Грозовые тучи

— Мои родители там учились. Они познакомились ещё студентами! — Эвко макнул мякиш в жестянку, собрал жир и отправил в рот. Угораздило же спросить, как его занесло аж в столицу и почему выбор профессии пал именно на медицину. Вельес узнал единогласное мнение родителей Эвко, дескать, врач никогда не останется голодным. По-своему они правы. — В хирургию подался? — Не удивило бы. Беззаботная, насколько это вообще возможно, улыбка резко пропала, серые глаза враз потемнели, словно небо перед грозой. И без того на перроне уныло, потому что вокруг много народу. Все куда-то спешили, от обуви, посеревшей и заношенной, поднимались облака пыли. Серый камень, местами выщербленный, вокруг. Только столб с динамиком наверху светлый, явно из недавно спиленного дерева. — На акушера я учился, — едва различимо, потому что из динамика полилась бравурная мелодия, призванная скрасить тоскливое пребывание на вокзале, хотя и не тихо признался Эвко. — Отец расстроился, что не по хирургической стезе пошёл, но папа убедил его, что мой выбор правильный, потому что акушерство — это наше с ним призвание. Вельес не смог сдержать свист. Будущий акушер — и такая оказия? Хотя могло статься, что он неправильно всё понял. Как знать? Вдруг Эвко с нетерпением ждали не только родители. Внутри похолодело, хотя стоял зной. Кто-то кого-то ждал, Вельеса хорошо, если сын вспомнит. И то вряд ли: Любек наверняка внушил Францишку, что тот только его ребёнок. Нечего больше ждать от собственника. У Эвко родители врачи, которые не побоялись в неспокойное время отправить сына учиться, более того, дали возможность выбрать, приходили к согласию. Удивительная пара. — В последнее время думаю, что прав был всё же отец, — добавил Эвко и, оторвав ещё один мякиш с купленной одной на двоих буханки, начал крошить прямо на землю к огромному недоумению Вельеса. Студент, беременный и голодный, просто так разбрасывался едой. Ясно стало зачем, когда к крошкам подлетели воробьи. — Это — лишнее, сердобольный ты наш! — Вельес сунул оставшийся хлеб за пазуху, туда же отправил банку тушёнки, а то углядит Эвко зыркавшего голодными глазами тощего кота и… К сожалению, продавец не поверил, что пара ждала прибавления. Нет живота — нет доказательств. К тому же Эвко носил рубашку навыпуск. Где уж углядеть? «Самим бы не сдохнуть!» — именно это сказал бы Любек. И он прав, потому что наступило поганое время. Студент, которому жрать надо за двоих, бездарно скармливал еду воробьям, дурак юный, ещё и обиделся, судя по сопению и некрасиво изогнутому рту. — Отойди, я покурю. — Пора возвращаться, а то проводник скоро впустит пассажиров в вагон, как бы места никто не занял. Эвко не сдвинулся, хотя знал, что Вельес жертвовать собственным желанием ради него не собирался. Отошёл, когда тот выпустил облако сизого дыма. Дрянной табак, но иного нет и не будет. Благо таким удалось разжиться, но приходилось вытряхивать окурки, беречь последние крупицы, терпеть, пока совсем не прижмёт. Зато когда попадала в руки заветная пачка, Вельес скуривал одну папиросу за другой. Не брезговал, как иные, вражескими. Какая разница? Мёртвому противнику, по чьим карманам он шарил, всё равно никогда не захочется курить, а табак ничем не отличался от местного. Эвко не стало дурно, наверное, из-за того, что по перрону гулял ветерок. — Идём! — Вельес махнул рукой и, опираясь на трость, поковылял к вагону. Пассажиров столпилось немного. Не то остальные застряли в лавке, не то эта остановка для них конечная, задаваться вопросом не хотелось. Но тем лучше. Но когда дверца отворилась, то стоявшие порознь пассажиры столпились в кучу. Всем не терпелось занять свободные места. Вельес был уверен: сядет там, где до этого сидел. Усадит рядом и Эвко, поэтому никуда не торопился. Если бы его не толкали… Вскрик вывел из раздумий, он оглянулся. — Дурак! — обругал он Эвко, который просто-напросто ринулся к вагону вместе с остальными, но был оттеснён. В придачу какая-то мразь толкнула. Вельес, вздохнув, поковылял к невезучему студенту. Пока он доплёлся, тот встал на четвереньки, оттопырив задок. Штаны натянулись. Друзья правы: наверняка приятное зрелище, если Эвко встанет в такую же позу, но в кровати голым. — Дай руку! — Вельес отбросил нелепые мысли. Давно никого не трахал, поэтому в голову полезла всякая дрянь. Идеальным мужем его, несомненно, не назвать, но всё потому, что надолго разлучился с Любеком. Случалось, изменял, чтобы выплеснуть застоявшееся семя и желание, выбирал для этой цели не славно пахнувших омег, от которых потом не смог бы отвязаться, но бет, что не заявят, будто должен появиться ребёнок. Изменял ли Любек, Вельес не знал. Не хотел знать. Эвко словно не расслышал предложение. Он поднялся и уставился на содранные ладони, слизал с одной из них кровь. — Цел, — заключил Вельес. Хотя кто его знает, каково оно, с беременными-то? — Надеюсь, не скинешь. Говорил, руку дай. Не послушал! Эвко вздохнул, заметив, что серые штаны на коленках потемнели. — Вы сами с тростью, — отозвался он, — а обо мне переживать не стоит, потому что ребёнка не будет. Он направился к двери. Вельес поковылял за ним. Теперь он окончательно убедился, что любовь Эвко закончилась неудачей. Хотя институты не оканчивал, однако знал: в студенческой среде во все времена водились как и первые ловеласы, причём не обязательно красавцы, но сердцееды, так и «серые мыши». Попадались и недотроги, и тогда задачей сердцееда становилось охмурить именно их. Встречались и потаскуны, но чутьё подсказывало: Эвко не из таких. Вельес глядел в затянутую измятой бежевой тканью спину и думал, сочувствовал юнцу. Он испортил себе жизнь по молодости, о чём жалел. Но некуда деться, потому что, бросив Любека, оставит и сына. Эвко ясно дал понять, что собирается исправить недоразумение абортом. Или сокурсник попался из тех, кого называют не иначе как «скотина», и наотрез отказался связывать жизнь с тем, кого решил только трахнуть? Всего лишь стоило заявить, дескать, не его ребёнок — и готово. Вельес мог бы в своё время так поступить, но силы воли не хватило. Он, осознав, что едва не потонул в пучине собственных мыслей, отказался от помощи и, взявшись рукой за поручень, с немалым трудом влез на ступеньку. Куда легче он направился вдоль прохода и быстро нашёл место, где успел устроиться Эвко. Времени предостаточно. Не на одной станции остановятся. Вельес успеет и выведать историю попутчика, и даже поделиться своей. Потому что дорога к этому располагала. Потому что вряд ли они встретятся ещё раз. Вельес выздоровеет и покинет дом, затем вернётся и будет, как прежде, растить сына. Эвко же… Трудно предугадать, как сложится его жизнь. Но должно всё быть хорошо. Имея красивое лицо и — трудно не заметить — привлекательную задницу, встретит надёжного альфу, который закроет глаза, что не первый у него. Вельес закрыл, ему было всё равно в тот раз. Поезд тронулся, и он, в очередной раз отбросив ненужные мысли, протянул хлеб и банку с тушёнкой Эвко. — Спрячь, — наказал, — у тебя багаж больше. Выходим всё равно в одном месте. И это он успел выведать. Выходят на конечной станции, но пойдут разными дорогами. Эвко послушался, затем выпрямился и уставился в злополучное окно. Занавесить бы проклятое стекло, а то тоска заела. Поговорить не с кем, пара бет были заняты друг другом. Личное в любом случае не выспросить. Осталось таращиться на округлое ухо, маленькое. Если бы Эвко не заложил за него прядь, то Вельес и этого удовольствия бы лишился — глазеть на милую раковину. Эвко не отрывался, даже когда начался ливень, и от струй пейзаж поплыл. Ясно, глядел в никуда, если только он не из современных художников, видевших прекрасное в мазне и оправдывавших собственную бездарность, что «так видят», попрекавших всех, что никто не понимает порыв их души. Сомнительно, что Эвко из таких. Он поднялся и потрогал раму, гадая, как открыть. — Бесполезно, — осадил его Вельес. — Запечатано наглухо. — Он глубоко вдохнул и добавил, когда осенило: — Тебе дурно? Неясно, кому из них хуже, потому что бедро словно рвало изнутри, ломота в теле дала понять, что опять началась лихорадка. — Нет! — Эвко так резко сел, будто ему не вопрос задали, но отругали за что-то плохое. — В тамбуре прохладно, но там курят. — Как назло, от упоминания табака захотелось сделать хоть затяжку. Подняться бы. — Н-ничего, — неуверенно ответил Эвко. — Всяко лучше, чем здесь. Его щёки раскраснелись, пряди прилипли ко лбу. Чем не повод и остудиться немного? И, когда Эвко удалится, Вельес выкурит не одну, а две папиросы. Попросив пару бет присмотреть за вещами, он опёрся на трость, напрягся и, когда состав дёрнулся, плюхнулся на сиденье. За шиворотом стало липко и мерзко, словно грубая ткань до крови стёрла кожу. — Хватайтесь! — Эвко протянул руку. Вельес не отказывался от бескорыстной помощи. Один раз выручили его, в другой — он. И сейчас бы схватился за запястье, если бы помог сослуживец, а не студент, беременный к тому же. — Беритесь, я не развалюсь. Нас привлекали помогать в госпитале. Я натаскался раненых. Выходило, хрупкий с виду Эвко перевязывал кровоточившие, гноившиеся раны, возможно, выбирал из них опарышей. И стоял, протянув руку здоровому бугаю. И ни одна бровь не дрогнула, и вид, будто должен помогать. Очередная заноза впилась в ладонь, когда Вельес сжал набалдашник… Эвко посмотрел на него снизу вверх и убрал ладонь. Затем слабо улыбнулся. — Как же я радуюсь каждый раз, когда раненый находит силы подняться! — с восторгом произнёс он. Вельес отправился первым, кого-то прося дать пройти, кого-то толкая плечом, одновременно размышляя о жизни. Любек явно не обрадуется мужу-обузе и перспективе перевязывать каждый день рану. Вельес рубил птицам головы и вынимал внутренности, потому что его нежному мужу становилось дурно от вида крови. Хотя как знать? В войну Любек растерял брезгливость, потрошил тушки, чтобы прокормить себя и сына. Война забирала не только жизни, но и слабость, и безволие. Кто научился выживать, тот выживал. Эвко выжил. Неясно, кривил ли лицо от вида раны, но Вельес склонялся к тому, что нет. В семье врачей не мог вырасти нежный цветок. Румянец сменился бледностью, когда Эвко ступил в прокуренный тамбур. Однако не растерялся, нашёл щель, куда шёл задымлённый от трубы воздух, припал к ней носом. Вельес не решился закурить. Пусть беременный студент надышится. — Почему хочешь избавиться от ребёнка? Отец поигрался и выбросил? — Надо было речь завести на отвлечённую тему, а не спрашивать столь личное. Не зря Любек называл мужа косноязыким… Эвко резко выпрямился и прислонился к стене. Щёки всё равно остались бледными, зато губы порозовели. — Да, н-но… — он судорожно глотнул, — ничего бы не получилось. У него семья, а уводить его, забирать у детей отца я не собирался. Солгал? Прикрыл сомнительным «благородством» распутность? Вельес не знал, как расценить услышанное, тем более к Эвко он отвращения не испытывал. Снаружи громыхнуло. Вельес, умевший отличать раскаты грома от взрыва, не пошевелился, а вот Эвко вздрогнул. — Это всего лишь гроза, — успокоил. Война всех запугала, даже повидавшего кровь студента-медика. — Ясно, семейный, — добавил Вельес, чтобы отвлечь собеседника. — Он знает? — Знает. — Всё встало на свои места: отец ребёнка умыл руки, когда узнал о беде. Ничего удивительного, что Эвко подался к родителям, чтобы помогли избавить его от никому не нужного ребёнка. И это правильно. — Деньги давал, чтобы заткнуть мне рот, но… — Эвко покусал губу, посопел носом, — я взял ровно на билет, и то потому, что моих не хватило бы. Гордый. Почти. Мозгов достаточно оказалось сообразить, что пешком топать домой или побираться станет только глупец. Вельес разбередил рану, видно по дрожавшему подбородку Эвко. Любек не отказался бы, если бы он предложил хорошую сумму. Но совесть, треклятая совесть не позволила этого сделать. Мысль о том, что Францишк будет носиться рядом, зная, что мимо идёт его отец, подтолкнула сделать выбор. — Любовь? — съехидничал он, зная ответ. Слово, оправдывавшее банальное желание потрахаться, он не любил. — Физиология, — Эвко пожал плечами, — то есть инстинкт продолжить род. Но тогда да: казалось, я любил. — А сейчас? — Сейчас нет. — Губы задрожали, в голосе появились плаксивые нотки. — Похоть схлынула, мозги встали на место. Эвко замолчал, потому что в тамбур вошли двое, затем удалился — только дверь громко хлопнула. Вельес хмыкнул под недоумённый взгляд «сокурильщиков» и вынул из кармана пачку. Из головы не выходил разговор. Эвко не винил в том, что захотел ощутить член в течном заду, бывшего. Нашёл, чем объяснить. И ведь прав! Вельес покурил. Двое ушли, а он стоял и думал. Судя по приливу сил, лихорадка прошла, только в ране неприятно дёргало. Думал он много — о том, что если бы вместо Любека он трахнул Эвко, то остался бы холостым. «Об аборте думать не смей!» — сделал выбор Любек за двоих. Эвко же принял разумное решение. Почти. Деньги не взял зря, потому что в любом случае остался бы без любовника. Только… Именно этот поступок вынудил поверить, что не продался. Натворил глупостей — только и всего. Пока Вельес размышлял, дверь скрипнула. Он, уверенный, что кто-то ещё решил покурить, не повернулся. — Вас так долго не было, что я решил узнать, не случилось ли чего! — Эвко — мысли материальны! — пришёл. Обеспокоился чужим здоровьем? Любек не пришёл бы. Странная она, жизнь: порой попутчики становились ближе, чем родные люди. И это при всём том, что пути разойдутся. Не могло остаться ничего общего у семейного альфы и беременного неясно от кого омеги. — Всё хорошо, — отозвался Вельес. — Скоро приедем. Совсем мало времени осталось до их расставания. — Да, — хрипло проговорил Эвко. Во глазах появились грусть и отчаяние — как тогда, когда садился в поезд. — Далеко потом тебе? — отвлёк его Вельес. — Да! — Получилось. Даже отчаяние пропало. — А вам? Странно, что разумный, хотя и натворивший глупостей студент — как пить дать! — боялся предстоявшего разговора с родителями. — Далеко! — Вельес вздохнул. Он сомневался, что автобус будет ходить в столь позднее время. Если повезёт, найдётся тот, кому по пути. Если нет, придётся заночевать на вокзале. Не привыкать. — Судьба, — усмехнулся Вельес. — Зато под крышей ночь проведём. Тушёнка осталась, хлеб тоже. Не помрём с голоду, — приободрил он. Не получилось. Эвко нахмурился. — Нет. Меня заберут. Я родителям телеграмму отправил, — бегло проговорил он. Хорошо ему, хотя и невесело произнёс последние слова. Неужели его родители из тех, кто требовал, чтобы дети хранили невинность до свадьбы? Странно, тем более они, врачи, не могли не знать, что омеги в течку теряли головы. Если учесть, что папа и вовсе акушер, то… Странно это всё. — Я покурю. — Если бы опять не припёрло, то потерпел бы до самой станции. Эвко исчез, будто ветром сдуло. Дождь давно закончился, поэтому даже в тамбур проникла духота. Повязка намокла и явно присохла намертво. Покурив, Вельес вернулся. Эвко, прислонившись головой к стеклу, дремал. Судя по тому, что не поплохело, когда накуренный Вельес уселся рядом, крепко спал. Опять скука, несмотря на то, что Вельес вклинился в разговор двух бет. Те затеяли разговор об одном из проигранных боёв. «Если бы» да «кабы» Вельес терпеть не мог, поэтому затеял спор, точнее поставил на место дураков, которым никогда не служить. От шума Эвко проснулся. В разговор он не лез, но постоянно ёрзал, чем раздражал. Раздражала и духота, хотя день клонился к вечеру. Спор давно прекратился, а Эвко нервничать не перестал, напротив, начал раз за разом вздыхать. Когда объявили конечную, Вельес облегчённо вздохнул. Надев рюкзак, было подхватил большую сумку, но Эвко и здесь проявил гордость. — Если скину, тем лучше: не понадобится терпеть в себе инструменты, — негромко отрезал он. Вагон почти опустел, оставшиеся отчаянно рвались к выходу, чтобы прислушиваться к чужой беседе. Отчаянно, ой как отчаянно Эвко желал избавиться от ребёнка, надеялся на то, что всё «рассосётся само», решится само собой, что случится выкидыш. Вельес направился к выходу, когда вагон почти опустел. Эвко поплёлся за ним. Осталось совсем немного, пути разойдутся на перроне, куда они спустятся… Вельес ступил на камень. Несмотря на боль в бедре, он с наслаждением глотнул воздух. Опомнившись, отобрал сумку у Эвко и помог спуститься… Надо отпустить мягкую ладонь. Пора расстаться. Навсегда… — Ну и ну! Не ожидал!.. — Кто-то в шляпе, судя по мягкому тёплому запаху, омега, решил за Вельеса, оттолкнул и крепко прижал к груди Эвко. Волос не разглядеть, только жилистые, странно гладкие, явно выбритые руки торчали из-под рукавов бледно-голубой льняной рубашки. Омега резко отпрянул и пристально, с неприязнью посмотрел на Вельеса. — То-то ты на прошлых летних и этих зимних каникулах отделался писульками. Ясно, любовь приключилась. Так и оказалось: Эвко боялся гнева родителей из-за потерянной невинности. — Папа, давай поговорим дома, — взмолился он. — Где отец? — На дежурстве. — Омега снял шляпу и уставился на Вельеса. От взгляда тёмных, казавшихся в полутьме чёрными, глаз тому стало неуютно. На трости задержался и уточнил: — Что с ногой? — Осколки, — ответил тот. — А-а-а, понятно. Типичная солдатская болезнь. Ладно, Фельд посмотрит ногу. Куда теперь деваться? По дороге познакомимся. — Омега развернулся и споро направился к подземному переходу. Вельес вздохнул, злой, что придётся вытерпеть спуск по ступенькам. Но всяко лучше, чем переступать через рельсы, как в том месте, где они с Эвко ходили за едой. Надо бы прояснить всё раз и навсегда, а то нелепо получилось: папа Эвко принял Вельеса за любовника, к колдуну, если они остались, ходить не надо. Унюхал, что сын не невинен — тоже ясно как дважды два. Хотя кто их знает, акушеров? Возможно, им доступно большее. Омеги шли слишком споро. Не то что поговорить, нагнать их сложно. Вельес мог бы отстать, слиться с толпой и… Навеки остаться для семьи Эвко мразью? Неясно, как оправдается перед родителями нашкодивший юнец, лучше объясниться, что к потере его невинности Вельеслав Миреш не причастен. В здании вокзала омеги затормозили, потому что у выхода столпились пассажиры. Благо вечер прохладный, несмотря на то, что солнце не зашло. Или опять лихорадка? Тело-то ломило! Пройдя через широченные двери, Вельес остановился, потому что белые мраморные — наследие прошлого, как и резные колонны внутри — ступеньки слишком круты, к тому же их казалось слишком много. Вельес набрал в грудь воздуха и присмотрелся, куда бы поставить трость, чтобы не соскользнула, как кто-то подхватил его под руку. — Помогу. Мой сын и так нагружен. — Только не хватало, чтобы немолодой омега таскал увесистого солдата. Ясно, в кого уродился Эвко. — Заодно узнаю ваше имя. — Вельеслав… — один шаг вниз, — Миреш. Дурак, мог бы назвать любое. Правдолюб поганый! — Ланко Левиц! — Второй шаг. — Приятно, как ни крути, познакомиться. Эвко дожидался, прислонившись к перилам, на площадке. Вельес взглянул на него и прислушался. — Надеюсь, вы решились на путешествие не по причине того, что в столице без связей антибиотики не получить. Так? — Ланко говорил зло. — Не знал я об этом, — очередной шаг вниз, — и знать не мог, — раздражённо проговорил Вельес, не понимая, к чему этот разговор. — Бросьте, Эвко не мог не похвастать, что Альфельд, мой муж, один из лучших хирургов в стране. Вельесу разговор не понравился. Если Ланко, едва познакомившись, начал в чём-то подозревать, попрекать, то можно понять, почему Эвко побоялся сообщить о беременности. Шаг-второй-третий… Наконец-то площадка, можно передохнуть. «Отец Эвко — один из лучших хирургов!» — не давала покоя мысль. Упросить бы Альфельда Левица — Вельес слышал это имя, но не подумал бы, что это отец Эвко — помочь. Но как? — Я снесу сумку и подгоню машину, — Ланко отпустил руку и зашёл вперёд, — а вы пока передохни́те. Присмотри, чтобы не упал без сил, — наказал он сыну. Теперь Вельес смог рассмотреть его лицо, немолодое, в морщинах. И глаза чёрные, будто ночное небо. Эвко, похоже, унаследовал серый, будто грозовые тучи, цвет радужек от отца. Тем лучше: чёрные глаза слишком сильно — до нелепости — выделялись на бледном лице. Ланко, подхватив сумку, резво, будто юноша, сбежал по ступеням. Нужно было обсудить план здесь и сейчас, тем более Вельеса зазнобило, хотя как пить дать жарко. Помрёт от заражения крови, если так будет продолжаться, оставит Францишка без отца… — Неловко получилось, — заговорил Эвко. — Простите. Уйдите, а я объяснюсь с папой. Хорошо, что отца нет, иначе… Папа его подготовит… Времени мало, а он разболтался. — Сможешь уговорить своего отца мне помочь? — прямо в лоб выпалил Вельес. Поймав ошарашенный взгляд светлых, контрастных, по сравнению с папиными, глаз, он вывалил без обиняков план: — Взамен я выдам себя за твоего будущего мужа. Когда выздоровею, уйду, а там… Пропаду, в общем, без вести. Такое нередко случается с солдатами. …после войны он засядет в посёлке, как до этого, будет следить за пшеничными полями и мельницами. Отец-то стар, писал, что уже и зрение не то, и высчитать, сколько примерно зерна, позднее — и муки получится, трудно. Любека он вовлечь отказался, дескать, развалит тот их семейное дело. Теушу, брату, нелегко управиться с хлебопекарней, полями и мельницами одновременно. Вряд ли они с Эвко встретятся ещё раз. Тот недолго думал. Не ответил, потому что к лестнице подъехал белый «Полс» с огромными фарами, но слабая улыбка дала понять: согласен на всё, только бы смягчить родительский гнев. Прежде чем спуститься, Вельес не забыл стянуть с пальца кольцо и спрятать во внутренний карман кителя.