Алхимик

— Упрямый дурак! Агар с трудом удержался, чтобы не вышвырнуть кузнецовскую лабораторную в мусорницу. После первой — второй в семестре, не той, с которой Гарик сбежал ради «кайена», — работы у него появились подозрения; следующая их укрепила; и вот сегодня сомнений не осталось. Кузнецов нарывался. Сознательно, последовательно и необратимо. Все задачи решались практически идеально… но в каждой ответ был неправильным. Ошибался Гарик в таком дважды два, что поверить в нечаянность не получалось. На лекциях гадёныш вёл себя тише воды ниже травы, на лабораторных молча терпел все Агаровы измывательства… и, кажется, мстил в письменных работах. Ставить неуды за грамотные, изящные, на какие и большинство профильников не способны, почти-решения не поднималась рука. Ставить выше — формально не было никакого повода. Телефон муркнул оповещением мессенджера. «Агар Виссарионович я бы хотел узнать результаты лабраторной», — писал Гарик. В орфографических вопросах он, кажется, был совершенно необучаем. Или имел что-то против буквы «о» и запятых. «У вас «отлично», Кузнецов», злорадно набрал в ответ Агар. «Поздравляю». «Я думаю вы невнимательно проверяли Агар Виссарионович», прилетело в ответ практически без паузы. «Я уверен что ошибся». Агар вздохнул и уставился в пустоту лаборатории. Прятаться тут от Аламара и его минобровской проверки удавалось неплохо; Кузнецов оказался орешком покрепче. — Да какого хрена я вообще от него прячусь? — вопросил Агар у центрифуги. Центрифуга укоризненно — и, кажется, с оттенком презрения — гудела. «В лабОратории», быстро набрал Агар. «Через пять минут». Моментально, словно Гарик только того и ждал, прилетевшее «Ок» разбило надежды на то, что мелкого вредителя уже увёз очередной «кайен». Агар откинулся на стуле, положив ноги на приставной стол, и уставился на настенные часы. — Можно? — спросил Кузнецов через три с половиной минуты. Агар, не глядя на него, махнул рукой. Гарик подошёл, вгляделся в собственную работу… Октябрь начался дождями, и зелёные кеды все были в бурых крапинках грязи, словно не подвозили Кузнецова на машине к дверям учебного корпуса. — Вот тут у меня девять получилось, а должно было — семь. — Со всяким может случиться, — философски прокомментировал Агар. — Я верю, Кузнецов, что вы, студент прикладмата, скоро научитесь считать до десяти. — А во второй задаче я не доделал… — Да ничего страшного, — искренне сказал Агар. — Вы, главное, детей доделывайте. А то приходят недоделанные дети, пишут недоделанные работы… Замкнутый круг какой-то. Идите, «отлично». — Но у меня же ошибки в каждой задаче, — Гарик смотрел с упрёком, топтался на месте и никак не желал уходить. — За что отлично-то? — Ну, например, за честность? — предложил Агар. — Нечасто такие порядочные студенты встречаются. Ну или за красивые глаза… У вас ведь красивые? Я как-то не разглядывал, но допустим, что так. Вопрос исчерпан? Кузнецов отвернулся, побрёл, подволакивая ноги, к двери… и вдруг решительно развернулся. — Вы меня совсем не замечаете, Агар Виссарионович? — тихо спросил он. — Я очень стараюсь, Кузнецов, но пока вы тут топчетесь — это сложно, — вздохнул Агар, вставая со стула. — Чего вы вообще хотите-то? — Вас, — уже совсем едва слышно откликнулся Гарик. И, прежде чем Агар успел хоть что-то достойное в ответ придумать, в два шага пересёк разделявшее их расстояние, встал вплотную, прижавшись грудью… Сухие обветренные губы слепо, неловко ткнулись Агару в подбородок, руки вцепились в борта жилета. Целовался Гарик отчаянно-неумело — особенно для того, кто привык в дорогие машины запрыгивать по первому звонку. Пахло от него осенним ветром и молодостью, тёплой кожей и — чуть-чуть — шоколадом; по плечам и рукам бежала крупная дрожь. Агар досчитал до пяти, запоминая весь этот нервно-горячий ураган; все чувства будто взорвались хором, едва не заглушив куда более тихий голос совести и разума. А потом, на счёт шесть, сжал в пальцах ворот кузнецовской клетчатой рубашки и оттолкнул от себя, тряхнув, будто тряпочного. Брезгливо убрал руку, и на пол упала оторвавшаяся пуговица. — Агар, — как-то особенно жалобно, чересчур даже, протянул Гарик, уставился собачьими карими глазами, облизнул губы. Агар отвесил ему пощёчину: ударил раскрытой ладонью, не больно, но звонко, так унизительно, как только мог. Вложив всё презрение в этот удар — презрение к нему и к себе. — Ваши блядские выкрутасы, Кузнецов, — хрипло сказал он, глядя, как на пунцовой щеке проступают ещё более тёмные следы его пальцев, — меня не интересуют. Мне плевать, как вы привыкли добиваться своего, и узнавать я не намерен. Гарик прижал ладони к пылающему лицу, сжался, ссутулил плечи. Агар снова смерил его взглядом — от встрёпанных светлых волос, алых щёк, по-рыбьи приоткрытого рта до длинных ног в драных узких джинсах. На глаза снова попались пятна грязи на проклятых зелёных кедах… которые, провались они в ад вместе с мелким выблядком Кузнецовым, уже снились не раз… — Папик на «крузаке» отставку дал? — скривившись, спросил Агар. Нарочно добивая, втаптывая в грязь каждым словом. — Решили замену найти? Извините, блядями не интересуюсь, Кузнецов. Да и машина у меня попроще, не дотягивает. Вон отсюда. Гарик глянул на него, зло прищурившись, закусил губу. Развернулся на месте, как робот и, хлопнув дверью, вышел из лаборатории.