Грозовые тучи

Как же! Мечтал о мягкой постели, и вот — она пригрезилась. Не было ни позднего ужина с гуляшом, ни тёплой воды, ни заботливого солнечного Эвко. Ничего этого не происходило с Вельеславом Мирешем. Всё — предсмертный бред. Так он думал, лёжа на поле боя и глядя в единственный уцелевший, но мёртвый взгляд Брека, сослуживца. Ногу рвало, и Вельес стиснул зубы. — Он больше бредит, чем испытывает боль, — раздалось совсем рядом. Кто? Кто здесь? Вельес с немалым трудом повернул голову и уставился сначала на стену. Когда взгляд сфокусировался, смог различить пожелтевшие от времени обои. Не сразу удалось вспомнить, где он очутился. — Ему очень больно ходить, — раздалось рядом тихое. Это Эвко, палочка-выручалочка, добрый эльф из сказки или ещё какое-то существо. Тот, благодаря кому Вельес быстро вернулся из кошмарного сна в светлую явь. — Тебя никто не спрашивал! — Или всё же кошмар? Голос низкий, но не грубый. Бархатный скорее. — И тем более — мне не в радость возиться с тем, кого ты приволок! Чего ради я должен списывать ради него лекарства?! — Фельд, — снова негромкое, но голос другой. Ланко заговорил, — что случилось, то случилось. Обратного пути всё равно нет. Вельес зажмурился и открыл глаза, после уставился на самого недовольного из Левицев. Если раньше хотелось возразить, дескать, никто никого ни к чему не принуждает, то теперь желание съязвить пропало. Будучи маленьким, Вельес представлял врачей именно такими — в круглых очках, с прилизанными волосами, залысинами и аккуратно подстриженной короткой бородой с проседью. И чтобы костюм был непременно серым, рубашка — белоснежной. И чемоданчик кожаный в широких мягких руках. И чтобы строгим непременно был. Гораздо позднее Вельес понял, что все его представления о врачах — не более чем плод воображения. И вот, встретил именно такого, из детства. Всё при Альфельде Левице. Почти: тёмные с проседью волосы немного растрепались, дужка некогда дорогих круглых очков перемотана лейкопластырем, костюм измят, рубашка заметно несвежая. А вот взгляд… Глаза, серые, цветом и формой, как у Эвко, но взгляд недобрый, будто гроза вот-вот разразится; губы презрительно сжаты. С таким выражением лица воображаемый в детстве врач доставал огромный шприц. Вельес заставил себя посмотреть на Альфельда Левица. Не дитё он давно, чтобы бояться. У самого сын есть. Альфельд откинул одеяло и бесцеремонно заявил: — Только кальсон и не хватало. Либо снять придётся, либо обрезать, коль стеснительный. Хотя вряд ли ты стеснительный. Это так. Уж чем, а добром между ног Вельес не обделён. И это самое «добро» сносно работало. Но не раздеваться же при двоих омегах! И Ланко, и Эвко не пошевелились. — Пусть они выйдут, — попросил Вельес. Альфельд нахмурил густые тёмные брови. — Хм, — вся его реакция. И Ланко, и Эвко не сдвинулись. Некоторое время помолчав, добавил: — Язык тоже ранен попросить их лично? Хотя нет: кусок мозга, очевидно, задет осколком. Вельес никогда не считал себя ранимым, однако то, что нёс Фельд Левиц, не лезло ни в какие ворота. «Со всеми он так разговаривает? Или я исключение, потому что «трахнул» его сына?» — задумался он, но, поняв, что по-другому не будет (да и не хотелось напороться на отказ), произнёс всего два слова: — Выйдите, пожалуйста. То, что Эвко и его папа покинули спальню, он понял по шагам и негромкому стуку закрывшейся двери. Ночь и переезд, как выяснилось, отняли гораздо больше сил, чем казалось. Вельес было привычно сел, но тут же откинулся на подушки. Тело покрылось липким потом, наволочка и простыня взмокли, сердце заколотилось. Тоже мне, солдат. — Значит, режем, — заключил Альфельд. Сердце колотилось не так часто, поэтому Вельес медленно приподнялся на локтях и сдвинул здоровую ногу к краю кровати. Медленно, но верно получилось сесть. Альфельд поднялся, Вельес взялся за пуговицу. Пальцы подрагивали, не сразу получилось её продеть через петлю. Чтобы снять, придётся встать. Получилось только немного приспустить кальсоны, оголив пах. — Глупая молодёжь! — Альфельд покачал головой. — Ну что — ответь — мой сын нашёл в тебе? Внешние данные далеки от идеала. И он туда же. Вельес замер, голова закружилась. Рыжие и конопатые мало кому нравились. Если уж альфа Альфельд Левиц заметил, что он не красавец, то об омегах и бетах и говорить нечего. Так и было: Вельеслав Миреш не имел успеха в отношениях с ними. Любек либо поворачивался спиной во время соития, либо закрывал глаза. Возможно, всего лишь казалось, что муж ему противен. Не казалось. Он неприкрыто радовался, что Францишк похож на него. — Вы прожили достаточно много лет, чтобы перестать судить по роже, — не удержался Вельес. Надо бы прикусить язык, ведь от этого зависело его здоровье, но не смог. — Судя по тому, что огрызаться наглости хватает, умирать не собираешься, — огрызнулся Альфельд и замолчал — до тех пор, пока снятые с немалым трудом кальсоны не свалились на пол. — Ещё и за бельём не ухаживаешь. Вельес бессильно откинулся на кровать и закрыл глаза. Докторишка всегда в чистоте и под крышей. Ему не приходилось ночевать в лесу на голой земле, пробуждаться от свиста снарядов, далёких взрывов и подозрительного шума. Он вряд ли когда-нибудь держал в руке оружие, не считая скальпеля и иглы с нитью. Врачей берегли ценой жизней солдат. — Эвко, неси чемоданчик! — У Альфельда зычный голос. Дверь скрипнула, после донеслось тихое: — Ой. И сразу же ехидное: — «Ой!» Как трахаться, так не скромничал. А перед отцом невинного из себя строишь, лицемер! — Ничего удивительного, что Эвко побаивался собственного отца. — Теперь режь. Обессиленный болезнью Вельес не сразу понял, что резать будут всего лишь бинт. Он не открыл глаза, даже когда ощутил прикосновение холодного металла к коже, и не пошевелился, когда растревоженная рана разнылась. Дёрнулся и вскрикнул, потому что Альфельд, даже не отмочив, изо всех сил дёрнул повязку. Изверг… Хотя бы воду, коей в ванной запасы, не пожалел. Ведь не чистое здесь поле, но просторная квартира. Явно намеренно захотел причинить боль, отомстить за потерянную сыновнюю невинность. Послышался булькающий звук, дверь хлопнула. — Хм, никогда бы не подумал, что мой сын такой нежный. — Эвко затошнило? — Так я и думал, образовались свищи, причём не один. Возни хватит по горло. — Вздох. Альфельд явно не горел желанием помочь. Вельес взглянул в его озадаченное лицо. — Больница. Только больница. Эвко! Снова скрипнула дверь. — Фу! — послышался голос Ланко. — Я, конечно, сам навидался всякого, но от вони даже меня мутит. Прикрыл сына, чтобы отец не догадался раньше времени о беременности? — Так-то так, но ему непозволительно оставаться нежным цветком. Не так больно, когда Альфельд ощупал раны, как когда отодрал повязку. Дыхание выровнялось, Вельес открыл глаза. Лучше больница, чем дом Левицев, которые вычерпают мозг чайной ложкой. Рассмотрев всё, что нужно, Альфельд прикрыл ноги и пах Вельеса одеялом и, взглянув в глаза, уверенно заявил: — Значит, так: твоё счастье, что здесь затишье. Место найдётся. Хороший прогноз не обещаю: нужен рентген, чтобы выяснить, где застряли осколки и сколько их. А вот со свищами придётся повозиться. Возможно… — Повернув голову к появившемуся в дверном проёме бледному сыну, добавил: — Будешь ухаживать за ним ты. Перевязывать, менять простыни, убирать судно… И быть готовым, если ногу придётся ампутировать. — Фельд! — вмешался Ланко. — Он притащил его на наши головы — ему и возиться! Хотя надеюсь, что не придётся резать. Только калеки-нахлебника в зятьях не хватало. Надо бы заступиться. Вельес, в конце-то концов, не слабак. Перевязать рану не сможет, но судно ему ни к чему. До туалета доскачет на одной ноге… Или всё настолько серьёзно? Что, если Альфельд ампутацией не пугал, а говорил всерьёз? Внутри похолодело. Вельес вряд ли увидит сына… Потому что, покалеченный войной, с культёй вместо ноги, он не станет нужен Любеку и тот увезёт Францишка. — Хорошо, — еле слышно согласился Эвко. Нужно с ним поговорить, вместе придумать причину, почему поплохело, если настолько сильно боится признаться отцу в беременности. Ланко, знавший обо всём, и тот промолчал. — Вот и славно. Тогда начинай. Промой раны и перевяжи. Пока это всё, чем могу помочь, — распорядился Альфельд, после поднялся и, прежде чем хлопнуть дверью, добавил: — Да уж, примета: если дежурство хорошее, то дома срань. Так и есть: сыночек любимый выкинул коленца! — Фельд! — Ланко выскочил за мужем. Кровать немного прогнулась, когда Эвко присел на краешек. Вельес уставился в затянутую в палевую рубашку без рукавов спину, затем протянул руку и коснулся запястья. — Не трусь, прорвёмся, — подбодрил он. — Я и не трушу. Наоборот, рад, — тихо отозвался Эвко, повернул голову и уставился прямо в лицо. — Потому что смогу оставаться в больнице, а не выслушивать всё это. Знаешь, как отец меня назвал? Нетрудно догадаться. Слов, означавших, что омега лёгкого поведения, много. Смысл — один. Эвко поднялся и, бросив, что принесёт какой-то раствор (название, разумеется, упомянул, но оно не запомнилось), покинул комнату. Голоса Левицев казались далёкими. Вельес поймал себя на том, что всё же плох. Даже покурить не захотел, аппетит напрочь отсутствовал. Только глоточка воды хотелось, чтобы промочить пересохшее горло. Он ночью лихорадил и не заметил? Не проснулся от озноба? Кошмар и тот не вынудил открыть глаза. Странно: ещё вчера проделал долгий путь, а сегодня будто младенец беспомощный. Вельес попытался приподняться на локтях, но откинулся не потому, что сил не осталось, но Эвко не разрешил: в несколько шагов проворно подошёл и, положив руку на грудь, легонько толкнул. — Лежи. Тебе нельзя… — Он зарделся и замолчал. И замер. Странного, впрочем, ничего: одеяло сползло, отчего Вельес предстал перед ним в чём родился. Хотя всё же странно: Эвко видел голые яйца и чувствовал в себе чужой член, но раскраснелся, будто невинный юнец. Хоть бы убрал руку, а то ладонь, гладкая, мягкая — по-настоящему врачебная, будто обожгла кожу. — Прикрой меня, — попросил Вельес. — Не стоит, — отказал Эвко по-прежнему смущённо. — Всё равно обрабатывать. — Как знаешь. Воды бы, но Вельес просить не стал. Несомненно, Эвко принесёт, причём не попрекнёт и не сделает вид, будто с него свалилась корона. Чувство беспомощности — гадкое. Хоть бы не вскрикнуть, когда раны коснётся грубая мокрая ткань… Оказалось не больно. Жжение в ране неприятно, но не то, отчего хотелось взвыть. К тому же руки у Эвко осторожные, прикосновения — бережные. — Не тошнит больше? — отвлёк Вельес. — Нет! — Эвко поднялся. — А вот теперь будет больно: я в свищи марлю, смоченную гипертонией, затолкаю. Что такое «гипертония», Вельес знал. Проходил, точнее, и даже выяснил, что это солёная вода. Мелочь, а тянула гной на себя, очищала рану. Снова всё то же, через что он прошёл. Ради того он ввязался в авантюру, чтобы его лечили теми самыми методами, что и раньше? Осталось надеяться, что в больнице всё будет по-другому. Вельес по просьбе согнул раненую ногу, чтобы Эвко смог перевязать бедро. Тот уверенно намотал бинт, в меру туго и надёжно. — Ловко, — подбодрил Вельес. — Ещё бы! — фыркнул Эвко. — Когда много раз за день приходится это делать, рука набивается. Тяжко, но опыт пригодится в будущем, даже если не смогу доучиться, — добавил он едва слышно. Ах, да, вспомнилось, война не обошла столицу. Даже студенты с на диво мягкими ласковыми руками оказались в неё вовлечены. Вельес много бы отдал, чтобы не уметь держать в руках оружие. Возможно, полученный им опыт пригодится, но… Ну его, военный опыт. — Сможешь, — подбодрил он и не выдержал: — Подай одежду. Эвко не пошевелился. Когда Вельес посмотрел на него, обратил внимание на недоумённый взгляд. — Но отец запретил… — Срать я на него хотел. Прости, что о нём так грубо. — Когда отравлявший тело гной убрали, Вельесу стало легче. Захотелось покурить и поесть. — Я не беспомощный младенец. Давай, иначе придётся голым… — Хорошо! — Эвко проворно вскочил. Он засуетился, собирая вещи. Первыми бросил кальсоны на кровать. Усилий, чтобы сесть, Вельес потратил меньше, чем до перевязки. Вот что руки медика творят, хотелось ему отшутиться, но язык не повернулся. Голова кружилась. На кровать легла и рубашка. — Помогу… — Эвко взял кальсоны, присел на корточки, и поднёс их к ступням. — Продевай ногу. Он смотрел вниз, очевидно, чтобы не таращиться на пах. Но всё равно находился так близко, что волосы пощекотали голую кожу. Нечего его смущать. Первой Вельес вдел больную ногу, после здоровую. Чтобы натянуть одёжку на зад, придётся подняться. — Трость… — Вельес кивнул в сторону угла. — Нет! — Эвко вскинул голову и выпятил подбородок. — Я встану, а ты обопрись на меня. Что ему взбрело в голову? — Нет. — Кальсоны болтались на коленях. Вельес понимал нелепость ситуации: он просто-напросто светил голыми яйцами. И продолжит это делать, но не позволит беременному Эвко таскать себя, крупного бугая. — Послушай, ты не первый, кого мне пришлось поднимать, — огрызнулся тот. — Но тогда ты не был… — Ладонь легла на губы. — Тс-с, — шикнул Эвко. — Хорошо, подам эту проклятую трость. Но без обид, если станет хуже. Хуже не могло стать. Хуже будет, если Вельес вообще лишится ноги. От этой мысли внутри похолодело, и он поспешил отмести её. Конечность не почернела? Чувствовала боль? Значит, останется целой, разве что лёгкая хромота останется, но она не сделает беспомощным калекой, как некоторых сослуживцев… Вельес стиснул зубы, принял от Эвко трость и сильно сжал набалдашник. Его повело, будто пьяного, в ушах зазвенело, но ведь встал, смог! Только сам не справился с поясом, ощутил руки на пояснице. Надо бы представить, что так заботился Любек, а не чужой парнишка, связанный с ним ложью. Но Вельес знал: его муж скривит лицо, закатит глаза — всем видом даст понять, что раненый для него — это обуза. Обузой не стал только Францишк, которого любил до безумия и сидел ночами, когда тот болел, у кроватки. Сожаление, горькое и едкое, накрыло, когда Вельес осознал, что поторопился. Не захотел подло поступить, хотя и не горел желанием рано связывать себя узами брака. Но понимал, что виноват, потому что не вынул вовремя конец. Впредь будет наука: не спускать в омег, даже нетечных. После соития Любек не выходил из дома. А потом… «Если не веришь, поспрашивай у акушеров», — огрызнулся он спустя некоторое время. Вельес узнал, что так бывает, если разница между соитием и началом течки в несколько часов. — Теперь майку… — отвлёк Эвко. Их тела соприкоснутся, если он поможет надеть майку. — Я сам, — Вельес сел, — а ты ступай. — Но… — Куда идти курить, не забыл. Эвко грустно посмотрел на него, но подал одежду и удалился. Рубашку надевать Вельес передумал. Хватит майки. Надев её, он взял папиросы и как был, босым, опираясь на трость, покинул спальню. Небольшое расстояние далось с трудом, в глазах потемнело, тело покрылось холодным липким потом. Трость едва не подвела, заскользила в сторону, отчего Вельес едва не упал. — И куда собрался? — услышал он словно издалека. Голос запомнился с того мига, когда Альфельд в первый раз заговорил с ним. — Курить. Кто-то вздохнул. — Бесполезно бороться… — это произнёс Ланко. — И где Эвко?.. — Ничто так быстро не сгоняет с постели, как желание покурить, — отшутился — наверное, потому что в голосе неприкрытая неприязнь — Альфельд. — И оно настолько сильно, что делает людей рабами привычки и вынуждает наплевательски относиться к другим. В этом доме не курят! Ну и ну! Вельес отнюдь не нежный цветок, но ему неприятно. Ощущение, будто смешали с грязью, окунули головой в деревенский сортир. А ведь Альфельд не сказал ни одного грубого слова. Вельес сделал вид, будто не принял его слова на свой счёт. Он стиснул зубы не только от боли, но и чтобы не возразить. Огрызаться хозяину дома — верх глупости, тем более тому, кто мог помочь. Балконная дверь открыта, но через порожек получилось переступить с большим трудом. Ещё и голова из-за духоты закружилась. Судя по довольно высоко стоявшему солнцу, уже не утро, но время ближе к полудню. В глазах потемнело после первой же затяжки. Вельес с трудом устоял на ногах. На лице проступил холодный, несмотря на жару, пот. Так недолго свалиться. Левицы горевать вряд ли станут, даже Эвко. Умер «ненаглядный» и оставил его с приплодом в пузе — тем лучше: некому опровергнуть отцовство. — Я жестянку принёс. — Лёгок на помине. Вельес уставился в серые, будто грозовые тучи, глаза, удивительные, если учесть, что на небе сегодня ни единого облачка. Эвко замер. Неприятие табачного дыма враз куда-то делось? И вообще: зачем он встал как вкопанный? Вельес ещё раз затянулся и выпустил сизый дым — в сторону. Тот враз развеялся от ветра. Непереносимость никуда не делась: Эвко побледнел и поторопился покинуть балкон. Жестянку он оставил, и Вельес затушил окурок о крышку. Не пришлось швыряться с балкона, тем более как раз из подъезда вышел седоволосый человек. Пожилые очень сварливые, а этот ещё и бодро для почтенного возраста двигался. Если до этого хотелось пить, то после курения во рту стало, словно в пустыне — настолько сухо. Вельес покинул балкон и направился в сторону кухни, надеясь хоть на глоток воды. Есть не хотелось, поэтому обойдётся. Левицы собрались за столом. Альфельд, уже одетый в простецкую домашнюю клетчатую рубашку, сжал губы, завидев, кто пришёл. — Аппетит есть, значит, не умирающий, — процедил он сквозь зубы. — Хотя… Не раз у тяжелобольных просыпался аппетит перед смертью. Мнимое улучшение — вот что это. «Успокоил». Нет, Фельд говорил спокойным, но уверенным тоном. Не унизил, но после его слов не по себе. — Я в тягость. Так и скажите, — не выдержал Вельес. Надо бы помолчать, а то останется с осколками в ноге и этими — как их? — свищами, из которых будет течь гной, а если не течь, то отравлять кровь. Альфельд пристально взглянул через стёкла круглых очков, наморщил лоб и ухмыльнулся. — Зачем говорить? Ты сам прекрасно всё понимаешь. — Отец… — едва слышно шепнул Эвко. — Ладно. Садитесь за стол! — Ланко выступил миротворцем. И очень кстати: цапаться с Альфельдом Левицем — последнее, чего хотелось. Первым делом — врезать, вбить очки в переносицу — не за то, что задевал человека, который ему ничего не сделал, а за Эвко. Вельес однажды исчезнет из жизни этой семьи, а несчастный паренёк останется и будет терпеть упрёки. Пшённую кашу глотал вяло, хотя надо бы набить желудок. Неясно, когда удастся в следующий раз поесть… Привычка. С войной появилась и новая привычка. Раньше Вельес мог отодвинуть пересоленный суп — Любек старался, но готовил более чем посредственно. Для мужа, во всяком случае. Детские кашки, напротив, у него получались безупречными, манная и та без комков. Порой казалось, он делал вид, что готовил из рук вон плохо. Но откуда могла появиться ненависть к мужу? У Левицев, как у многих снобов, следовавших правилам никому не нужного этикета, не принято разговаривать за столом. Тем лучше: издёвки Альфельда Вельес не выдержал бы. — Раз не ест, убирай, — приказал Ланко сыну, чем вывел из раздумий. — Поухаживай. В конце концов, это твой ненаглядный. Эвко, сняв со стола тарелку, заговорщицки подмигнул и едва заметно улыбнулся. — Чая? — предложил он. — Не откажусь. — Чай на самом деле не помешал бы. Странное ощущение: вроде Левицы недовольны появлением Вельеслава Миреша в их жизни, но тот, как ни странно, не ощущал себя чужим. Вероятно, всё дело в Эвко, тёплом, заботливом. Или общая тайна связала их. Или… Вельес глубоко вдохнул. Эвко приятно пах — гораздо приятнее, чем Любек, чей запах нравился только во время течки, в другое время порой раздражал. Эвко не хотелось прогонять. Пока он возился с чайником, старшие Левицы покинули кухню, а Вельес задумался. Что, если бы у него не было мужа и сына? «Нет, вряд ли…» — ответил он на собственный вопрос. Чужого ребёнка он воспитывать не готов. Наверное, опять лихорадка. Иначе не объяснить, откуда глупые мысли. У Вельеса семья, которую бросать не собирался, а он размышлял над тем, что с Эвко ему было бы лучше. Лучше ли? Вряд ли: старшие Левицы достали бы придирками и унижениями. Элита треклятая! Раз нет образования, значит, человек второго сорта. А уж бесконечные поучения, что курить вредно, мало кто выдержит. — Сахара сколько? — Эвко только, считай, заботливый. И то неясно, как бы повёл себя, если бы ему не понадобилась помощь. — О-о-о, всего одна ложка осталась. Он сел и уставился на жестяную квадратную крышечку, а не в банку. Сахара хорошо бы ложки три. Вельес истосковался по сладкому чаю. — Нисколько, — ответил он. С сахаром пусть Эвко пьёт. Ему нужнее. — Как знаешь. Эвко поставил кружку. Вельес отпил и прижал язык к нёбу. Крепко. Терпкий вкус. Сахара бы хоть ложечку, чтобы совсем не напоминало о том подобии чая, что приходилось пить до этого. Впрочем, ту мутную жижу даже чаем не назвать. Случалось, собирали и заваривали травы, чтобы получилось хоть что-то сносное. Это делал тот, кто разбирался, разумеется. Марех Ваниц, чей дедушка промышлял знахарством — и это в такое время-то. Тот, кто не выдержал и дезертировал. Вельес облокотился на столешницу. Мареха поймали… Дальнейшее забыть бы, а не получилось. Взгляд, устремлённый в небо, грудная клетка, превратившаяся в решето… Чтобы другим было неповадно. Тёплая кровь на бёдрах. Ткань прилипла к телу. — Отец! — раздалось совсем близко и одновременно далеко. — Пожалуйста, помоги! Я не удержу его! Чьи-то руки обхватили грудную клетку. Вельес учуял запах, ставший знакомым за короткое время. Мягкая прядь пощекотала щеку. Чай. Всего лишь чай пролился. Почему-то обернулась кружка. — Слабак! Три курса впустую! — раздался крик. — На практике тоже просил помочь потаскать больных?! Вельес повернул голову. Серые, будто грозовые тучи, глаза совсем рядом. Эвко с ним, не бросил. На лице ощущалось его дыхание, слегка отдававшее мятой. Зубной порошок такой пахучий? И чего испугался-то? — Я в порядке… — Вельес отвернулся и отлепил мокрую штанину. — Хотя… Вам не понять, — добавил он, когда Эвко отпустил его. Повисла тишина. Только капли чая со стуком ударялись о пол. И не только: Альфельд нарушил её: — Понятно. Ещё один… С призраками. Это надолго. Хлопнула дверь. Он удалился. Кап-кап! — по-прежнему прерывал тишину пролитый чай. — С призраками?.. — еле слышно шепнул Эвко. Вельес ни кивать, ни отвечать не стал. Альфельд Левиц прав: призраки войны долго не оставят в покое.