Алхимик

Гарик, уже почти проснувшись, плескался, как в тёплой морской воде, в остатках утренней дрёмы, и клеил из обрывков сновидений картины смутные, но волнительные. То он — потрясая всех мощью внезапно проявившегося интеллекта — сам находит ошибку в формулах, пропущенную шефом и Агаром; то, как верный докторватсон, задаёт самый нужный и правильный вопрос, и публика (откуда, кстати, взялась публика в этом сне?) рукоплещет… А ещё в комнату пробрался запах мамкиных оладушек, укутал, как в тёплое одеяло, и баюкал светлыми — и такие сохранились, оказывается, — воспоминаниями из детства. И всё это было слишком хорошо, уютно и неожиданно по-домашнему. Гарик, уже окончательно проснувшийся, лежал и откровенно трусил выбираться из кровати — сука-судьба после такого утра непременно должна была всё обгадить по максимуму. Закон его, кузнецовской, жизни всегда работал безотказно. Но к девяти часам пришлось всё-таки вылезать: Агар, и сам не любивший рано приходить на работу, с пониманием относился к совизму… Но до определённого предела. Часов этак до десяти. Гарик прошлёпал босиком, в труселях и длинной футболке в ванную, ополоснул лицо едва тёплой водой. Брить по-прежнему было нечего: светлый мягкий пух на щеках больше нуждался в удобрении, чем в бритве. Ну и к лучшему, решил Гарик, разглядывая себя в зеркало. Хоть подростковые прыщи сошли наконец… — Мам, оладушки остались? — спросил он, сунув нос в кухню. И осёкся. — Доброе утро, Игорь, — обернувшись, сказал сидящий за столом Агар. — Гаричка, тут твой начальник пришёл, — очень своевременно сообщила мать; смотрела она виновато и немного растерянно. — Он сказал тебя не будить. — Ехал мимо, — кивнул Агар. — И решил заодно захватить тебя. Захватил так захватил, блядь, мрачно подумал Гарик. Переступил с ноги на ногу и поймал себя на том, что пытается натянуть ниже подол старенькой заношенной футболки. Агар оглядел его, от босых ног до макушки, и быстро отвернулся. Гарик почувствовал, как от этого непонятного взгляда по коже разбежались колючие мурашки и теперь не торопятся исчезать. — Агар Виссарионович тебя, оболтуса, уже пятнадцать минут ждёт, — то ли укоризненно, то ли удивлённо сказала мать. — Такой замечательный человек твой начальник, Гаричка! Вежливый, деликатный… — Ты даже не представляешь, насколько, ма, — преувеличенно-восторженно согласился Гарик. На скулах Агара выступили багровые пятна, глаза сузились, а быстрый мрачный взгляд пообещал Гарику все кары небесные разом. — Я уже говорил, что не начальник вашему сыну, — поправил он. — Скорее коллега, и он помогает мне с моим проектом. — Гаричка мне ничего не рассказывает, — вздохнула мать. — Хорошо, что хоть вы заглянули… Скушайте ещё оладушек, Агар Виссарионович! — Ольга Петровна! — в голосе Агара отчётливо звучало отчаянье. — Уверяю вас, я не голоден, и это уже… десятый? Может быть, хватит? Мать поняла его по-своему. — Ну-ка брысь собираться, оболтус, — скомандовала она Гарику. — Тут люди ждут, а ты стоишь в чём я тебя родила и языком треплешь! Агар поперхнулся кофе и закашлялся. Гарику стало неожиданно весело. Он отступил в коридор, скрываясь от взгляда матери, ухмыльнулся… — Агар Виссарионович, — позвал он тихо. — Оставьте и мне пару оладушков, пожалуйста. И, чувствуя себя отчаянно-шлюховатым и совершенно счастливым, демонстративно вильнул задницей и скрылся в комнате. Кашель Агара, похоже, начал переходить в хроническую форму. Пару — ну ладно, почти десяток — оладушков ему всё-таки сожрать удалось. Агар сидел напротив, героически пил растворимый кофе и пытался поддерживать светский разговор. Неловко, кажется, на маленькой кухне было всем — но Гарику ещё и весело. Он сидел дурак дураком, косился на страдающего Агара и беззвучно хихикал. — Не в коня корм, — тихо прокомментировал Агар, глядя, как Гарик льёт на стопку оладий сгущёнку. Потом покосился на часы и осторожно предложил: — Может, по дороге доешь? Гарик грустно вздохнул: такие семейные завтраки казались неожиданным и почти невозможным праздником… То есть семейными они были без Агара; или с Агаром, но тогда уже в другом смысле семейными… Гарик запутался в мыслях и желаниях, погрустнел и выполз из-за стола. Агар, не мешкая, встал тоже и почти вытолкал его в коридор, на ходу прощаясь с хозяйкой. На пассажирском сиденье Агаровой машины лежал подарочный пакет. Гарик посмотрел на него, потом осторожно, словно боясь, что сейчас в руках ебанёт, переложил назад, молча уселся и пристегнулся. — Перебор, — тихо сказал он, глядя на невозмутимого Агара, сосредоточенно выезжающего из дворика-колодца. — Это уже явно перебор. — Мне тоже показалось, что одиннадцатый оладушек был лишним, — серьёзно согласился тот. — Я не об этом, — возмутился Гарик. — А о том цирке, что ты устроил. Ты б ещё её спросил, не нужен ли ей зять! Хотя она, похоже, решила, — добавил он с неожиданной злостью, — что это мне нужен отчим! Агар нахмурился и, не глядя на Гарика, сквозь зубы спросил, что не так. — Этот фарс, — спросил Гарик, — к чему вообще? Заехал за мной, с мамкой любезничал, кофе пил… спасибо, что хоть без цветов! И делаешь вид, что тебе это всё нравится! Просто, ну, будь собой, не строй из себя кого-то… Агар резко крутанул руль, сворачивая в первую попавшуюся подворотню. Остановил машину, опустил окно и сухо попросил достать из бардачка сигареты. — Терпеть не могу, — словно оправдываясь, сказал он, закурив и выпустив дым в окно. — Но иногда надо впрыснуть в организм дозу яда, а пить за рулём пока не разрешили. Гарик молча ждал, уже даже и не пытаясь предсказать развитие событий. — С чего ты взял, что я делаю вид? — сухо спросил Агар. — Делаю вид, что мне это нравится? — Можно подумать, что и правда нравится, — уже не так уверенно сказал Гарик. — Ну, то есть ты — и эта кухня обшарпанная, мамка моя, едва из запоя вылезшая, оладушки дурацкие… — Гарик, — Агар откинулся в кресле и прикрыл глаза. — Моей семьи нет. Нет почти двадцать лет. Война, которой не было, в стране, которой тоже не было… Я приехал поступать, думал, что и их за собой вытащу… Не успел. Знаешь, сколько бы я отдал, чтобы вот так сидеть с ними на кухне? Просто рассказать бы, как живу, что делаю… Просто помолчать вместе. Лучше тебе не узнать никогда, Гарик. А ты… Какого хрена ты ей даже рассказать ничего не сподобился, а? Чтобы она гордилась сыном… Подумай, каково это — некому рассказать. И захочешь, а некому. То ли из открытого окна потянуло морозом, то ли изнутри ожгло. Гарик зябко поёжился, обхватил себя за плечи. Агар впервые говорил о своей семье; и раньше это казалось естественным, каким-то даже правильным — вся эта бытовуха, тоскливая и беспросветно-серая хмарь, никак с ним не вязалась. Мысль о том, что Агар не по своей воле такую жизнь выбрал, прежде и в голову не приходила… А следом накрыло уже ближе, шкурнее: а как бы он сам справился? Что, если сейчас не рассказывает ничего, а завтра в самом деле — некому будет?.. — Ага, сейчас, гордиться она станет, — зло сказал Гарик, чтобы только развеять этот внутренний стылый ужас. — Да ей всегда плевать было, она и не поверит, что я могу чего-то добиться. Агар выкинул в окно недокуренную сигарету, помолчал… — Дурак ты, Гарик. Но, впрочем, воля твоя: хочешь лелеять свои детские обидки и наказывать за прошлое вас обоих — валяй, вперёд, каждый сам пиздец своему счастью. Но если вдруг соберёшься взрослеть, соберёшься стать не обиженным ребёнком, а мужчиной… Прошлое не исправишь, смерть не отменишь, а остальное — можно. Охуенно, решил Гарик. По-другому и быть не могло. Слишком уж хорошо день начинался… А Агар в своей искренней ипостаси бил словами куда больней, чем раньше, когда подъёбывал по мелочам, шкурку царапал — но хоть до самого сердца не добирался скальпелем своим невидимым. — Было бы чем гордиться, — тихо сказал он, сдаваясь. — Вот ты бы, только честно, гордился таким сыном? Ебанутый, неудачник, да ещё и голубой как небо… — Добро пожаловать в элитный клуб благородных джентльменов, — хмыкнул Агар. И добавил уже другим тоном, не задумавшись ни на миг: — Очень бы гордился, Гарик. Но если бы узнал, что спутался с кем-то вроде меня — точно уши б оборвал. Мимо проносились машины, плевались едким дымом, гудели и, казалось, хотели бы выбраться из петли дороги, но не могли, оттого и бежали, рыча, по бесконечному кругу. Агар молчал, и холодный воздух выдувал остатки сигаретного запаха, ерошил его волосы, вкрадывался под одежду… — Извини, — нарушил тишину Агар. — Вот так всегда и получается: хотел ведь как лучше… — Лучше — не значит проще, — сказал Гарик больше себе самому, чем ему отвечая. — И тем более не значит «безболезненно». И… наверное, всё получилось как надо. Только давай всё-таки без сюрпризов, а? И без подарков этих внезапных, а то я чувствую себя… странно. — Даже не посмотришь, что там? — насмешливо сказал Агар, возвращаясь к родному, привычному, такому, внезапно понял Гарик, любимому сарказму. — А что там? — не выдержал он, глядя на пакет и мечтая о рентгеновском зрении, как у супермена какого-нибудь. Принимать ничего он не собирался… но не от любопытства же помирать теперь! — Твой любимый молочный улун, — серьёзно сказал Агар. — Четыре разных сорта. Пей сколько влезет. — Ой, — вздохнул Гарик, чувствуя, как вытягивается лицо. — Ну это… спасибо, да… Агар не выдержал, заржал совсем привычно, разгоняя остатки мрачной задумчивости. — Да книжка там, — успокоил он собравшегося уже обидеться Гарика. — Хорошая, тебе понравится. Почти про нас всех. И шутки наконец начнёшь понимать, а то ходишь как дубль с волосатыми ушами. — Вот типа таких шуток, да? — вздохнул Гарик, машинально потрогав уши. Но сдался, залез в пакет, вытащил книжку, пролистал быстренько… — Спасибо, — сказал он, не глядя на Агара. — За… откровенность, и разговор, и встряску эту. И за Стругацких, давно собирался почитать. И ты прав, наверное, про маму… — Это тебе спасибо, — серьёзно ответил Агар. — За то, что выслушал, за оладушки… и за коридорный стриптиз. Я оценил. Но пора работать. На чём вчера остановились? — На четвёртом этапе, — вздохнул Гарик, убирая подаренную книгу в рюкзак. — Что-то там с выделением спирта… А если эту реакцию… ну, как это по-вашему? Катализировать? Что получится? — Херня, — отозвался Агар, выезжая из тупичка и пытаясь вклиниться в сплошной поток машин. — Хотя постой-ка, может, и не совсем херня.