Грозовые тучи

Жарко… Но Вельес наслаждался зноем. Здесь, в месте, где нет боёв, осталось порадоваться безмятежности. Сидеть в душной, пропахшей потом палате невыносимо. Если учесть, что давеча подложили новенького, который в такую погоду дневал и ночевал в носках, то приятного мало. Хотелось как можно скорее выписаться, тем более Альфельд (Горьевич, как обращались к нему пациенты) предложил освободить драгоценную койку. «Антибиотики можно колоть и дома, — его слова. — Перевязки тоже делать». Всё бы ничего, но заниматься этим он поручит Эвко. «Эвко… — Вельес затянулся. — В сказках вон оно как: истинные не связывают себя браком с кем-то, не стругают детей. Если встречают, то не того, кто в пузе носит чужой приплод». Он старался избежать встреч, рычал и отсылал Эвко, мотивировал, дескать, не маленький, может о себе позаботиться. Огрызался даже Альфельду, когда тот делал замечания. Пусть прогоняет, так даже лучше: Вельес вылечится, уедет — и на этом всё. Даже если не выздоровеет окончательно, главное — треклятых осколков нет, из ран в кои-то веки не сочился гной. — Вот ты где! — Мысль резко оборвалась. Эвко вышел на порог. — Я курю, — напомнил Вельес. Дверь закрылась. Не с обратной стороны. — Что, больше не мутит? Он нашёл в себе силы повернуться. Потому что не любил беседовать, не видя лица. Поэтому и телефоны не то чтобы не признавал, а недолюбливал. — Н-нет. Срок-то увеличивается… — Эвко, осознанно или нет, коснулся обеими ладонями низа живота. — Хочется, — он опустил голову, — чтобы всё поскорее закончилось. Чтобы… успеть, — последнее слово он произнёс едва слышно. Встрепенувшись, бодро затараторил: — Я вот что хочу узнать: что с тобой творится? Он предпочёл уточнить в лицо, а не вынюхивать за спиной. И этим отличался от Любека. Эту черту Вельес хотел бы увидеть в муже. Он убедился: истинный — тот, кто не сможет не понравиться. Но Эвко не понял, кто он для Вельеса. Неясно, беременность отбила обоняние, или небогатый опыт сказался. Разницы никакой. Тем лучше, что не понял. Вряд ли ему нужен тот, у кого за плечами семья. — Надоело быть беспомощным. Я не ребёнок и не лежачий, гадящий под себя инвалид, — увильнул Вельес. — Вот видишь: у меня получается и одеться, и спуститься, и добраться до туалета, — добавил он спокойно. — Если бы висел на твоей шее, не смог бы встать. И… — улыбнулся, — хочу курить до безумия. А говоришь: «Курить вредно». Вон как поднимает с постели! Эвко хохотнул. Наконец-то. У него приятная солнечная улыбка. Жаль, что глаза будто затянуты грозовыми тучами — такие же мрачные. — Отец бы настаивал на своём, а я не буду, — произнёс он. — Пройдёмся? Вельес сжал губы. Отказать, дескать, человеку с тростью предлагать подобное глупо? — Пройдёмся, — вырвалось против воли вместе со вздохом. — Если тебе тяжело, то не стоит… — Эвко заморгал. — Стоит. — Хотелось уйти в тень деревьев. Вельес, опираясь на трость, медленно спустился. Он ступал крайне осторожно, чтобы ещё не снятые швы не расползлись. Благо трубки из ран вынули. Ничто из них не сочилось, ничто не отравляло кровь. А ещё на обочине дорожки стояла лавочка. Старенькая, с давно облупившейся краской и растрескавшаяся, однако на ней любили, куря одну за другой папиросы, рассиживать «сопалатники», как назвал Вельес соседей по койкам. Раньше он не мог дождаться дня, когда составит им компанию. И, дождавшись, с наслаждением покурил, ни от кого не таясь, а не как раньше, глубокой ночью. Как-то раз в палату зашёл дежуривший Альфельд. Тот, само собой, не упустил возможность отчитать «зятя». Тот, в свою очередь, огрызнулся, дескать, большой мальчик, который знает, что творит. — Горьевич, вы же знаете, что мы по ночам дымим! Это же ваше решение — класть в одну палату курильщиков, а некурящих — отдельно, — выдал сосед, невольно, за что получил уничижительный взгляд. Понятно: Альфельд искал повод прицепиться. Благо от Эвко отстал стараниями Вельеса. Беременному юнцу надо отдыхать… Ну вот и вылезли последствия истинности: Вельес невольно старался уберечь омегу, несмотря на то, что не он сделал ребёнка. Кто посмел, ответа он не знал. Но внутри клокотало, когда думал об этом, поэтому он, ковыляя по тропке, шутливо задал вопрос: — Ну и как тебя угораздило? — Что именно? — Эвко, шедший впереди, повернул голову. — Ну-у… — Вельес указал на живот. Хотел сбежать от невесёлых мыслей и ощущения, что сам загнал себя в ловушку, но в итоге выбрал неудачную тему. Болезненную, судя по потемневшим, будто небо перед грозой, глазам и отчаянию в них. — А-а, — Эвко сглотнул. И тут же попытался отшутиться: — Угораздило, потому что в меня во время течки засунули член. Логичный ответ. Правильный. Дойдя до лавочки, Вельес сел. Нога немилосердно ныла, причём здоровая, которой досталось за обеих. Он было вынул из кармана больничной клетчатой пижамы сигареты, но вспомнил, что рядом тот, кто не выносит дым. Или выносит? Эвко в последнее время не мутило. В любом случае его нужно беречь. — Не хочешь — не отвечай! — Вельес уставился на одно из обшарпанных окон первого этажа. То, что Эвко сел, он не увидел, а почувствовал. — Он такой… — заговорил тот и замолчал. — Красивый? — Внутри медленно, но верно начала вскипать ревность. Не должен был посторонний прикасаться к чужому омеге. У него свой есть. Но мало того, что посмел тронуть, так ещё и ребёнка сделал. — Ну-у, как тебе сказать? Есть в тех, кто некрасив, что-то… — Эвко махнул руками так, что задел плечо Вельеса. — Обаяние — вот чем он брал. У нас некоторые отстающие приходили на лекции, чтобы только его увидеть. А нашей… — шумное сглатывание, — группе и вовсе повезло: он вёл практические занятия. Эвко обхватил плечи руками и закачался. Разволновался. Пожалел об ошибке? Или любил его до сих пор? — Если не хочешь делиться, не рассказывай. — Неприятно — Вельес помял фильтр, но не закурил. — Ну почему? Я никому не рассказывал. Наверное, пора, — тихо возразил Эвко, не ведая о том, что именно ощущал его собеседник. — Я сидел за первой партой близко от преподавательского стола. Он клал руки на столешницу. Они у него очень большие. И пухлые. Мне казались очень мягкими. Вельес взглянул на собственные жилистые кисти, грубые и широкие. На тыле — пигментные пятна. Конечно, от бездействия кожа не шершавая, но до мягкости, привлёкшей Эвко, ей далеко. — Первый? — уточнил он. — Угу! — Кто бы сомневался? Нередко вот так — сразу — и начинаются проблемы, в то время как иные семейные пары не могут зачать годами, а то и никогда. — Он задавал вопросы, а я терялся и краснел. И всё так… — Эвко опять сглотнул, — враз забывалось, что… — вздохнул он, — я завалил зачёт. Пришлось пересдать. Вельес не выдержал, сунул сигарету в рот и чиркнул спичкой. Каким способом пришлось «пересдать» зачёт, он понял. И попытался убедить себя, что лучше, если с бесчестным истинным придётся разбежаться. Но чутьё — вовсе не разум — подсказывало: «Эвко честен». — Зачёт сдал сразу? — съязвил Вельес. — Да… Ну то есть… Запинался реже, потому что ныл низ живота, но на все вопросы ответил. Я боялся признаться, что вот-вот начнётся течка; что он решит, будто я лентяй. — Значит, Эвко всё же честно сдал. Всё последующее случилось из-за течки. — Я надеялся, что течка запоздает, но надежда не оправдалась… — Лучше не знать подробностей. Неприятно это. К счастью, Эвко о них умолчал, добавил только: — Он дал таблетку. Я её выпил, но… Не помогла. — Вообще-то странно, что не помогла. Ту ли таблетку он дал? Ему, скорее всего, на тебя просто плевать! — Вельес выпустил дым. — С абортом не помог… М-да! Только денег дал, вспомнил он первый рассказ. Откупился. — Да нет же! — Эвко подскочил и побледнел. Поплохело от табачного дыма? — Кто-то заложил, что он помогает попавшим в беду студентам избавиться от… Ну, ты понял. Не бесплатно, само собой. Начались проверки, а моя беременность для него как смертный приговор, если бы он взялся её прервать. Поэтому он предложил немалую сумму, чтобы я сам нашёл выход… …а Эвко взял только на билет, гордец. И этим восхитил. И не только этим: красив он, даже в измятой бледно-голубой рубашке навыпуск и серых полотняных брючках. Одеждой скрывал меняющуюся фигуру? Зря, он стройный. Кое-что не сходилось… Проверки и тряски — обычное дело в этой стране, ничего удивительного, что преподаватель решил залечь на дно, но всё же… — Но проблемы-то не вечные! — Вельес швырнул окурок на землю и затоптал носком здоровой ноги. — Можно выждать. — Ждать как раз таки нельзя, — возразил Эвко. — Если упустить сроки, то потом останется один путь — роды, конец карьере и… — он шмыгнул носом, — неприязнь родителей. Это всё перевешивает любовь к ребёнку. Говорят, что я его должен любить, а не могу. Со мной что-то не так? Он вопросительно посмотрел. Вельес готов дать ответ: «Всё так». И признался: — Когда мой муж сообщил, что ждёт ребёнка, во мне взыграла честность, но никакая не любовь. Наоборот: я считал, что никогда не полюблю Францишка. Ещё и Любек ушёл в себя. И уходил всё глубже, по мере того как рос его живот. Мне казалось: зачем? К чему никому не нужная честь, если он не обращал на меня внимания? Лучше бы я предложил деньги, как это делают некоторые, — намекнул он. — Только пришлось бы это делать постоянно, потому что он и слышать об аборте не хотел… — Я перепрятал фотографию, — перебил Эвко. — И кольцо тоже. Хотя твою одежду пришлось стирать мне, но мало ли что… Они не лазят по чужим вещам, но всякое бывает… — Из сбивчивой речи Вельес понял: Эвко спрятал «улики» в виде обручального кольца и фото Францишка. — Любишь его. Ты с такой грустью смотрел на него в поезде, а потом, когда бредил после наркоза, сказал: «Сынок, как я по тебе скучал». Хорошо, что нас тогда не застали. Всем бы таких отцов. К тому Вельес и вёл: он полюбил Францишка много позднее после рождения. Сначала тот его раздражал, хотелось уйти из крохотной съёмной квартирки хоть куда-нибудь, лишь бы выспаться. С тех пор как Миреши переехали в дом, стало легче. Францишк и Любек ночевали отдельно от Вельеса, и тот высыпался. …и сам не заметил, как привязался к сыну. Когда тот подползал и неловко пытался взобраться на колени, Вельес подхватывал его и некоторое время сидел, ощущая частое детское сердцебиение. Его ребёнок, его плоть и кровь. …которому он, увы, не смог дать всё, о чём просил Любек. — Я не сразу его полюбил, — признался Вельес. — Даже порывался развестись. Если бы отец не настоял, так бы и сделал. Он тоже не любил Теуша, первенца, а потом привык. У омег, говорят, чувства к собственным чадам иные, иначе человечество вымерло бы, потому что на сирот детских домов не хватило бы. Эвко, очевидно, другой. Но его, по глупости забеременевшего, понять можно. Если бы Вельес был холостым и надумал с ним связаться, то настоял бы на аборте, потому что чужой отпрыск ему не нужен. …и если бы знал, что встретит истинного, не связывался бы с Любеком. Ни в какую: давал бы деньги, признал сына — и на этом всё. — Нам пора, — встрепенулся Эвко, — иначе пропустим обед. Он встал напротив и протянул руку. Вельес достаточно окреп, чтобы не принимать его помощь. Он и раньше старался этого не делать, и Эвко об этом знал. Знал, но упорно протягивал руку… Вельес поднялся, как всегда, опираясь на трость. Эвко не отошёл, поэтому мелькнула мысль, как сделать, чтобы тот перестал навязывать заботу. …или Вельесу всего лишь захотелось ощутить мягкие шелковистые волосы под пальцами, теплоту губ. Захотелось узнать, чем, в конце концов, поцелуй с истинным отличается от других. Отличается. В висках застучало. Дыхание Эвко чистое, вкус несколько меловый. Из-за зубного порошка? Губы дрогнули, но не разомкнулись, возможно, из-за того, что Вельес покурил. — Прости, — тот отстранился и убрал ладонь со спины, горячей даже сквозь рубашку, — я забыл, что не выносишь табак. И надо всем показать, что мы пара не на словах. Он кивнул в сторону здания. Эвко не проронил ни слова, пока они шли назад. К обеду успели. Вельес уже ел в столовой, а не в палате. Он охотно присоединился к соседям и зачерпнул жиденькие щи. Невкусная больничная пища, но выбора нет. …хотя Альфельд настаивал на выписке. Только отплатить, кроме толчка к помощи Эвко, нечем. Да и то сомнительно: придётся питаться харчами Левицев, лекарства те будут таскать домой. Хотя Альфельд утверждал, что не проблема: выписка будет только фиктивная, а Вельес — числиться в больнице, но всё же неловко, когда нечем отблагодарить. — Вот это любовь была за окном! — хохотнул Ванок и утёр тылом кисти рот. Углядел-таки. — А лучше, если бы вы потрахались. Его будто заклинило на постельных утехах. Вельеса это не удивило: за всё время пребывания к Ваноку муж не пришёл. Тот щеголял в серой растянутой майке, открывавшей поросшую тёмными волосами грудь. Подмышки пожелтели от пота, имелась и пара прорех. Всё с горе-муженьком ясно. Хоть у Ванока ясно… После обеда появился Альфельд и заявил, дескать, забирает Вельеса. — Я бы рвался. Дома — это дома, ещё и врач под боком. Да, Горьевич? — попрекнул Ванок. — Именно! — Альфельд повернул к нему аккуратно причёсанную голову. — К фестивалю надо бы разгрузить больницу. Что ещё делают на них? Пьют, дерутся. Не умеют вести себя культурно! Вельес моргнул. Фестиваль… Когда-то он не просто посещал его, но и непосредственно участвовал. Хлеб Мирешей — самый лучший, блинчики из их муки — самые золотистые. Теуш умел привлечь покупателей. Вельес для этого слишком косноязыкий. Как правило, тот нарезал хлеб, подавал блины и принимал деньги. В зашнурованной до самого горла вышиванке и жилете было жарко. Теперь… Привык к военной форме. Давно не слышно про фестивали, а тут на тебе, проводятся! Кто-то пьёт и дерётся, а кто-то, как братья Миреши, к примеру, подсчитывает выручку. Вельес отбросил воспоминания. Его сегодня заберут. Кто-то заплясал бы от счастья, даже с больной ногой, а он не обрадовался, потому что не любил быть обузой. Он, впрочем, стал ею. Так какая разница, где будет висеть на чужой шее? Само собой, нехитрые пожитки он собрал — не без помощи Эвко — до окончания смены Левица-старшего. И проигнорировал просьбу опереться на чужое плечо, медленно, но самостоятельно поковылял. Эвко поплёлся за ним, а Альфельд… Гад, которому следовало бы открутить голову, каким бы хорошим врачом ни был. У ворот просто-напросто завёл «Полс» и уехал, бросив собственного сына и раненого «зятя» посреди улицы в зной, по счастью, далеко не полуденный. Только пыль взметнулась над сухой дорогой. — Это ещё что? — Вельес с трудом подавил брань: Альфельд — отец Эвко, как-никак. — Он меня так в детстве учил расторопности, — последовал неуверенный ответ. Так-то так, но Вельес — не ребёнок, а раненый солдат. — А ты? — уточнил он. — Шёл пешком. Это не лезло ни в какие ворота. Вынудить собственного ребёнка добираться до дома на своих двоих? Неясно, что должно случиться, чтобы Вельес начал воспитывать Францишка так. Ему как никогда хотелось удавить Альфельда, но… Тот спас жизнь, почти вернул здоровье (если, само собой, не откроются раны от пешего путешествия). — Этому меня он учит зря, — сухо произнёс Вельес. Он ещё не решил, что скажет при встрече, но однозначно не промолчит. — Он тоже может замешкаться. Он об этом не думал? Внутри клокотала злоба. — Отец никогда не мешкал, — ответил Эвко. Чувствами горю не помочь, поэтому Вельес взял себя в руки и огляделся. Кованые, с облупившейся краской и местами проржавевшие ворота отворены. Машины могли въезжать и выезжать беспрепятственно. Но не это взволновало: можно найти того, кто подвезёт. — Денег нет? — уточнил Вельес, загодя зная ответ. Эвко покачал головой. — Так и знал. Ну, будем надеяться на чужое бескорыстие. …авось посочувствуют солдату. Иной одежды, кроме военной формы, не осталось. Вельес мог бы попросить у Альфельда, но гордость не позволила. Поэтому он в лютую жару взмок. Могли и не посочувствовать. Война отразилась на всех и всём даже там, где её сейчас нет. В это проклятое время каждый сам за себя. Но Вельес ошибся: едва они с Эвко вышли за ворота, как рядом притормозил громоздкий коричневый «Ровиш» с опущенным верхом, на вид неуклюжий и неповоротливый, но на диво выносливый. Автомобиль жрал много мазута. Этого Вельес не знал бы, если бы сам не разъезжал на подобном, только коричневом, до войны. Теперь машину водил Теуш. Судя по тому, как побледнел Эвко, некто остановился явно не по доброте душевной. — Кого вижу? Садитесь-ка, подвезу. — Носатый альфа-водитель в зелёной кепке улыбнулся. Неказист, но улыбка на диво белозубая. Поработал хороший дантист? Или природа наградила таким чудом? Вон как неприятное лицо преобразилось! — Н-нет, спасибо. Мы лучше пешком, — замямлил Эвко. — Я что, кусаюсь? — хохотнул водитель и, толкнув дверцу, вышел из машины. — Садитесь, говорю! Одежда измята — вот и всё, к чему можно придраться, и то потому что льняная. Чистая, неветхая. Ясно, что альфа небедный. — Думаю, нам стоит принять предложение. Мне с моей ногой тяжко ковылять до дома. — Вельес помнил, как его везли до больницы. Другая часть города и большое расстояние. — Прямота хороша! — снова хохотнул водитель. — Ясно, на кого ты меня променял. Эвко ничто не осталось, кроме как сесть на заднее сиденье. Худенький, он казался ребёнком на огромном кресле. А ещё и насупленный вид добавил обманчивой детскости. «Ровиш» медленно натужно тронулся. Вельесу не терпелось выяснить, кто этот взявшийся подвезти «добряк». Вряд ли тот вызвался помочь бескорыстно. Что ему надо, осталось выяснить. Вокруг мелькали дома, автомобили. — Ну что ты такой напряжённый? — донеслось с водительского сиденья. — Ну не оставил мне ни единого шанса. Что, слёзы, думаешь, буду лить? Не сразу, но пришла догадка, кто водитель. Не пришла бы, если бы Вельес не подслушал разговор между Эвко и его папой. Он представлял брата главврача другим. Не таким задорным, не таким простым, а чопорным вроде Альфельда Левица. — Н-никогда так не думал, — неуверенно пробормотал Эвко. — Вот и славно. Тем более и тебе, и мне ждать, пока не окончишь учёбу. Зачем терять время, да? — Походило на издёвку. Возможно, Вельесу так показалось. — Если бы приключилась большая любовь, я бы ждал, — ответил Эвко. Они оба старались перекричать рёв мотора. Глупо это, когда можно побеседовать вне пути. Вельес в дороге предпочитал отмалчиваться, особенно если вёл. — Ага, до первой течки! — Всё ясно: наглец просто-напросто подтрунивал. Обижен, что Эвко предпочёл другого? Вельес порывался высказаться, но сделал это, когда автомобиль застрял в пробке на площади. — Почему не на фронте? — уточнил он. Не ожидал он и то, что брат главврача настолько молод. Тот посмотрел на него в зеркало, но ответил не сразу: — Если не в армии, значит, не могу служить. Скорее всего, братец подсобил: приписал несуществующую болезнь. Здоровье-то так и прёт! С Вельесом служили и тощие ребята, и бледные с синевой под глазами. Забирали в армию слабых, а румяный бугай в это время рассекал на дорогой машине. — Значит, болен, — съязвил Вельес. — И после этого удивлён, что Эвко предпочёл здорового солдата? Мягкая ладонь накрыла запястье. — Прошу, не надо! — Эвко выплюнул последние две буквы зазря: загудели клаксоны. — Не ссорьтесь! Вельес стиснул зубы. Он поругался с тем, чьего имени не знал. И всё потому, что возобладало желание не отдавать своего истинного слабаку, который ни пороха, ни крови не понюхал. По счастью, пробка начала рассасываться. Больше за дорогу никто не произнёс ни слова. Только когда приехали, Эвко отдал дань вежливости: — Может, зайдёшь? У нас чай есть. Крепкий. Байховый. И сахар к нему. Если раньше не стоило упоминать о чае, потому что он был в каждом доме, то теперь время поменялось. Кепка зелёная — аккурат под светло-карие глаза. Вельес никогда не обращал внимания на оттенок радужек. Заметил, потому что неприятный тип выпучил зенки. — Нет, — помотал тот головой. — Я так, по доброте душевной помог. И вздрогнул, когда Вельес хлопнул по плечу со словами: — За это я благодарен, не серчай за слова. Может, судьба даст шанс рассчитаться. …лучше, если такой возможности не выпадет. Потому что хотелось гнать всех прочь от истинного. Но Эвко нужно наладить личную жизнь. От ребёнка он избавится, когда Вельес уедет. Останется один. Если незадачливый «поклонник» не мразь, то поймёт и простит. Потому что невинность — не залог верности, так отец научил (а он знал как никто, о чём говорил). — Может, и даст, — в глазах появился блеск, — но всё же объясню, почему не служу: у меня своя аптека, а лекарства в войну как никогда нужны. Госпиталь без них разворачивать незачем. И кто, как не фармацевт?.. — Понял, извини! — Вельес умел признавать вину, когда это требовалось. — Да ладно. Пойду, — отозвался его собеседник. Но уйти не успел: у ворот затормозил ещё один автомобиль. «Полс», уже знакомый. Не обогнал ублюдок, позлорадствовал Вельес, глядя на Альфельда. — Вот куда вы делись! — заговорил тот. — Гедеон, рад тебя видеть. Судя по тону, не рад. Альфельд Левиц всегда разговаривал через губу, будто никого не рад видеть. Гедеон… Вот откуда длинный нос. Происхождение сказалось, задумался Вельес. Наверняка и член обрезан. — Взаимно, — отозвался Гедеон и широко улыбнулся. С добела отполированной челюстью он мог себе позволить это сделать. Хотя Вельес не мог оценить альфью красоту, однако подозревал, что немало омег и бет сохло по Гедеону. — Ну что, по чашке чая? — повторил Альфельд сыновнее приглашение. — У нас есть чёрный байховый. И он туда же… Вельес сжал губы, надеясь, что Гедеон не согласится. — Я приглашал, — встрял Эвко. — Плохо приглашал! — Альфельд, наверное, видел в сыне только недостатки. Он, глядя на Гедеона, добавил: — Отказ не принимается. Я и так сломал голову, кто увёз моего сына. Вернулся, а его нет. «Его». Будто Вельеса не существовало. — Умеете же уговорить! — хохотнул Гедеон. — В таком случае по рукам. — Глядя на Вельеса, он добавил: — Помогу взобраться заодно. Вижу с ногой беда совсем. Не совсем. Вельес почти здоров — настолько, что готов взобраться пешком, только бы не принимать помощь от… Соперника?