Грозовые тучи

Чай получился как никогда вкусным. Возможно, выздоравливавшему Вельесу так показалось. Аппетит отменный. Испечённый — Ланко или Эвко? — пирог с печенью и лёгкими (и почками наверняка) съелся в один присест. Хотелось добавки, но не у Левицев её просить. — Замечательно! — Гедеон утёр рот салфеткой. — Вы прекрасно готовите. — Эвко точно такой же сумеет испечь. Я научил тому, что несложно готовится и получается вкусно. — Ланко явно расхвалил сына. Надеется, что у того всё с Гедеоном сложится? И это несмотря на то, что знал о беременности? — Мука подкачала, — встрял Вельес, — но в это проклятое время на другую рассчитывать нельзя, только на этот мусор. — Я её просеял! — Ланко недобро посмотрел на него. — Ах, да, ты же мельник. Очень надеюсь, что на совесть делаешь не только муку. Вельес скрежетнул зубами. «Не только. Детей на совесть ещё стругаю», — едва не ответил он, но его слова перехватил Гедеон: — Мельник?! Моя детская мечта. — Он искренне широко улыбнулся. — После чтения сказки Лейо Городо… «Жёрнов», да. Мне тогда казалось, что мельник — это лучшая профессия. Знай, перемалывай зависть, гнев и обиду в муку, а в подарок за это достанется королевский сын. Неясно, действительно вспомнил сказку или намекнул, что Вельес и есть тот самый бедный мельник, а Эвко — королевский сын. Как бы то ни было, но Вельес пусть еле-еле, но сдержал пыл: — Это действительно здорово. А если учесть, что наша мука и хлеб из неё занимали призовые места… — он осёкся. Хотя сомневался, что Левицев волновало, чей хлеб оценили по достоинству, но поостеречься стоило. Вспомнится газетная статья — и пиши пропало. Фотография, как Вельес держал над головой Францишка, получилась колоритной. И у него, и у сына счастливые лица, только Любек хмурился и Теуш, как всегда, сдержан. Давно это было — до войны. Фото чёрно-белое, тень от козырька кепки прикрыла верхнюю половину лица, однако имя не поменялось. — М-м, раз призовые места занимал, значит, работаешь на совесть. Веришь? Мне один «коллега» (в кавычках, потому что его коллегой назвать стыдно) пытался доказать, что 0,025% — это меньше, чем 0,01%. Смешно, стыдно и жаль того, кому он продаст лекарство. — Гедеон, как ни странно, отвращения не вызвал. Вероятно, потому, что не пара Эвко. Они хорошо смотрелись вместе — русоволосый сероглазый омега и альфа с каштановыми вьющимися густыми кудрями. По социальному статусу они лучше хорошо подходили друг к другу. Но природа решила иначе. — Ну, горе-специалисты есть во всех сферах. Даже дворники бывают такие, которым ни в коем случае нельзя доверить метлу, — поддакнул Ланко. Разговор потёк в другое русло. Вельес удалился на балкон, чтобы покурить. Гедеон здесь свой, это ощутимо. Вельес — чужой. С другой стороны, хорошо, что есть тот, кто поможет Эвко вынести тяготы: осуждение родителей, аборт и одиночество. Последнее не случится, если рядом окажется тот, кто поддержит. С Любеком такого ощущения не появлялось. Вельесу плевать, если тот даже умрёт. Если решится уйти, горевать не станет. Пусть уходит. Пусть оставит Францишка и катится на все стороны света. Одному, само собой, тяжко растить чадо, но не это самое страшное. Сын жив. Война его не коснулась — вот что важно. Когда вырастет, забудет, что кусок детства прошёл не в мире, а в страхе, голоде и холоде зимой. Само собой, банки на балконе не нашлось. Пришлось швырнуть окурок. Раздалась ругань: в такую теплынь мало кто сидел дома, в том числе и сварливые старики. Улица жила: хотя дорога изранена пробоинами, но автомобили визжали клаксонами, шуршали шины. Вдоль тротуара двигались люди. Только Вельес не двигался. Он обуза, лишний в этом доме. Впрочем, в собственной семье он тоже лишний. Любек не всегда отвечал на письма. В такое время они могли не дойти до адресата, да и он наверняка много работал, чтобы прокормить себя и сына, но чутьё подсказывало иное: тот писал нехотя. Вельес простоял довольно долго. Задумавшись, он не услышал, как Гедеон покинул квартиру, только увидел зелёную кепку. Вскоре здоровенная махина тронулась, но Вельес и тогда не сдвинулся, вытаращился на игравших во дворе детей. Смех, визг и наивные фразы вновь всколыхнули воспоминания о сыне. Наверняка тот стал таким же шальным и смышлёным. Скоро Вельес его увидит… …а до этого оставит Эвко. Мысли, которые не следовало держать в голове, отрезвили. Когда-то Вельес ничем не отличался от других детей и любил лазать по деревьям. Однажды он упал, потом познал, что такое гипс и невозможность побегать. Папа ворчал, потому что пятилетний сорванец, которого ему пришлось носить на руках, далёк от лёгкости. Одно хорошее в неподвижности — отец часто катал на плечах. Но тот кусок жизни с болью, хромотой, когда сняли гипс, вспоминался с неприязнью. Поэтому внутри похолодело, когда Вельес увидел, как один из мальцов взобрался по водосточной трубе. Довольно высоко, поэтому крикнуть он не смог, потому что ребёнок сорвётся. Не вовремя уехал Гедеон. Вельес покинул балкон. — …прекрасным портным. Помнишь? Мы были студентами. Безденежными, но оба выглядели достойно. Мой свадебный наряд — его заслуга, — рассказывал Ланко. Благо никто никого не отчитывал, не лил помои. Беседа сторонняя. — Вот именно! Вы сошлись, когда были студентами! — Всё не так мирно, как показалось: в голосе Эвко обида. — Молчи! Я, в отличие от тебя, ночевал в больнице. Лежачих таскал, утки менял… — Альфельд, конечно. — И не зависел от денег родителей. Одного он не учёл — того, что в его юности царил мир. Эвко делал то же самое, с той разницей, что никто ему не платил. К дальнейшему разговору Вельес не прислушался. Не до этого: пока малец не сорвался, следовало поторопиться. Благо входная дверь не заперта: после ухода Гедеона Левицы предпочли ругань безопасности. Поэтому на площадку Вельес вышел беспрепятственно. Дом образцовый. Плитка местами сколота, но мусора, на котором легко поскользнуться, не валялось. Вниз Вельес сошёл неожиданно для себя бодро, даже не опираясь на трость, а на перила. Сердце ухало, рубашка прилипла к спине, по лицу тёк пот, но он торопливо выскочил за дверь. Он помнил с детства: взобраться гораздо легче, чем спуститься, поэтому понял тихо плакавшего мальца, не знавшего, как слезть, и вцепившегося в трубу мёртвой хваткой. Помнил и страх, что влетит от родителей. Поэтому ни мысли осуждения стоявших и раздававших советы детей не появилось. Влетит от родителей всем, если позвать на помощь. Вельес доковылял и, приказав криком малышне разойтись, встал так, чтобы удобно было поймать ребятёнка, отбросил трость. — Отталкивайся и прыгай! — Он раскинул руки. — Я тебя поймаю. Малый рыдать перестал, но решился прыгнуть далеко не сразу, только после уговоров. Вельес поймал лёгонькое тельце. Он даже устоял бы, если бы у него было две здоровых конечности. Больную ногу пронзила боль, когда он рухнул на лопатки, по счастью, в траву, а не на асфальт. Малец тяжелее, чем показалось. Не сразу получилось вдохнуть. Он, впрочем, быстро подскочил, но не убежал, а тихо уточнил: — Вы папе не расскажете? Вельес в его возрасте не повёл бы себя так (возможно, ему так казалось), но он знал одно: мальчишке влетит за измятые, перепачканные светло-серые шорты, ссадину на коленке и прореху на клетчатой рубашонке. — Нет, — простонал он. Словом больше, словом меньше — всё равно мальцу влетит. — Конечно, расскажем, — послышалось со стороны. Голос принадлежал Ланко, — чтобы подобное больше не повторялось! Странно, но мальчик не взмолился, очевидно, знал, что Левицев умолять бессмысленно. — Кретин, не мог сказать?! — Альфельд явно адресовал оскорбление Вельесу. — В который раз мои старания насмарку?! Его лицо было багровым, когда он склонился. Зол, но помог Вельесу подняться. Не сыну поручил, а сам. Потому что Эвко не пришёл? Нет, здесь, испуганно вытаращил серые зенки, блестевшие, точно дождевые капли. Губы подрагивали. Он же и подал трость. Вельес было отстранился, когда обрёл опору, но, получив замечание, дескать, создаст проблем, если швы разойдутся, присмирел. С помощью взобраться легче, что бы ни диктовала гордость. У солдат само собой разумелось — взгромоздить на себя раненого и унести в безопасное место. У гражданских всё иначе. Поэтому до квартиры добрались скорее, чем приковылял бы сам Вельес. Но приятного ощущения тот не испытал, потому что Ланко принялся отчитывать сына за то, что тот оставил входную дверь распахнутой настежь. — Не до этого было, — оправдался тот. — Я испугался. Эвко забил тревогу. Ему, чужому, небезразличен Вельес. Тот охотно откинулся на кровать и помог ему спустить с себя штаны до колен. Ничего страшного, наверное. Только пара багровых капелек пропитала повязку. Та не присохла, как раньше: не успела. Неприятнее, когда лейкопластырь оторвали от кожи, с ним выдрались и рыжие волоски. Больно: Вельес не понимал, зачем иным омегам и бетам мучить себя растопленным воском, чтобы сделать кожу гладкой. Ему было решительно плевать на растительность на теле любовника. …но всё же любопытно: неужели и Эвко так мучил себя? Вон какие гладкие руки! Возможно, и пах тоже голый. Или аккуратно выстрижен, как у Любека. — Что скажешь? — Альфельд кивнул Эвко. — Оцени. Он экзамен сыну устроил? Скорее всего, так и есть: Эвко коснулся краёв каждой раны. Осторожно, но ощущения неприятные, хотя и не болезненные. После выдал: — Заново шить не надо. Местами надорвано, но… И так заживёт. —Хм-м! — Альфельд нахмурил кустистые брови и поправил очки. — Согласен. Пожалуй, из тебя выйдет толк. Если ума хватит доучиться, а потом производить детей. — Эвко покраснел и опустил голову. Выдаст, ой выдаст себя раньше времени. — Что такое? — Альфельд снял очки, протер — не краешком рубашки — носовым платком и надел. После хлопнул себя по бедру. — Уже?! Дурачина задомозглый! Хотя оскорбление адресовано Эвко, но Альфельд посмотрел на сына с ненавистью и презрением, почесал голову с проседью и застыл. Отмер, когда Вельес сел и подтянул штаны. — Какой срок? — уточнил. И, глядя на мужа, добавил: — Неужели ты, акушер, ничего необычного не заметил? Вельес заметил, как несколько раз моргнул Ланко, после сжал губы и сцепил пальцы. Плевать на то, что раны не перевязаны. Так легче. Так кожа дышала. Вельес принялся одеваться. На забившегося в угол, опустившего голову Эвко страшно было глядеть. — Знал я! — Ланко вскинул голову. Уж кто, а он мужа не боялся. Он подошёл к сыну, взял под руку и взглянул на Вельеса, после на дверь, дескать, «Идём», после шмыгнул за неё. Вельесу этот манёвр не удался. Потому что замешкался. Быстро он двигаться не мог. К тому же лучше поговорить. Он искренне надеялся, что Альфельд не начнёт глубоко копать, выспрашивать подробности знакомства. Несомненно, Вельес одобрил придуманную Эвко легенду — красивую и романтичную, пусть и простенькую, — дескать, познакомились в столичном госпитале. Ранение косвенно подтвердило, что вымысел — это правда. Вельес лечился не в столице, но Альфельду о том знать не следовало. Во вранье легко запутаться. Если тот начнёт глубоко копать, поймёт, что его обвели вокруг пальца. Он отпустил руку Вельеса, сел на край кровати и обхватил голову. Очки сдвинулись, но он не обратил на них внимания. — Скажи правду: тебе нужен этот ребёнок? — глухо спросил. Вельес озадаченно уставился на затянутую голубой, с коротким рукавом, полинявшей от множества стирок, но чистой рубашкой спину. Лопатки выпирали, между ними — мокрое от пота пятно. Что делать с Эвко, неясно. …Вельес уже мог уйти. Раны не воспалены, а швы он и сам снимет. Надрежет бритвой нить и потянет за кончик. …бритвой. Он почесал колючий подбородок. Выбриться надо. От мыслей о чистоте, умывальнике в палате, из которого последние два дня не текла вода, отвлёк Альфельд. Тот повернулся и вопросительно поглядел. Осталось ответить. Правду: — Нет! — Вельес попросту не знал, что делать с Эвко. Не встреться они, не узнал бы о своём истинном. …от которого счастья не прибавилось. — Так я и думал! — Альфельд вздохнул. — Само собой, отрадно, что не отказываешься от забрюхатевшего от тебя омеги, но мне не легче. — Его, как выяснилось, волновал приплод. — Значит, аборту не воспротивишься. Всё разрешилось само собой: Эвко почти добился того, чего хотелось. Вельесу придётся уехать. Всё шло по плану. …но от этого не легче. — Нет! — Вельес не солгал. От мысли, что кто-то посмел лапать его истинного, муторно. — Я тоже считаю, что нам ещё рано обзаводиться детьми. И не против, чтобы Эвко продолжил учиться. — Ну ещё бы ты был против! — Альфельд проговорил на удивление спокойно. Холодно. Но при этом заломил пальцы. Значит, не так спокоен, каким хотел показаться. — Но то, что ответственности не боишься, смягчает моё к тебе отношение, хотя… — он покачал головой, — за то, что умолчали, хочется отходить и тебя, и Эвко ремнём. Надо на это что-то ответить, оправдаться, дескать, не решались сообщить. «Эвко упросил», — самое простое объяснение, но перекладывать вину на одни плечи Вельес не хотел. По счастью, Альфельд сам же и пришёл на выручку, позвав за собой, после отправился в гостиную, явно рассчитывая застать сына и мужа. Те сидели на диване — совсем близко друг к другу. Эвко опустил голову и ссутулился, ладони на коленках — ни дать ни взять несчастный обманутый парнишка. Руки Ланко скрещены, спина безупречно прямая, подбородок вздёрнут, губы сжаты в линию. — Знал! — Альфельд посмотрел на мужа сверху вниз, после хрипло рассмеялся. — Чтобы ты, акушер, и не заметил ничего? Я было решил: растерял ты профессиональные качества. — Знал, — кивнул Ланко, — поэтому выжидал время. Знал, насколько ты будешь категоричен в таком решении. — Он поднялся и разгладил примятую серую хлопчатобумажную рубашку в белый горох. — Но раз так, то… Аборта не будет. Эвко вскинул голову. Вельес уставился в окно. Захотелось покурить, заодно — и обдумать, как выкрутиться. Сказать правду? Исчезнуть? Надо обсудить это с Эвко. Почему? Почему тот молчит? Почему не объявит о своём решении? Неужели настолько зависим от родителей? — И это говоришь ты, кто сделал другим не один аборт?! — Альфельд зло рассмеялся. — Именно: тот не против, кто не сталкивался с этим напрямую. Не ты выслушивал обвинения, когда омега не мог зачать. Не у тебя внутри всё обрывалось, когда тому, кому не нужен сегодня ребёнок, приходилось удалять репродуктивные органы, потому что не всё проходило так, как я рассчитывал. И ты хочешь, чтобы я сотворил такое или позволил кому-то сотворить такое с собственным ребёнком?! «Эвко, Эвко, не молчи! — хотелось взмолиться Вельесу. — Любек беременел и избавлялся от детей. У него без осложнений всё проходило». — А ты не задумывался, что всё дело в кривых руках, а не в?.. — Альфельд собственного мужа ни во что не ставил. …как и сына. Вельес знал, что неприлично — отдавать распоряжения в чужом доме, но не выдержал. Один вымученный шаг, второй — и он встал в середине комнаты. Почти в середине — бакарская люстра вровень с его головой, неприятно, когда её висюльки цеплялись за волосы. — Почему бы не решить вашему совершеннолетнему сыну, как поступить с приплодом? — Эвко, услыхав это, вздрогнул и прижал руки к животу. Передумал избавляться? — Он-то вырос! Вырос, а вы подмяли его под себя и лишили выбора! Я плох, потому что он соизволил выбрать меня, а не вы, сделавшие за него выбор! И теперь!.. — Хватит! — Эвко подскочил. Он порывался несколько раз что-то сказать, но каждый раз обрывал первое же слово. В конце концов выдавил: — Па-ап, у меня всё будет хорошо. На Ланко страшно было глядеть. Он будто враз постарел. Волосы, прежде аккуратно причёсанные, растрепались. Губы неприятно искривились, пока он не заговорил, ледяно и спокойно: — Безумцы. Бестолковые: ребёнка сделали, а ответственность нести не хотите! — Ланко подошёл и ткнул Вельеса в грудь — да так, что тот едва не упал. — Не удивлюсь, если исчезнешь, когда всё будет кончено. — То есть я проделал такой путь, чтобы в итоге бросить Эвко. — Играть, значит, играть. Вельес хрипло рассмеялся. Но сник под недобрым взглядом тёмных глаз. — Почему? Эвко не мог не рассказать тебе о своих родителях. В столице тебе не помогли из-за текучки кадров и постоянного дефицита нужных медикаментов. А вот у нас спокойно, отец «ненаглядного» — прекрасный специалист. — Ланко ценил мужа. Самое любопытное, что он прав. Очень даже. — Папа! — возразил Эвко. — «Пя-пя»! — передразнил Ланко. — Так вот: никто не возьмётся делать аборт моему сыну без моего согласия, уж я об этом позабочусь… — Ты что несёшь? — Альфельд схватил мужа за руку. — Что несу? — Тот вырвался. — То и несу: он… — Ланко кивнул в сторону Вельеса, — бросит нашего ребёнка. Ему обзавестись семьёй ничего не стоит, а Эвко, порченому и потенциально бесплодному, будет труднее найти достойную пару. Из Вельеса только что сотворили чудовище, похитителя чужой невинности, обманщика и мошенника — из того, кто не отказался от Любека и Францишка. Но поведать об этом — окончательно закрепить за собой репутацию подлеца. Эвко вскочил и выбежал за дверь, громко хлопнув так, что стекло задрожало. Вельес повторил бы его манёвр, однако трусом никогда себя не считал, поэтому остался, чтобы разрешить ссору. Нога, которой за сегодняшний день досталось, невыносимо заныла, но он не сел, чтобы не казаться ниже Левицев. Уход Эвко породил тишину. Его родители молчали. Курить хотелось просто невыносимо. Пока тишина, это можно сделать, тем более балкон манил… Вельес с наслаждением вдохнул свежий вечерний, а не спёртый квартирный воздух, прежде чем затянулся. По счастью, детвора разошлась, не придётся никого спасать. Только двое стариков расселись на лавке, поэтому Вельес не решился швырнуть окурок, а положил в угол, рассчитывая выбросить позднее. Возвращаться не хотелось. И не зря: Альфельд поджидал Вельеса, сидя на диване. Он отложил газету, которую вряд ли читал, и указал на место рядом с собой. — Я попросил Ланко оставить нас, чтобы поговорить как альфа с альфой. Вельес сел. Он почувствовал, что вот-вот вспылит. Но ни одного бранного слова не произнёс, только уставился на дужку круглых очков, перемотанную пластырем. — Вам не надоело? — раздражённо спросил. Альфельд несколько раз моргнул. — Надоело. Но я должен узнать: ты собираешься содержать Эвко на заработок мельника? Где ты до этого жил? — уточнил он. Вельес раньше ухитрился увильнуть от ответа, чтобы не выдать место, где родился и вырос, где ждал его сын. Поэтому обошёлся полуправдой: — Дом у нас большой. — …со стариком-отцом. Помню-помню! И в глуши. Не такой уж и старик. Отец старше Альфельда, полностью седой, но здоровья хоть отбавляй, даже зубы сохранились. — В этом ничего предосудительного нет, — раздражённо фыркнул Вельес. — Или те, кто живёт за городом, — отребье, недостойное вас, о великие и могущественные врачи?! — Тихо, — Альфельд поднял руки, — я никогда не считал тебя — и представителей твоей профессии — людьми второго сорта. Тот, под чьим скальпелем побывали и достойные ремесленники, и богатые капризные мрази, не может делить людей по социальному статусу. Когда ты, невзирая на травму, бросился спасать ребёнка, я даже зауважал. И, заметь, не упрекаю тебя за то, что отнял невинность у Эвко (хотя ты мог бы удержать член в штанах), потому что как никто знаю: течный омега — как бомба. Я зол на него — зная, что его ждёт, не уберёг себя и не пересидел это время в безопасном месте. Но!.. — Вельес напрягся, ожидая, что последует за «Но». — Даже если Эвко отучится, где будет работать? Где будет работать? Да местные его на руках будут носить! Папа потому и умер от воспаления лёгких, что его привезли слишком поздно в город. «Обычная простуда», на которую он ссылался, таковой не являлась. А Любек? Он едва не разродился прямо в машине, пока Вельес его вёз в город. Тот его на каждый аборт туда же возил. Воспоминания о муже осадили. Альфельд прав: место Эвко здесь. — Переезжать сюда я не намерен, — отрезал Вельес. …даже если бы не был привязан семьёй. — Вот к этому я веду: вы слишком разные, из разной местности, разного воспитания, разных профессий… — Но природа посчитала иначе. И от этого на душе горько. — То есть мне нужно бросить Эвко, — подыграл Вельес. Всё шло ровно по плану: он — почти — здоров, Эвко избавится от ребёнка и продолжит учёбу. Даже не по плану, а гораздо лучше: не придётся разыгрывать мерзавца-обманщика. Но от этого всё равно не легче. — Ты всё правильно понял, — кивнул Альфельд. И, понизив тон, добавил: — Если оставишь Эвко, Ланко перестанет быть таким категоричным в своём решении. — Я вас понял. — Вельесу опротивел этот разговор — настолько, что хотелось покинуть не только комнату, но и квартиру, и дом с чопорными жильцами-занудами. Ничто не могло здесь, среди старых полосатых обоев, удержать. Эвко и тот не мог удержать. Не должен удерживать… Лёгок на помине. Вельес уставился на него, одетого в лёгкий полотняный костюм, состоявший из просторных штанов и рубашки без рукавов. Кожа плеч розовая, будто у ребёнка, безволосая. Нежный, беспомощный — тот, кого хотелось обнять и никогда не отпускать. Когда из ванной вышел Ланко, Вельес развернулся, чтобы не таращиться так глупо в серые, будто тучи в пасмурную погоду, глаза. Он быстро, насколько смог, подскочил на одной ноге к двери и повернул ключ. Успело изрядно стемнеть не снаружи: пыльные окна между этажами давно никто не мыл. …Хотелось выйти во двор, чтобы вдохнуть прохладный вечерний воздух, но сил хватило только на пролёт. Вельес прислонился к пошарпанной стене и закрыл глаза. Голова кружилась. Раз вышел из квартиры, можно подымить. Вельес не закурил, только помял сигарету, когда раздался стук двери и лёгкие шаги. Дурак, не подумал, что за ним придёт Эвко. Хуже всего, что сейчас они вдвоём. — Мы не любим, когда курят в подъезде, — упрекнул Эвко. — Идём домой. — Домой… — прохрипел Вельес. — Мой дом совсем в другой стороне, — он горько рассмеялся, — где тебе не место. Твой отец тоже так считает. — Осознав, что говорит слишком громко, он понизил тон и добавил шёпотом: — Всё складывается как нельзя лучше. В ответ вздох. Эвко приблизился. Мало этого, он приподнялся на цыпочки. Что натворил? Зачем? Сердце-то заколотилось от мягкого запаха. — Папа заупрямился, — шепнул он в ухо, обдав горячим дыханием. — Не знаю, что делать. Время-то идёт! Он схватился за запястье. Пальцы подрагивали. Волнение, казалось, можно пощупать. — Ты сам искренне хочешь избавиться? — шёпотом уточнил Вельес. Эвко замотал головой. — Вот именно: чем больше времени проходит, тем реже думаю об аборте и хочу оставить ребёнка. Но… Я не смогу окончить… — голос надломился. — Время пролетит очень быстро, а я его упускаю… Я и так ношу рубашки навыпуск, — удалось разобрать сбивчивые тихие слова. Жест красноречивее слов: Эвко крепко сжал запястье, затем приподнял рубашку и приложил чужую руку к низу живота. — Чувствуешь? Любек не делал так. Вельес не догадывался прикоснуться к беременному животу мужа вот так. Только видел Любека. Стройное тело или с раздутым пузом — вот и вся разница в сроках беременности. Есть отличие, как выяснилось, между небеременным и беременным омегой, даже если на первый взгляд тот строен. Низ живота Эвко оказался твёрдым на ощупь, немного выпуклым. Штаны и нижнее бельё мешали, в то время как искушение коснуться горячей гладкой кожи так близко… Вельес не удержался и запустил пальцы под резинку — не только штанов, но и трусов. Так он и думал: под пальцами гладко, Эвко избавлялся от волос везде, кроме головы. Глубже бы залезть, обхватить горячий крохотный омежий член, тем более Эвко не воспротивился, напротив: часто задышал, запах стал сильнее… …но время и не место для этого. И вообще: Вельес не должен трогать Эвко. Он отдёрнул руку. — Идём, — решительно приказал, — поздно уже. После, переставляя трость, с немалым трудом пошёл по лестнице. Наверх.