Её зовут Судьба

К большому счастью для обоих джедаев, тайна их ночи осталась таковой для всех. Хотя, нет, только для одного, Асока прекрасно помнила всё до последней секунды, весь последующий день, всю неделю и даже месяц спустя, она могла бы во всех подробностях пересказать ту единственную ночь с любимым. Если бы только спросили, но было некому. Напрасно тогрута всё утро скрывалась от учителя, где только можно, боясь посмотреть ему в глаза. Ей казалось, что стоит ему только посмотреть на неё, как Энакин сразу же всё про неё поймёт и начнёт такой тягостный для обоих разговор. Да-да, знает она эти все неизбежные в таком случае: «Ты понимаешь, Асока, ты очень хорошая девушка, прекрасный специалист и отличный друг, но, извини, вместе мы с тобой никогда не будет, ибо я люблю не тебя.» Слова, возможно, будут другие, но суть останется такой же: мне нужна не ты, а моя жена, красивая и любимая, а ты — друг и более никто, смирись и не поминай лихом. Так и будет, не сомневалась Асока и едва не раскрыла рот от удивления, когда ближе к обеду, когда она, стыдливо озираясь вокруг, вышла из-за колоны Зала Тысячи Фонтанов, прямо навстречу ей вышел он, собственной персоной. Асока внутренне сжалась, думая, вот, сейчас он это скажет, но Скайуокер, вопреки всему, широко улыбался: — Шпилька, я тебя потерял, а ведь у нас сегодня задание — сказал он совершенно обычным голосом — Ох, ну и головная боль! Не помнишь, обо, что я вчера головой бился? Вообще по нулям! Вчерашний вечер, как отрезало! — И ночь? — помимо воли вырвалось у Тано, прежде, чем она успела прикусить язык, но так торопилась, что вместо него куснула губу и поморщилась. — И ночь! Глухо, как в танке — подтвердил Скайуокер и сжал ладонями виски — Последнее, что помню, это как с Падме поссорились, и дальше — ступор, даже как помирились не помню! Только с её слов. — Помирились — прошептала Тано бледными губами, а её сердце, падая вниз с высоты призрачных надежд успело догадливо шепнуть: «Так вот, куда она шла так рано и так невовремя, к обманутому мужу в объятия». А он и рад, небось и не понял с похмелья, что уже другую обнимает. «Или» — пронеслась в голове болезненная и горькая, но казавшаяся вполне правдивой мысль — «Он изначально думал, что с ним она. И это с ней, а не со мной, он был таким нежным и чутким. Это ей, а не мне предназначались эти нежные слова и признания. Сила! Какой же это стыд! Как же хорошо, что он ничего не помнит! Пускай тогда и я обо всем «забуду», оставлю эти воспоминания для одной себя.» — Да, утром проснулись вместе и я очень рад, ведь я же люблю её и даже несмотря на ссору, просил ей вчерашнюю выходку — не подозревая о мыслях тогруты продолжал учитель, каждым словом вонзая ей в сердце острую стрелу. С каждым словом всё глубже. Всё больше боли и крови. И ближе смерть. — Да, это прекрасно, я очень рада, что всё у вас хорошо — тогрута, затолкал слезы подальше, улыбнулась через силу и весело глянула на учителя. — Всё наконец разрешилось и можно вздохнуть свободно, идём, нас уже ждут Магистры — в тон ей ответил Энакин и Тано послушно поплелась следом, пользуясь, что он идёт чуть впереди и не может её видеть, девушка позволила себе хоть на некоторое время перестать играть роль беззаботной ученицы и вновь выпустила на лицо выражение безнадёжности и боли. Она отчётливо ощущала себя вымазанной в грязи и растоптанной. Казалось, что её взяли, воспользовались и без жалости выбросили, даже не спросив, что она чувствует при этом. Всю дорогу до Зала Совета эти чувства мучили девушку, а потом вдруг перестали, а почему? Да от простого осознания того, что если ей и следует на кого-то обижаться, то только на саму себя. На самом деле, ведь Энакин не тащил её к себе в комнату, не принуждал стать ему близкой. Нет. Она сама пришла к нему, увидев из окна коридора, как он, шатаясь, заходит в жилое крыло, держа в руках подозрительно звенящий пакет. Асока просто знала, что её учитель — человек редкой моральной и физической устойчивости, а все неудачи и злость от них гасит в тренировочном зале, размахивая мечом, разрубая фигуры дроидов. Если он напивается, то это край. И переживая за него, девушка, подумав немного, зашла следом. Она всей душой хотела помочь ему и утешить, даже просто как друга, но чувства взяли верх и случилось то, что произошло ночью. И даже кажется не понял, кто тогда заснул с ним рядом, хотя, нет, знал, несколько раз назвав по имени. Не заметил только, что неправильно. «И как можно было нас спутать?» — подумала Асока, идя по коридору — «Ведь мы с Падме совершенно разные, как внешне, так вообще... Например, я бы никогда не променяла Энакина на другого мужчину. Не говоря уже о том, что я девственница. Ой! Вернее, уже нет!» От этой внезапно влетевшей в сознание мысли Асоке сделалось жарко, потом резко холодно, после болезненный жар снова прилил к щекам. Тано приложила ладони к лицу, чтобы охладить его. Ей начало казаться, что теперь все видят, что она после этой ночи стало другой, не такой, как раньше. Словно позорная печать сама собой проявится на её лице несмываемым клеймом, весь смертельный стыдливый ужас сотворённого ею в один миг хлынул ей в сознания, без жалости смывая остатки утренней эйфории. Что же она наделала! Соблазнила женатого человека, мужа своей приятельницы. Любящего, между прочим, мужа и любимого. Не важно, что там было у Падме с тем другим сенатом, пришла-то она в итоге к мужу. А всё почему? Да потому, что любит его, вот и всё! И раз так, то самое лучшее, что может сделать Асока — это никогда и никому не говорить о том, что произошло сегодняшней ночью. Энакин не помнит, она не расскажет, свидетелей нет, а значит можно считать, что ничего не было. И приняв такое решение, Асока улыбнулась и выпрямив спину, смело вошла в Зал Совета, вслед за учителем. Решение унести эту тайну в могилу стало главной истиной тогруты на все последующие дни и целый месяц она незыблемо следовала этому завету, ведя себя с Энакином так, словно ничего никогда и не было между ними, ходила с ним на миссии, тренировалась в зале, разговаривала о работе и на другие темы, по-прежнему шутила и смеялась. В общем, всё как раньше, кроме того, что ночью, прежде, чем заснуть, девушка раз за разом, закрыв глаза, переживала горькие и одновременно сладкие моменты этой единственной близости, подолгу останавливаясь на каждой минуте. Иной раз брала своё усталость и Асока засыпала, не пройдя и половины многочасовых воспоминаний, но чаще бывало всё же наоборот и мысли не давали ей уснуть почти до рассвета. Тогрута понимала, что так нельзя, что будет намного лучше, если она и правда забудет обо всем и заживёт как раньше, чем будет до конца дней своих терзать свою душу мыслями о том, что всё равно никогда не повторится, ведь любимый всё равно никогда не будет с ней. Она и понимала, но справиться с собой не могла никак, и часто ловила себя на мысли о том, что проснувшись утром, Тано сразу же начинала ждать вечера, именно в это ожидание стал превращаться каждый её день. Чтобы остаться наконец одной и закрыв глаза, снова убежать в спасительные объятия воспоминаний о недолгом счастье. Девушка даже не сомневалась в том, что от внушительной дозы алкоголя память у Энакина отшибло начисто и он действительно не вспомнит сейчас даже того, что ученица вообще к нему приходила. Однако, если бы она не поленилась, а заглянула в мысли наставника, то поняла бы, что не совсем тот искренен с падаваном, что часто бросает на неё настороженные взгляды, словно проверяя, не догадывается ли она о его мыслях. Причиной тому был странный и от того казавшийся ему особенно нелепым, сон, пришедший под влиянием алкогольной интоксикации. Да и не рассказал бы Энакин никогда и никому, а тем более своей ученице, которую уважал и очень ценил, что в этом ночном видении он, самым бессовестным образом, но вместе с тем, с большим удовольствием занимался с ней любовью. Да, именно так, не сексом, а любовью. До того странно и непривычно вёл он себя в том сне, просто не узнавая самого себя. Обычно Скайуокер особо не заморачивался на тему близости, учитывая так же тот факт, что отношения были тайными и его с Падме в любой момент могли застукать. И потому старался сделать всё побыстрее и часто привык больше брать сам, чем отдавать другому, примерно этой же тактики придерживалась и Падме, что же происходило тогда? Что-то совершенно из ряда вон выходящее. Такая нежность, ласка, тепло, вплоть до полной самоотдачи и почти, что потери личности. Казалось, Энакину в тот момент было гораздо важнее то, что чувствует она, нежели то, что он сам. И ладно бы ещё, если бы это всё происходило с Падме, его законной и любимой женой, тогда это, хотя бы, было бы объяснимо. Но нет, место объекта, точнее сказать, субъекта любви, занимала Асока. Верный друг и надёжный соратник, о которой он даже в мыслях не думал иначе. Нет, Энакин очень хорошо относился к девушке, во всем Ордене не имел человека ближе, даже Оби-Ван, бывший его учитель, и то знал про Скайуокера меньше, чем эта тоненькая, смешливая тогрута, с вечной улыбкой на лице и готовым ответом на все вопросы, ещё до того, как они были заданы. Однако, ничего большего, помимо вышеизложенного, Энакин к ней не испытывал, ни разу даже не посмотрев на неё всерьёз, как на женщину. Это так, но почему же тогда она? Что за странную игру затеяло с ним его подсознание, разбудив мысли, спавшие мертвым снов? Причём, оно не ограничилось одной только ночью и уже целый месяц продолжает издеваться над Скайуокером, заставляя замечать то, что он никогда раньше не видел и не особо, если честно, страдал от этих «информационных пробелов». По крайней мере, не настолько, чтобы сейчас так ярко и так нагло ему выставляли их прямо перед лицом, едва ли не тыча в них носом. Например то, что совершенно незаметно для всех Асока перестала быть тощей нескладной девчонкой, состоявшей из одних, казалось, острых углов. Самым неведомым образом она превратилась в высокую стройную девушку с красивой, гибкой изящной фигурой. Она мало, что изменила в привычках и манере одеваться, вот только если раньше её шуточки и острословие смотрелись всего лишь как подростковый максимализм и защитная реакция на внешние раздражители, то сейчас стали выглядеть как самое настоящее женское кокетство, очаровательное и... «Нет, я не скажу этого слова!» — мысленно кричал на себя Скайуокер, но противное подсознание уже зудело ему в уши: «сексуальное». Так же как и её давно уже привычные взгляду топики и туники с открытой спиной и вырезом в форме сердечка начали вдруг подчёркивать не детскую угловатость, а стройность и округлости очертаний фигуры. Откуда взялись такие мысли? Отчего пришёл подобный сон? И что вообще было раньше, сон или мысли? Вопросов полно, а вместо ответа одно недоумение. И всё это привело к тому, что уже к концу месяца Энакина стало прямо-таки разрывать между любовью к Падме и мыслями о своей ученице, часто заводившими его так далеко, что Энакин даже спрашивал у себя, а что было бы, встреться ему первой Асока, а вовсе не Падме? Как бы тогда складывались их отношения? И как поступила бы она, встретив свою первую любовь? Дойдя до этого вопроса, Скайуокер неизменно одергивал себя, убеждая не вспоминать причину ссоры с женой и непонятное примирение, которое он действительно не помнил. Так продолжалось до сего момента, ответы так и не нашлись. За то сама сенатор Амидала знала их превосходно, но поделиться ими решила не с мужем.