь его маленький комитет оказался пустышкой, сломавшейся от первой же трудности. Совсем как Кёя, они были похожи.       Мукуро поймал стальной взгляд и осёкся. Улыбка на миг исчезла с его лица, но он тут же натянул её вновь. Как бы Кёя не изображал уверенность и презрение, он уже проиграл. И всё же. Мукуро почти проникся к нему уважением — обычно даже такие закалённые в боях люди на этом месте сдавались и умоляли о пощаде. Ещё раз на пробу пнув рёбра и перевернув Кёю на спину, Мукуро опять не увидел в его глазах страх.       — Не устал? — заботливо полюбопытствовал он. Кёины губы напряглись, будто он хотел что-то ответить, но раздался лишь выдох. Силы на проклятья и угрозы у него уже кончились, а крики он себе не позволял. Мукуро покачал головой. — А я устал. Немного отдохну и продолжим.       — Ты слабак.       Пинок в рёбра, выбитый воздух из лёгких. Нет, первое место в рейтинге Футы Кёя всё-таки заслужил — неплохо расправился со школьниками из Кокуё, чтобы добраться до этой комнаты, — но зря он надеялся, что навыков, достаточных в Намимори, хватит для борьбы с кем угодно.       — Ты что-то сказал?       Кёя лишь кашлял — опять ярко-алой кровью.       — Наверное, показалось.       Мукуро расслабленно сел на диван. На самом деле он не устал, ему только чуть-чуть надоело, а Кёя всё равно уже привык к пытке. Небольшая передышка обещала вернуть ему силы для злости, а ожидание, пока тело ныло от уже нанесённых травм, мучило лишь немногим меньше, чем само избиение.       — Может, ещё разок?       Кэн неожиданно полюбил боулинг, Мукуро же интересовался игрой лишь в первые дни. Теперь он разве что выбивал пару красивых ударов, когда проходил мимо — но полноценные раунды его больше не привлекали. Он покачал головой.       — Думаю, всё уже скоро начнётся, а до этого кто-то ещё должен покормить нашего утёнка.       Кэн рассмеялся.       — Вы правда о нём беспокоитесь? Он же всё равно сдохнет.       — Я не хочу проблем с Гринписом, так что давай проявим немного доброты перед тем, как добить его. Кажется, у птичника было зерно?       Лицо Кэна просветлело; хищно оскалившись, он выглядел готовым тотчас сорваться с места, чтобы как следует повеселиться.       — Точно, — сквозь хрипловатый смех согласился он. — Можно я займусь этим?       — Конечно.       Развлечь Кэна, лишний раз показать, что жизнь пленника ничего не значила, и разозлить Кёю сильнее — Мукуро только выигрывал от правильного решения.       Пустота.       За миг до того, как перчатка Савады коснулась лица, Мукуро приготовился к адской боли. Он думал: зашипит кожа, запахнет палёным мясом, и он не удержит разрывающий связки крик — он уже это видел, он уже поступал так с другими. Нет. Не было ничего, кроме тепла и спокойствия, — кроме гармонии Неба.       Злость — это сила. Мукуро захлестнули печаль и обида, потому что Савада Цунаёси лишил его всего: надежды, будущего и безудержной ярости, приносившей победы. Мукуро должен был забрать это тело, а забрали — всю его жизнь. С закрытыми глазами он лежал на пробитом полу: на том самом месте, куда пришёлся удар, толком не задевший его самого. Отчаяние отступало — потому что в нём тоже не было смысла. Кэн с Тикусой говорили о том, о чём клялись молчать, но Мукуро не вмешивался. Пускай: он скрывал прошлое, пока оно мешало идти к цели. Теперь…       Лишь когда щёлкнул ошейник и Мукуро потащили за цепь, он неловко подался вперёд — и понял, что тело его больше не слушалось.       Мукуро начал думать о побеге не сразу: первые дни он и разговаривать-то ни с кем не хотел, ссылаясь на предательство — рассказ об Эстранео. По-настоящему он разозлился на него, когда понял, что жизнь продолжалась, — тогда же перестал игнорировать Кэна с Тикусой, потому что они поступили ужасно, но лучше них всё равно никого в мире не было. Да и проболтались они из-за преданности.       Раньше — до поражения — он бы не простил их так быстро. Может, даже разорвал бы общение навсегда, — потому что они тоже лишили его части силы. Так Мукуро подумал бы ещё неделю назад.       Сейчас, когда он увидел Саваду, его друзей и — на контрасте — Кёю, он крепко задумался над убеждениями. Куда сильнее, чем остальных из этой шайки, Мукуро напоминал Кёю — не такого же глупого, но сильного и одинокого. Кёя не реализовал свой потенциал, потому что сам отказался от поддержки — да, он заранее лишился основных сил своего комитета, но союз с Савадой и его друзьями принёс бы ему победу, и они были достаточно знакомы, чтобы этот союз заключить. Мукуро не хотел признавать, что они полностью сошлись в нелюбви к сотрудничеству, но отрицание не сделало бы его лучше: не избавило бы от этой слабости. Если бы он сам поговорил с Кёей, он бы нашёл ниточки — забрал на свою сторону того, кто вовремя бы его одёрнул: не позволил долго выделываться и проиграть. Несмотря на самодовольство, Кёя бил, когда открывалась возможность, а не медлил, чтобы поиздеваться, — этого подхода Мукуро как раз не хватило.       Мальчик с птицей остался где-то далеко. Кажется, Мукуро его перерос — настолько, что не был уверен, сумеют ли они и сейчас друг друга читать. Проверить он всё равно не мог — потому что ценные знания обошлись ему слишком дорого.       Совершить второй побег из Вендикаре у него не получится, Мукуро понимал. То, что двое из троих имели все шансы уйти, — тоже. За ним оставался выбор, кто останется на свободе, а кто вернётся в тюрьму. В том, что его послушаются, он не сомневался.       Он знал кое-что ещё: что он выдержит испытание лучше всех в их тройке. Раньше он бы даже не задумался о решении, сейчас — тоже.       Мукуро сделал правильный выбор.       Мало было сбежать из Вендикаре: долго скрываться от стражей после этого у них бы не вышло. Лидерство Мукуро не вызывало сомнений, то, что основная опасность исходила от него, — тоже; небольшое вмешательство от Вонголы, и для Вендиче — на словах — Кэн и Тикуса стали всего лишь пешками: невинными жертвами коварной игры. Больше на них не охотились.       Сделки с мафией не заканчивались хорошо, но иных вариантов Мукуро не видел.       Мальчик с птицей снова заинтересовал Мукуро тогда, когда все шансы на встречу с ним утратились: в тюрьме, за толстым стеклом, под тяжёлым слоем воды. Мукуро не хотел делиться подробностями даже со своими, но этот человек очень бы ему пригодился — сильное Пламя Тумана, к тому же похожее на его собственное: он бы выдержал дольше, чем случайные медиумы, и принёс значительно больше пользы. Добровольно он бы не отдал своё тело, Мукуро бы сам послал его очень далеко с таким предложением, окажись их ситуация зеркально-противоположной, — хотя вряд ли мальчик с птицей владел Путями, — но у него были Кэн с Тикусой, способные принудить мальчика с птицей к сотрудничеству и этим отблагодарить за спасение. От незнакомца не требовалось многое: часов десять в неделю в обмен на сохранённую жизнь — сделка получалась выгодной двусторонне.       Сладкие мечты оставались только мечтами: проще было найти обычного человека и работать через него, но пока Мукуро даже не мог поговорить со своими и выдать инструкции, не говоря уже о том, чтобы вселяться в кого-то нового. Контракты утратили силу, а Мукуро с трудом зажигал Пламя отсюда: то ли ему подмешивали в воду успокоительное, то ли яростно решаться на что-то, сидя в герметичной колбе, было не так уж просто.       Первые мгновения Мукуро хотел морально ударить по Наги — довести её до слёз и тут же утешить, чтобы ещё сильнее привязать к себе. К счастью для неё, в этом не было никакой нужды — их Пламя не было похожим, её ощущалось гораздо мягче, но сейчас они напоминали друг друга: не имея выбора и потеряв всё, они рассчитывали лишь на себя.       Раньше Мукуро считал, что он воспримет похожего на себя человека кем-то вроде своего брата или сестры — в лабораториях жили близняшки, которым доставались самые жестокие эксперименты: их сначала проводили на одной, а затем, в случае успеха, переносили и на вторую. Их Пламя совпадало; они почему-то не читали слепки друг друга — или не оставляли их, но в такую выдержку и спокойствие Мукуро не верил, — зато могли продолжать друг за друга мысли. Так Мукуро и представлял себе возможное в идеальной вселенной общение с мальчиком с птицей — но что-то родственное, насколько он понимал подобные чувства, он почувствовал к Наги.       Мукуро заметил рябь, когда проходил мимо комнаты, где сидел Кёя, и чёрт — он ничего не чувствовал в теле Курому, но в горле у него пересохло, а солнечное сплетение отозвалось лёгкой тянущей болью; ладони словно набили ватой — и покрыли железной давящей коркой: тяжёлой и сковывающей движения. Мукуро читал про фантомную боль, а теперь стал первым человеком, испытавшим фантомный страх.       Он должен был остановиться — вернее нет, должен был спокойно пройти вперёд: оборвать дурацкую мысль и ничего не испортить. Чувства — это гормоны, его тело в колбе, оно надёжно законсервировано и не испытывает ничего, это всё глупая слабость, ему показалось, он не должен идти на поводу у эмоций, их даже не существует…       Бесполезно. Мукуро должен был убедиться, а Курому всё равно за ним сейчас не следила. Она ничего не узнает. Немного потраченных сил в обмен на уверенность — сделка манила выгодой.       Он и так всё уже понял, но зачем-то мысленно отрицал. Облако, не Туман же. Не могло всё так получиться — поэтому он должен был посмотреть. Найти, где ошибся.       Окинув взглядом обломки стены — повезло, что несущая осталась цела, — Мукуро обречённо шагнул внутрь Кёиной клетки. Он не хотел видеть — и не мог не заглянуть. Теперь, когда личность мальчика с птицей раскрылась — смешно было по-прежнему называть его так, — Мукуро чувствовал себя почти что грязным, влезая в его закрытый для остальных разум.       В этот раз боли не было — вместо неё сразу же навалилась слабость. Плохо стало только морально: Мукуро ловил лишь отголоски тех чувств, но сразу же захотел отшагнуть назад. Выдержал.       — Что это? — с раздражением спросил Кёя, кое-как стряхивая зерно. В бою руки слушались его лучше.       — Жри. Это подарок от Мукуро-самы, птичка.       Кёя хмыкнул, будто бы оценил шутку, но ненависть, кипевшая у него внутри, разгорелась сильнее.       — Тебя он кормит сырым мясом?       Разлился смех.       — Иногда. Нет ничего лучше для настоящего хищника!       — Ты обычное травоядное, и твой Мукуро об этом знает. Он никогда не будет воспринимать тебя как равного, потому что ты сам лебезишь перед ним. Думаю, он тебя презирает.       Кэн напрягся — но продолжил говорить всё так же высокомерно. Кёя даже не заметил — он думал совсем о другом.       — Он презирает тебя и таких, как ты. Может, Мукуро-сан позволит тебе взглянуть на новый мир перед тем, как ты сдохнешь.       Кёю не испугали его слова — даже не задели. Злость и обида жгли его изнутри не поэтому. Гордость, изрезанная, исколотая, но не растоптанная, ранилась снова — не о Кэна и не о то, что прозвучало пару секунд назад, а о то, что сам Мукуро не пришёл и ничего не сказал. Равнодушие било по Кёе сильнее, чем физическая боль: он совершенно не умел с ним бороться. Он жаждал мести — не просто втоптать в грязь, а заставить восхищаться и трепетать: стоя на коленях, признавать превосходство и молить о реванше. То ли из-за того, что Мукуро наконец-то познакомился с Кёей, и теперь подглядывал не за абстрактным мальчиком с птицей, то ли из-за того, что мысли касались напрямую его, но он почти чувствовал стыд, когда подсматривал личное. Когда видел, каким его представляли: раненым и пленённым безудержной силой.       Если бы Кёя только знал.       Мальчик с птицей, которого Мукуро жаждал и терпеливо ждал — месяц назад он стоял перед ним на коленях и смотрел снизу вверх яростным взглядом. Взглядом, полным решимости. Взглядом убийцы. Теперь их разделяли многие километры, прочное стекло и дела более важные, чем какая-то там вражда, — но Мукуро чувствовал его так близко, словно их заточили в крошечной колбе и заставили дышать из одной кислородной маски.       Мукуро не мог потерять Кёю теперь, когда узнал про жестокую шутку судьбы. Да, он уже уничтожил надежду на дружбу, но хотя бы один разговор — он заслуживал его, чтобы удовлетворить любопытство. Так будет даже проще: зная, что отношения уже не испортить сильнее, они поговорят откровенно. Обычно похожих на себя людей искали ради дружбы или иных близких отношений, но Мукуро хватило бы и пары часов наедине с кем-то, кто увидел бы его настоящим.       От Мукуро сейчас зависело меньше, чем он хотел: ни тренировать, ни полноценно защитить он Кёю не мог. Ему самому предстояла битва с Аркобалено; Мукуро даже не рассчитывал, что Курому справится в одиночку или хотя бы выстоит дольше пары минут, поэтому готовился растратить на бой весь свой Туман. Всё равно здесь он в нём не нуждался, а вылазки и попытки борьбы мог отложить на потом.       Во время битвы Облака он бы точно не помог Кёе выжить, но при желании он бы отменил его бой — ценой репутации и незаслуженного поражения: счёт по кольцам это позволял. Нужно было только сделать правильный выбор.       С первого взгляда Мукуро понял: Кёя не нуждался в заступничестве. Поражение, по всей видимости, задело его достаточно, чтобы всё свободное время после выхода из больницы он тренировался. Мукуро не лгал в Кокуё-ленде, когда говорил про соперников, похожих на Кёю по уровню, — они и правда не выдерживали долго, но…       Мукуро ошибся: он ещё не видел никого настолько же сильного.       Отлетев в сторону, тонфа громко стукнули о камень — почти с тем же по громкости шумом, с которым влетели в трезубец. Тем смешнее прозвучали слова о том, что Кёя считал Мукуро ослабшим и ни на что сейчас не способным — потому что он или ненавидел Курому, которой принадлежало это тело, или лукавил, когда вслух недооценивал скорость реакции: десять секунд назад он не щадил.       Кёя наглел и требовал будущую драку слегка грубовато, но Мукуро и так задолжал ему извинения. Если бы вместо боя Кёя попросил его достать Луну, Мукуро бы подумал — и, наверное, согласился.       Так было легче, чем просить о прощении.