Грозовые тучи

Вельес пообещал себе не оборачиваться — и всё же обернулся, когда пересёк ворота. В окнах квартиры Левицев он никого не увидел, но, на всякий случай, опустил голову и сделал вид, будто закурил. Он хотел увидеть в тёмном стекле светлое лицо — и не увидел. Только солнце спряталось за серой тучкой. Парило. Стояла духота. Вельес выпустил струю дыма и глотнул раскалённый воздух. Лучше бы Альфельд походил на разъярённого зверя, с налитыми кровью глазами и раздувающимися ноздрями. Но ведь ни один мускул не дрогнул, даже когда отчитывал «блудливого сыночка», только окидывал Вельеса тяжёлым взглядом. В глазах читалось, что он злобу он не выпустил, а затаил. Знал бы он правду, но… Вельес обелит себя, если решится объясниться, но очернит Эвко. Беременность невесть от кого родители тому не простят. Пусть всё остаётся, как есть. Миреши живут далеко, их выпечка в эти края не доезжает. Хоть что-то хорошее, потому что по собственному хлебу Вельес соскучился. Местный неплох, да не тот, чужой. Дома поест вволю, обнимет Францишка… …а вот про Любека не вспомнилось. Вельес остановился, чтобы передохнуть. Нога, как назло, разнылась. И то благо, что он не беспомощный калека благодаря Эвко и его отцу. Отплатил, спас доброе имя — и хватит. А ведь тянуло развернуться, особенно сейчас, когда сгущались грозовые тучи. Асфальт настолько раскалился, что не спасала и толстая подошва. Кто-то прикрикнул, чтобы Вельес сошёл с тротуара, и тот, осознав, что встал прямо посередине, сдвинулся к обочине. Подул холодный ветер. Вот-вот польётся дождь — наверняка ливень. Мгновение — и небо прорезали молнии. Вельес едва успел отпрянуть, когда мимо пронёсся маленький омега, толкая перед собой коляску с оравшим ребёнком. Паника, будто началась не простая гроза, а бомбёжка. Впрочем, этому городу повезло: обошлось разрушенной окраиной. От иных остались только камни да горы трупов, в том числе и детских. И так много их было, что Вельеса в своё время перестала трогать чужая смерть. В раскате грома он далеко не сразу различил скрежет резко затормозившей машины, увидел раньше, чем услышал. И узнал громоздкий «Ровиш», даже с поднятым верхом. — Кого я вижу? Садись! — Гедеона, точнее, его длинный нос, вспомнить несложно. Вельес думал недолго. Если бы не гроза, он бы, несомненно, отказался, доковылял до вокзала, преодолел боль, но не развернулся бы. В ливень ему хотелось пойти назад… Поэтому пришлось обойти машину и сесть рядом с Гедеоном. — Куда везти? — уточнил тот. — Поближе к вокзалу. — Вельес, не спросив разрешения, вынул папиросу, хотя табак надо бы поберечь. Курить хотелось неимоверно. — Где тебе удобно, потом сам дойду. Глядишь — и дождь закончится. …а вот грозовые тучи не разойдутся. Чутьё подсказывало: это только начало. — К вокза-алу? — Гедеон вытаращил глаза и открыл рот. Проморгавшись, уточнил: — Ты же ещё хромой. Неужели вас, калек?.. — Я насовсем уезжаю! — Вельес отвернулся — не потому, что ему стало стыдно глядеть в чужие глаза, а чтобы в его собственных Гедеон ничего не прочёл. Зря, проклятье! Мог бы придумать что-нибудь другое. Только-только выпала возможность не идти в такую даль пешком, уточняя у прохожих ориентиры, а проехаться на машине, шедшей удивительно мягко по выщербленной дороге, как Вельес всё испортил. Кто его, спрашивается, тянул за язык? — Поссорились? Или?.. — Гедеон фыркнул. — Или! — Вельес не стал надеяться, что всё обойдётся коротким объяснением. — Просто мы не пара, увы. Да, голову потеряли оба, однако на поверку оказалось, что ни он, ни я не готовы создать то общее, что должно быть между двоими — уж слишком огромная разница. Кто он — и кто я? — Он даже частично сказал правду. Гедеон подходил Эвко гораздо больше. — Прости… — За что? — А?.. — Вельес в последний раз затянулся и выбросил окурок. Дождь заливал лобовое стекло, отчего город и дорога размывались. Дворники едва справлялись. — За что, спрашиваю, просишь прощения? — А-а-а… — Машина резко затормозила, когда регулировщик перекрыл движение. Вельес едва не ударился головой. — Я не дурак, вижу, что Эвко тебе нравится. А мы… — …уже большие, поэтому занимались взрослыми вещами, — резко оборвал Гедеон. Головы он не повернул, вытаращился на дорогу и ждал, когда сможет двинуться дальше. — Видишь ли, я знаю, как пахнет Эвко, с детства. Не заметить, что его запах поменялся, не смог. Долго думал, но… Он не договорил: пришлось проехать дальше. А вот горечь в его голосе Вельес уловил. Чутьё подсказывало: Гедеон примет Эвко любым. Вряд ли с чужим приплодом в пузе, но ведь об этом говорить вовсе не обязательно. И Левицы умолчат об аборте. Фальшивый роман с Вельесом не спас, но смягчил репутацию Эвко. Неясно, как Гедеон отнёсся бы к правде — принял бы или отверг. «Пусть Эвко будет счастлив», — мысленно пожелал Вельес. Гедеон должен вызвать раздражение, однако не вызвал — хотя бы потому, что довёз до привокзальной площади, а не высадил где-то по пути. Да, молчал, и в молчании этом ощущалась обида и горечь, однако не бросил. Более того, предложил деньги. — На билет, — пояснил, глядя прямо в глаза из-под кепки. — Если надо, скажи: дам больше — на продукты и табак. В его голосе послышалось раздражение. Взять бы и отшвырнуть клятые, сложенные пополам бумажки! Чего удумал — купить Вельеслава Миреша! — Проезд для меня бесплатный, — пояснил тот. «…поэтому купюрами подотри себе жопу!» — мысленно закончил Вельес, хотя осознавал, что деньги бы пригодились — хотя бы на папиросы. — Как знаешь! — Гедеон сунул руки в карманы клетчатых серо-чёрных широких вельветовых штанов. — Если бы не толпа, — Вельес поозирался, — то я бы тебе врезал. Ненавижу, когда меня пытаются купить. — Эй, я, вообще-то, помочь хотел. Вижу же, что беден как… Эй-эй, ты что творишь? Что творит? Раз деньги позволяют, Гедеон купит себе новую рубашку, не менее щегольскую, чем эта, бледно-голубая, но с чёрной каймой на рукавах, кармашке и воротнике. Пуговицы и те чёрные. Швы затрещали. И пусть. Гедеон знает, что с Вельеса сейчас взять нечего. Он тряхнул пышной шевелюрой и подобрал упавшую кепку. — Если бы не в моих интересах было, чтобы ты уехал, то так легко бы не отделался, — сплюнул он и, развернувшись, спешно направился к выходу, напоследок буркнув: — Вот и делай добро… …Да уж, добро, задумался Вельес, сидя на лавке и куря на привокзальной площади. Он злился не только из-за того, что его сочли продажным, но и из-за потери доброй половины дня. Поезд прибудет только к полуночи. Хорошо бы поесть, но о том, чтобы вернуться к Левицам, не могло быть и речи. Только и осталось похрустывать суставчиками. Вельес затушил окурок и спрятал в пачку. Папиросы не те, что он курил, а дороже и приятнее. Пачка глянцевая, с серебристой каймой. Эвко денег не пожалел. Проклятье, он дал больше, чем Вельес подарил ему, хотя, как утверждал, много. Если обман со стороны альфы его родители простят, то блуд, пусть и вследствие течки — никогда. Любека тоже не простили бы, если бы Вельес не прикрыл позор. Даже и не прикрывал, а действовал по принципу: сам натворил — сам расхлёбывай. Францишка любил, само собой, а вот мужа… Радость от скорой встречи с сыном умалилась нежеланием видеть Любека. Может, так и не было бы, если бы не Эвко. Хватит, встрепенулся Вельес и с немалым — нога всё ещё давала о себе знать — трудом поднялся, после поковылял куда глаза глядят. Он неторопливо отошёл в сторону, когда кто-то прикрикнул, чтобы посторонился. Вокзал — на то и вокзал, что прибывшие тащили тяжеленные чемоданы. Прошедший мимо толстопузый коротышка наверняка приехал на неделю-две, а вещей собрал, будто вознамерился остаться насовсем. Знакомо, пройдено. Сопровождать гражданских в безопасное место Вельес не любил, потому что они — груз, тянувший солдат в пропасть. Однако деваться было некуда… — Хо-хо, погляди, кого я вижу! — раздалось пьяное. Краем глаза Вельес заметил выкрашенную некогда синей, а теперь заметно облупившейся и выгоревшей краской вывеску. «Пивная», различил он истёршиеся буквы. И дверь пошарпана. — Служивый, подь сюда! Неужели обратились к Вельесу? Если на двоих забулдыг он не обратил внимания, то теперь повернулся. Красная рубашка пусть и вылиняла, но привлекла взгляд. Похоже, Ванок там, где питейные. Вельес направился к нему. — Здоро́во! — Он протянул руку. — Здоро́во! — Хватка Ванока ни на что не годилась — уж слишком слабенькая. Ещё и ладонь подрагивала — ой, допьётся! — Куда это ты намылился? Глаза с покрасневшими белками выпучились. Вельес слишком поздно сообразил, что рюкзак выдал его с лихвой. Признаться? — Домой. Любовь — это хорошо, а родители не менее важны. — Порочить Эвко он ни в коем случае не собирался. — Их тоже проведывать надо. — А своего почему не взял? Чем не повод познакомить не отходя от кассы? — Вот же прилипчивый тип! Даром, что пьяница, подозрительный прищур не заметил бы только слепой. — Потому что далеко. И-и-и… — Вельес махнул рукой, было полез в карман за папиросой, но передумал. Поделиться он бы рад, но не тогда, когда запас подходил к концу. — Какая разница? Всё равно рано или поздно познакомятся. Да и мой отец простой, в отличие от этой интеллигенции, будь она неладна! Его надо подготовить, научить, как поладить с родителями Эвко… — А вот это ты зря! — Ванок — счастья ему! — достал из кармана кисет, газету, оторвал кусок и свернул самокрутку. — Хорош табак. Братец снабжает. Если бы не он, уши бы пухли. А вот отца стыдишься зря. Горьевич — и с ним не поладит? Ха, если бы не ладил, не тащил бы мразь последнюю с того света на этот. А то, что строгий, так ему профессией положено. Чтобы у него не баловали! Так что не стыдись. Вельес охотно закурил. Ванок свернул самокрутку и себе. В работе Альфельд, вероятно, и ладит со всеми, в жизни — увы. Хочет ровню себе, только подыскивает её своему сыну. И нашёл же! Вельес сжал руку в кулак. — Горьевич, может, с моим и поладит, а вот поладит ли мой с Горьевичем… — сказал он, чтобы поддержать беседу. Некоторое время они молча курили. Приятель Ванока, толстопузый, рыхлощёкий, с жиденькими русыми усами и мешками под глазами не курил, только стоял — настолько неподвижно, что Вельес не сразу вспомнил, что их у порога трое. Впрочем, разубедился в обратном, когда Ванок повернул голову. — Ну что, Пьетрок, угостим служивого? Во сколько отъезжаешь? — второй вопрос он задал Вельесу. — Почти в полночь, — отозвался тот. — Значит, угощаем. Судя по неприятно скривившемуся рту, Пьетроку затея не понравилась. Он снял шляпу, затем утёр лысину ладонью, после отворил скрипучую дверь, из проёма пахну́ло смесью курева, пива и блевотины. Паршивое заведение, зато Вельес скоротает время — хотя бы немного — за бокалом пива. Во хмелю веселее, дурные мысли улетают прочь. Судя по заплёванному полу и объедкам на столешницах, здесь не убирались. Пузатый круглолицый человек в грязном переднике налил в захватанный стакан пиво. Вельес вскоре понял, отчего Пьетрок не был доволен его появлением. Чем-то тот, очевидно, обязан Ваноку, раз расплатился и за пиво, и за несколько пересушенных, наверняка костлявых рыбин. Хотя пивная слишком грязная, вонючая, однако любимая, судя по количеству людей. Троице едва удалось пристроиться в углу, пусть и пришлось сдвинуть газеты в сторону, на что здоровенный круглоглазый пьяница недовольно рыкнул, но, завидев Вельеса, сник. — Ну вот, а ты морду кривил, — хохотнул Ванок, повернув голову к Пьетроку. — Если бы не он, — кивнул в сторону Вельеса, — стояли бы в очереди, — указал на человека, стоявшего у двери. — А так служивых ценят здесь. А вообще я горжусь, что с тобой познакомился. Сам по состоянию здоровья не смог… Пил бы меньше, тогда бы смог и служить, и воевать. Получилось, что алкоголь — не враг, а друг. — …может, расскажешь? — Пьетрок, изрядно повеселевший, шлёпнул по плечу. Вельес вздрогнул и поперхнулся пивом, слишком горьким и явно несвежим. — Что именно? — уточнил он, прокашлявшись. — То, что мне в больничке рассказывал! — Ванок похлопал по его спине. Вспомнить бы, что рассказывал в полубреду… Ясно, отчего здесь так темно, пришла в голову мысль. Потому что на всё помещение только одна тусклая лампочка, светившаяся жёлтым. Понятно, почему здесь всё настолько запущено. Потому что хозяин слишком жаден, чтобы платить уборщику. Мог бы найти помещение не в подвале, куда, спускаясь, кто-то, подобный Вельесу, мог сломать ногу — уж слишком круты ступеньки. Днём не было бы необходимости тратить электричество и, соответственно, платить за него. В хлебной лавке Мирешей всегда чисто, потому что Теуш следил за порядком. Однако такой огромной очереди, как сейчас за пивом, никогда не было. Немалую роль играло местоположение, осознал Вельес. Стоило обсудить с братом эту идею. Один глоток, второй-третий… Руки пропахли рыбой. Язык развязался. Воспоминания посыпались, однако довоенные. События, что случились во время неё, лезли только в воспалённую лихорадкой, а не нетрезвую голову. — С голоду не помрёшь! — Пьетрок, улыбаясь во весь рот, демонстрируя испорченные, жёлтые от табака зубы, постучал по плечу. — И отстаивал нас, и хлебом потом накормишь… Ув’жаю! Он изрядно нализался, что неудивительно — скорее всего, они с Ваноком здесь с утра ошивались. Благо Вельесу выпал шанс поберечь свой табак. Да и тот, что выращивал брат Ванока, оказался хорош. Начало вечереть, когда они распрощались. Вельес отирался неподалёку от вокзального туалета, потому что пиво просилось наружу. Благо Ванок ссыпал табака и поделился газетной страницей, поэтому получилось поберечь папиросы. Табак оказался крепким — настолько, что Вельес, привычный к нему с отроческого возраста, закашливался и в горле саднило. Пришлось несколько раз сплюнуть горькую слюну. В здание вокзала Вельес вернулся, когда желание отлить перестало быть слишком навязчивым. Хотя почти стемнело, однако времени всё равно оставалась уйма, а вот людей… Тем лучше, если в поезде будет немноголюдно. Можно будет вытянуть ноги на скамье, а не дремать сидя. Внутри стояла духота, поэтому Вельес только бросил взгляд на огромные часы над кассами. Рано слишком… Придётся прогуляться — хотя бы по перрону. Или всё же по привокзальной площади? От мысли, что нужно снова спуститься по крутым ступенькам, в бедре заныло. Вельес с трудом сошёл по ним, когда приехал в первый раз. Сумку нёс Эвко, беременный Эвко, а он не смог ему помочь! Хуже всего, что пришлось выбрать меньшее из зол и пойти на обман, как тогда казалось, спасительный. Как выяснилось, никакой не спасительный. Ложь породила только муки совести — за то, что спутался с Эвко, хотя знал, что отношения изначально обречены… — Вельес! — Вон, даже голос померещился в воплях оравы ребятишек — и куда родители их тащили в такое время? Ещё и младенец на руках кричал. Очевидно, решили покинуть это место, судя по чемоданам, коляске, загруженной не ребёнком, а коробками и мяукавшим котом в закрытой корзинке. — Я так долго тебя ждал. Боялся, что ты уехал на другом поезде. Нет, не может такого быть… Вельес выпил лишку, голова кружилась. Он развернулся. Светлые брючки и пиджак, который Эвко запахнул. Разве прохладно? Не может быть! После грозы снова жарко. — Ты… — Вельес сморгнул, — что здесь забыл? Если Эвко захотел уехать с ним, то это глупая затея. Тот улыбнулся и шагнул к нему. — Дуюсь на родителей, — признался. Улыбка тут же пропала. — Сбежал, чтобы не слушать упрёки. — Мозг выели? — Вельес было достал свёрток с табаком, но передумал: Эвко — пока — беременный. — Хуже. Затребовали поведать обстоятельства нашего с тобой знакомства — фальшивого, конечно. Паршиво, что досконально выспросили, где и как произошла случка. Я было ответил, что ты нагрянул в гости, когда случилась течка, благо вовремя вспомнил, что… — Эвко резко замолчал, потому что по лестнице поднимались. Глупый разговор, ещё и в таком месте. Вообще встреча глупая, ненужная, взбередившая душу. По легенде Вельес трахнул Эвко в нужнике. Когда прохожие удалились, разговор возобновился: — А хуже всего, что у папы хорошая память. Он помнит, какое время назад мы якобы… Видишь ли, у меня это произошло раньше, поэтому… Вельес понял, о чём речь, только забыл, о чём разговор. Он не выдержал и увёл Эвко прочь — от порога, вокзала и людей к иллюзии, что они вместе. Остановившись на площади и сев на скамью, они продолжили беседу. Ланко заподозрил сына в блудливости, поэтому не воспротивился тому, что Вельес отирался в его квартире. Он как никто знал о последствиях абортов и не желал такой участи своему ребёнку. Поэтому был готов всю жизнь терпеть крайне несимпатичного ему зятя. — И ты признался, что не я отец? — уточнил Вельес. Вздох в ответ. — Прости, но нет. Струсил! — Эвко, сидевший на другом краю скамьи, опустил голову. Светлые волосы упали на лицо, руки по-прежнему он прижимал к груди. — Прости. Вельес не обнял его, чтобы — мало ли что? — не увидел знакомый Левицев — хотя бы тот же Гедеон. Его имя не обелено. Неприятно, но… Это не имело никакого значения. Он уедет. Вельес закурил, но дым выпустил совсем в другую сторону, чтобы Эвко не вдыхал. Во рту горько — не от пива. На душе противно. — Что ты сказал? — уточнил он и уставился на давно не стриженный куст шиповника. — Что, по всей видимости, у меня должна родиться двойня. Ну вот, теперь Вельеслава Миреша невзлюбят вдвойне. Не стоило лгать… Только цена этой лжи — почти здоровая нога. Пожизненная хромота — мелочь по сравнению с протезом или костылями. Однако всё же едкое чувство омерзения не давало покоя. — И он поверил? — уточнил Вельес и повернул голову. Зря, потому что Эвко встал, и взгляд упал на живот, скрытый просторной одеждой. — Вроде бы да. Попросил только не лгать, потому что это очень важно: чем больше срок, тем опаснее делать аборт. — То есть… — То есть пришлось бы рожать, а мне надо вернуться в университет. А так уже завтра буду в больнице. Эвко пошёл до конца, потому что слишком сильно хотел избавиться от ребёнка. Оно и правильно, наверное… У него вся жизнь впереди. Шанс создать семью без чужого приплода гораздо выше, чем с оным. Вельес оправдывал Эвко как мог, мысленно, но неискренне. Потому что чувствовал себя так, будто Левицы толкнули его в дерьмо, а вытаскивать не собирались. «В дерьмо я ступил добровольно», — напомнил он себе, а вслух произнёс другое: — Зачем ты пришёл? Он выбросил окурок. Эвко потоптался. Ветер потрепал лёгкие брючки. — Ну-у, воспользовался случаем, что мы с родителями в ссоре. Я раньше так делал, а отец меня наказывал — брал в больницу и заставлял ухаживать за лежачими. — И сейчас накажет. — Вельес встал и уставился уже снизу вверх на освещённое луной лицо. — Нет. Папа не позволит, потому что мне нельзя поднимать тяжести. Хотя… — Эвко покусал губу, — всё равно избавляться, так что не имеет значения, выпорет или нет. А ещё помню, что ты ушёл с пустыми руками. Вот, принёс. Вот что он прятал под пиджаком — газетный свёрток, от которого шёл запах выпечки. Сам успел? Вряд ли: если Левицы целый день выясняли отношение, то им было не до готовки. Проклятье… Ну почему встреча с истинным началась со лжи? Почему не раньше, когда оба были бездетными? Почему — и зачем — Вельес вообще встретил Эвко? Зачем тот пришёл, в конце концов? Разбередил душу только. Теперь прибавится переживаний, удачно ли добрался. Ведь, привлекательный, может стать жертвой какого-нибудь одуревшего от отсутствия постельных утех ублюдка. Вельес угощение взял, но с условием, что Эвко сейчас же отправится домой. Сядет в такси — «Рейбаун» с помятым задом и шашечками совсем недавно ждал пассажира — и уедет. Гнев Альфельда — лучшее из плохого, что могло произойти. Эвко пообещал, но, проклятье, положил ладонь, мягкую и тёплую, даже не взмокшую, поверх Вельесовой. Это он зря сделал, потому что захотелось прижать его к себе, поцеловать. Вельес ушёл, увы, небыстрым шагом. Убрался, прижимая к груди драгоценный свёрток, вдыхая запах выпечки. Надо бы спрятать в рюкзак, чтобы не искушаться. Остаток времени он проводил либо в здании вокзала, в кучке людей, терялся среди них. В одиночестве только покурил на перроне. Когда пришёл поезд, Вельес облегчённо выдохнул. С путями и составом не случилось ничего, не придётся здесь застрять и тем самым — искушаться возвращением к Левицам. Он уедет — домой, к сынишке; к Теушу, которому пришлось несладко. Поведает байки отцу и выпьет с ним. И забудет этот город и Левицев. Только, как назло, отчего-то запахло Эвко, когда Вельес его вспомнил. Слюна приобрела вкус, как тогда, когда они впервые поцеловались. От воспоминаний отвлёк проводник, открытая металлическая дверь и чёрное в тусклом свете фонарей перрона нутро поезда. Вскоре Вельес оказался внутри пахнувшего дымом и по́том вагона. Место отыскалось без труда — и он уселся, замер и закрыл глаза, чтобы сразу уснуть. Открыл, когда прозвучал гудок — сигнал того, что очередная страница в жизни перевёрнута, точнее, откинута назад, и Вельес вот-вот вернётся к тому месту, на каком остановился перед тем, как ему пришла повестка. Он взглянул в окно, грязное настолько, что силуэты едва различались, когда поезд тронулся. Кто-то в светлом пошёл прочь от поезда. Вельес заставил себя не думать, что Эвко наплевал на его просьбу и остался: светлые костюмы летом носили многие. Он отвернулся и уставился на храпевшего толстого соседа в полосатой рубашке. Ему бы так вырубиться и проспать всю дорогу. Чтобы, пробудившись, начать новый день с чистого листа.