***
— Я бы не стал предлагать вам деньги, Игорь, — чуть улыбнувшись, сказал Роланд. — Это оскорбило бы… Не вас и даже не меня, но моего брата. Полагаю, вы получаете у него достаточно, хотя, простите, по вам не скажешь. — Не всем же быть мажорами и понторезами, — огрызнулся Гарик, демонстративно оглядев салон Роландовой машины: светлая кожа, словно созданная для того, чтобы смущать тех, кто лезет в него в драных джинсах и грязных кедах, всё даже на вид чертовски дорогое. Мысль, что из-за любимых тряпок, которым никогда не придавал особой роли, выглядит он стрёмно, неприятно кольнула. Гарик загнал её подальше, но если Роланд смотрит на него как на гадкого утёнка — неудивительно, что и Агар всерьёз не воспринял… — У вас очень открытое лицо, Игорь, — сказал Роланд то ли с осуждением, то ли с одобрением. — Вам стоит научиться прятать свои эмоции лучше, вас слишком легко «считывать». Гарик с трудом сдержал детское желание показать ему, такому до отвращения напыщенному, средний палец и предложить считать это, раз такой считывальщик нашёлся. Но — не первый раз и, чуяла жопа, не последний — Роланд Железнов зародил что-то вроде неуверенности. Виртуальный список «на подумать» стремительно удлинялся. — Я мог бы рассказать вам, Игорь, что заставило пойти на эту встречу — заметьте, одинаково неловкую для нас обоих — меня самого, — чуть скривив губы в своей слащавой, наигранно-наивной улыбке, предложил Роланд. — Не думаю, что вы мне поверите, но вдруг… Как, по-вашему, Игорь, что мы сейчас делаем? — Хернёй страдаем? — предположил Гарик. — Или вы про разработку антибиотика? — Про разработку, да, — Роланд ничем не выдал раздражения. — Игорь, для Арчи, для Агара, да и для вас это игрушки, да? Соревнование в фаллометрии. Гарик моргнул, но быстро перевёл незнакомое слово на привычный язык и ухмыльнулся: что-что, а подмечать самую суть Железнов-младший умел не хуже брата. Мерянье хуями, лучше и не скажешь. — А вы понимаете, Игорь, что мелианцин — это антибиотик последней надежды? — тихо спросил Роланд. — И называют его так не ради красного словца. Для многих, очень многих этот антибиотик — единственный шанс на жизнь. И пока мы играем — вы играете — в войнушки, умирают люди. А ведь это не игра, Игорь. Не соревнование «кто из Железновых круче». Это гораздо, гораздо больше. Жаль, что Арчибальд никогда не понимал настоящей цены доставшегося ему производства. Цены не в деньгах, не в статусе, не во власти. И не научил понимать это своих соратников. — Вы добро, мы зло, — кивнул Гарик. — Может, дальше? А то часики-то тикают. — Вы знаете, что такое «монополия»? — внезапно спросил Роланд. Гарик, почувствовав прилив гордости, кивнул. Было бы совсем херово выставить себя дураком перед этим пижоном… А ведь выставил бы, не заставь его шеф зубрить всякую непрофильную хрень. Понимать Гарик с этой долбаной вышкой действительно стал больше, тут не поспоришь. — Представьте, что будет, если антибиотик последней надежды окажется полностью в руках моего брата, — продолжил Роланд. — Если он успеет запатентовать его первым, получит лучшие условия… — А у вас, Роланд Морганович, спина не чешется? — едко спросил Гарик. — А то, похоже, крылышки уже растут, такой вы прям ангел получаетесь. Роланд печально улыбнулся. — Я не особо надеялся, что вы поверите, Игорь, — вздохнул он. — Альтруизм — не то, чему учит общение с моим братом. Я не предлагаю передать все разработки мне, ни в коем случае. Но конкуренция, рука рынка — вот что заставит и его, и меня устанавливать честную цену, минимальную цену… Впрочем, это вам к размышлению. — Угу, — согласился Гарик. — Обещаю подумать целых три минуты, прежде чем послать вас на хер вместе с вашей конкуренцией и рукой рынка. Роланд сжал зубы, хрустнул пальцами… Злились братья Железновы одинаково, злорадно отметил про себя Гарик. — Хорошо, альтруизмом мне вас не убедить, — признал наконец Роланд. — А как насчёт мотивов более… эгоистичных? А вот тут разозлился уже Гарик. — Знаете, вы, святоша, — резко сказал он. — Что вы там себе надумали? Считаете, я совсем говно, да? Роланд, как какой-то грёбаный фокусник, одну за другой начал выкладывать перед Гариком фотографии. Не совсем старые, но неуловимо отличающиеся от современных, цифровых. Явно снятые на плёнку — и, похоже, фотограф-любитель играл в шпиона, выбирая странные, порой нелепые ракурсы. А люди на фотках были Гарику очень и очень знакомы. — Мне кажется, Игорь, — тихо сказал Роланд, — у нас с вами гораздо больше общего, чем вы думаете.***
— Кузнецов, — хмыкнул Корлагон, — ты бы себя сейчас видел. У тебя лицо такое, будто Роланд тебе как минимум руку и сердце предложил. Как максимум — ещё и отсосал при этом. Смешно, кажется, не было никому, даже самому Корлу. Шеф барабанил по столу пальцами, Агар всё так же сидел, прикрыв глаза. Гарик сжал зубы. — Простите, Арчибальд Морганович, — резко сказал он. — Я не скажу. Я могу поклясться, что не успел ничего ему передать. Могу поклясться, что не передам без вашей команды впредь. Но что он говорил, как он заставил меня сомневаться… Я вам не скажу. — Кузнецов, — рявкнул шеф, поднимаясь. — Ты думаешь, мы тут в игрушки играем? Ты что же, вообразил, что я… — Остынь, Арчи, — негромко, но своим особым, преподским голосом сказал Агар. — Остынь и перестань тиранить Гарика. Он осознал, раскаялся и пришёл с повинной. Так приглуши свою паранойю. Ты мне напоминал о прошлом?.. Теперь, кажется, пришла моя очередь. Арчибальд осёкся. Гарик замер, боясь шевельнуться. Шеф своим взглядом-скальпелем препарировал Агара, но тому, кажется, было на эти взгляды глубоко фиолетово. — Согласен, — тихо сказал Корлагон. — Сейчас всем нужно работать. Вместе и, желательно, без пыток, убийств и игр в гестапо. — Отличный план, — подхватил Агар, поднимаясь с кресла. — Гарик, пойдём. Раз уж из-за тебя я остался в рабстве у нашего тёмного властелина пилюль и суппозиториев — не надейся откосить. Пахать будем по двадцать пять часов в сутки. — Хоть двадцать шесть, — искренне согласился Гарик. — И… Мне Роланду звонить? Шеф пристально посмотрел на Агара, потом на Корла, скользнул взглядом по снова насторожившемуся Гарику… — Пусть его партизанит, — веско сказал Корл. — Пусть как хочет бесоёбит, лишь бы сработало. Не ногти же ему вырывать. — Сговорились, — проворчал Арчибальд. — Заговорщики, блядь. Предателя мне тут защищать будут! Кузнецов, ты… Вон из кабинета. И брату позвони. Ничего тебе советовать не буду, ты, смотрю, очень уж самостоятельный стал… Да и Роланд почувствует, если я за твоей спиной встану. В общем, ты ввязался — ты и решай дальше. И вот тут, впервые за бесконечный — хоть и едва начавшийся — день, Гарик наконец понял, что такое настоящий страх. Не ругань шефа, не холодное презрение Корла, не уход Агара даже — а вот эта вот ответственность, почти непереносимая. Право действовать, которым то ли наградили, то ли наказали. И обрушилось это право как воздушный замок, в один миг ставший каменным. Раздавило, размазало почти совсем, так, что Гарик удивлялся только, почему ещё стоит на ногах, а не растёкся по полу жалкой лужицей. Мучительно, отчаянно захотелось взвыть, отказаться, сказать, что никакой он не самостоятельный, а маленький и глупый, и на взрослые войны не подписывался, и непременно всё проебёт… На плечо опустилась тяжёлая, горяченная рука, и Гарик едва не подскочил от неожиданности. — Особого приглашения ждёшь, великий комбинатор? — насмешливо спросил Агар. Что-то изменилось, отчётливо понял Гарик. Что-то очень сильно изменилось. Все они — шеф, Корл, даже Агар — теперь смотрели иначе. Как на… равного? Как на игрока, а не фигуру на доске. И это было страшно, непривычно, подавляюще и… …и охуенно.