***
В науке строительства воздушных замков Гарик бы давно профессором стал. Или мастером спорта международного класса, если бы по ней олимпиады проводились… Но как-то получалось, что пока только заслужил по всем фронтам гордое звание долбоёба. В детстве — лет так с пяти — главным жителем гариковского воздушного замка был отец. Он мог быть сильным, или мудрым, или добрым; мог быть справедливым, но безжалостным к обидчикам своего сына. Он действительно жил в замке и был то королём, то могущественным чародеем, то президентом далёкой страны, то, потом уже, выдающимся математиком… Какое-то время — даже владельцем фармацевтического завода. Отец менял лица, призвания, миры и декорации. Не менялось только одно: Гарик был ему нужен. Всегда. И любым. Воображаемый отец гордился своим не менее воображаемым сыном. Потом Гарик был нужен воображаемым друзьям, воображаемой матери, воображаемому любовнику… Головокружительные трипы в идеальный мир, и никакой химии, исключительно природная ебанутость. Счастье даром, в любое время, без побочных эффектов… Побочные эффекты всё-таки были: когда, не уследив, позволял смешиваться фантазии и реальности. Когда вдруг населял свои воздушные замки живыми людьми. Заигравшись, слишком легко было увидеть то, чего нет… И вновь ловить от жизни уже неиллюзорных пиздюлей, встречая недоуменные взгляды и насмешки. Иллюзии спадали, срывались, как присохшие бинты с незажившей раны, и заново кровили растравленной болью. Проще было с самого начала строить замки целиком и полностью из иллюзий: так риск нарваться куда меньше. И когда, казалось, техника безопасности при строительстве воздушных замков многократно на своей шкуре проверена, испытана и усвоена так, что от зубов отскакивает — судьба, конечно, не могла не подкинуть Агара. И ведь, по правде говоря, Гарик до сих пор был уверен, что не был для Агара одним из. Выхватывал ведь каждый знак, каждый взгляд, каждую едкую подъёбку — ему, персонально ему, Кузнецову! Радовался как дурак: вся группа от Агара скупые команды в общем чате получает, а у него — персональный диалог! Да что там, на дне рюкзака до сих пор шуршало — фантики от злосчастных конфет из агаровского кабинета рука выкинуть так и не поднялась. Вот только… Как там сказал Агар? Кузнецов, мол, часто допускает незначительные ошибки? Ага, так всё и есть. Чувства-то у Агара Гарик в самом деле уловил. А что плюс с минусом перепутал — так это мелочи, блядь. Если по модулю смотреть. Кай из дурацкого анекдота из букв «Х» «У» и «Й» слово «вечность» собрать никак не мог? Сосунок этот Кай: Гарик вот из «ненавидит» — «влюблён» сложить умудрился… Школьный психолог, усталая тётка с неестественно-чёрными волосами и почти мужскими усами над верхней губой, время от времени проводила с Гариком, ребёнком из социально неблагополучной семьи, профилактические беседы. Обоим участникам этого унылого действа одинаково ясно было: на отъебись. Довольно быстро они даже пришли к негласному соглашению: психолог не лезет в Гариковы замки, а он за это даёт правильные ответы на её вопросы. Но кое-что ценное из тех встреч на отъебись Гарик всё-таки вынес — не благодаря усатой психологине, а скорей вопреки: оборонять свои воздушные замки он готов до последней капли крови, как ебанутый камикадзе. Но пасаран, отступать некуда и всё такое вот. Попытки развенчать иллюзии — на его же, Кузнецова, благо! — словно срывали в голове предохранитель. Словно вся боль, злость и обида, что скрывались за стенами воздушных замков, в один миг выплёскивались наружу раскалённой магмой, катились по венам в бравурном марше, не оставляя никаких шансов остановиться, задуматься, взять себя в руки… …а на руинах оставались лишь тошнота, усталость и тряские, липкие от пота ладони.***
Сидя в университетском туалете, Гарик методично, с брезгливым удовольствием — ну типа как прыщи выдавливать — перебирал один за другим собственные проёбы. Пара закончилась — на перемене собратья-студенты дёргали дверь гариковской обжитой кабинки, материли засранца, оккупировавшего места общего пользования, и вволю развлекались предположениями, кто и чем там занимается… Выйти в такой ситуации мог бы только самоубийца. Звонок на следующую пару уже посулил Гарику освобождение из сортирного плена, но дверь снова открылась. В кабинку, впрочем, ломиться новые посетители не стали: один, судя по звукам, включил воду в раковине, а другой принялся открывать окно. — Какой пример вы подаёте студентам, Александр Маркович, — насмешливо сказал Агар. Гарик обмер. Его кеды теоретически могли увидеть, и тогда… Додумывать было страшно, и он просто затаился, надеясь, что ректору с Агаром не придёт в голову заглядывать под дверь кабинки. — Студенты на паре сидят, — откликнулся ректор. — А про пример… Кто бы говорил. Едкий дым пополз по туалету. Вода в раковине булькала. — Не подпишу, — наконец сказал Александр Маркович. — А куда ты денешься? — невозмутимо спросил Агар. — Министерский хрен был… убедителен. Хорошо ещё, что по собственному желанию предложили. — Да пошли они, — взвился ректор. — Кому из моего вуза уходить, а кому оставаться — мне решать, а не им! — Дыма без огня не бывает, Саш, — оборвал его Агар. — И это я не про твои сигареты сейчас. Слухи пойдут, не могут не пойти. Тебе скандал нужен? Как пидор-препод невинных мальчиков тут совращает, а пидор-ректор его прикрывает? — Дым без огня ещё как бывает, — веско сказал Александр Маркович. — Простенькая химическая реакция — и готово. Погоди… Или ты хочешь сказать, что огонь таки был? Агар молчал. Гарик чувствовал себя натянутой до предела струной, которая вот-вот лопнет. — Вот видишь, Саш, — невесело усмехнулся Агар. — Даже ты уже во мне сомневаешься. Но ладно, не туалетные это разговоры. Пойдём к тебе заявление писать. Уйду по собственному желанию, с гордо поднятой головой.