Её зовут Судьба

Первым порывом молодой женщины было немедленно ворваться в операционную и остановить врачей. Ведь как так, нельзя же одним махом взять и отнять счастье у одной женщины, очень ждавшей ребёнка и уже любившей его, пусть даже и с целью дать это счастье другой, у которой отняла его Сила. И только в эту секунду несчастная в полной мере восприняла услышанное, со всех его сторон. Ребёнок её соседки жив, раз на него собираются подменить другого ребёнка, её, который умер. И дойдя до этой фразы в мыслях, вернее, не просто автоматически произнеся её, а пропустив через сердце, осознав в полной мере весь ужас и непоправимость свершившегося, женщина ощутила дрожащую и холодную боль, прошедшую от самой макушки до сердца. Да так и оставшейся там, продолжая сидеть внутри, сковывая все члены в тяжёлом горе, которое было таким великим, что невозможно выразить его внешними проявлениями. Оно, как будто вошло вовнутрь и растекаясь вместе с кровью, постепенно парализовало каждую мышцу и каждый сосуд, заставляя молчать и не двигаться, даже дыхание стало поверхностным и почти неразличимым. Женщина толком даже не понимала, слышит ли она то, что слышит или же просто видит кошмарный сон, навеянный трудными родами и давешним беспокойством за своего сына, очень уж приглушённо звучали голоса и слишком уж нереальным было то, что они говорили. Нет, не может этого быть. Это слишком большой грех и слишком тяжкое преступление, чтобы происходить на самом деле, наверное ей просто снится плохой сон. Да, так и есть, надо просто проснуться. Верно, проснуться скорее и забыть всё это, так же как забывала на утро и другие свои сны. Так она и сделает, но прежде надо просто переключиться на что-то хорошее и приятное, что немедленно заслонит собой весь услышанный сейчас бредовый ужас. И такая мысль нашлась очень легко, такая же, какой она всегда себя до этого утешала, касавшаяся будущего ребёнка, каким он будет, здоровым и красивым и как они вместе будут проводить время. Начав думать об этом, женщина понемногу успокоилась, лишь только немного дрожащие от остаточного стресса руки напоминали о голосах. Санитары это увидели и немедленно набросили поверх женщины ещё одно покрывало, лежавшее в низах каталки. — Ничего, скоро уже приедем, скоро выспитесь и уже утром увидите своего малыша — послышался над головой тихий участливый голос. «Ну точно сон» — облегченно подумала молодая мать, глубоко выдыхая — «Мне же сказали, что я увижу своего ребёнка, значит он жив». Но прошло не более минуты, прежде, чем радостное облегчение сменилось на такое же всепоглощающее, как недавняя радость, тревожное волнение. «Мой ребёнок жив, но чей же тогда умер? А вдруг это ребёнок моей соседки, какой ужас, она же так ждала его, так хотела, мы вместе это делали» — подумала она снова, опять поддаваясь панике, успев уже забыть, что решила считать всё это сном. Слишком отчётливо она слышала каждое слово. Слишком уверены были голоса. Но думать много ей не давала дикая слабость во всем теле и боль в растянутых родами мышцах. Действие обезболивавшего проходило и мучения снова вернулись, нескоро ещё придёт в форму. И вот утомительный путь наконец завершился, молодую мать привезли в знакомую палату и осторожно переложив на кровать, заботливо укрыли одеялом. Разгоряченная кожа с удовольствием ощутила прохладу простыни и мягкое тепло одеяла, голова утонула в подушке, а глаза сами собой закрывались, чтобы отпустить сознание в крепкий целительный сон. Настоящий, с хорошими и светлыми видениями, а не тот короткий ужас, привидевшийся под наркозом. Но стоило векам сомкнуться, как под ними опять замелькали обрывочные слова из услышанного в коридоре диалога врачей. Зачем же они всё-таки это сделали? Почему именно в тот момент, когда рожала она и её новая подруга? Что же царапает её в этом всем, не давая окончательно поверить в то, что это ей просто привиделось и спокойно забыть об этом? Но подумать женщина не успела, помешала иголка шприца, осторожно вошедшая в плечо, пропуская в кровь обезболивающее с успокоительным. Веки сомкнулись плотнее, а мысли плавно растворялись под влиянием мягкого как хлопок и вязкого как желе покоя. «Я пойму это завтра, как только мне принесут ребёнка» — успело промелькнуть в отключающемся сознании, прежде, чем окончательно заснуть. А утро началось непросто, начал его тихий, едва слышный плач, или скорее всего сдавленные подушкой всхлипы. Женщина открыла глаза, с неохотой выныривая из уютного тепла и посмотрела на вторую кровать. Её соседка, привезённая, очевидно, позднее, лежала, отвернувшись к стене, до пояса укрытая одеялом, она не говорила ни слова, лишь плечи её заметно подрагивали, мешая подумать о том, что она просто спит. Нет, она и правда спала, вот только сон был неглубокий и беспокойный, вызванный транквилизатором. Лекарство помогло слабо, вовсе не нейтрализовав тяжёлую душевную боль, а лишь притупив её. Только на это и хватило его в общем-то неслабого действия. Слишком сильной была эта боль, чтобы её можно было излечить медикаментами. Слишком тяжёлым было потрясение, чтобы оправиться от него за несколько часов. Её сын, её дорогой мальчик, её надежда на светлое будущее всего лишь один вечер назад оставил свою маму, едва появившись на свет. Тот, кому она хотела посвятить всю дальнейшую жизнь, ради кого планировала начать новую, кто должен был стать теперь смыслом этой жизни. Лучик света и радостной веры в лучшее лежит теперь холодным синеватым комочком в скорбном отделении морга. Холодный и безжизненный, безразличный к материнскому горю и не чувствующий её слез. Вчерашний вечер ещё надолго останется в памяти несчастной матери. Ударившись о пол, падая у окна, она сильно зашибла спину, да ещё и соседка упала почти на неё, на секунду придавив своим телом, утяжелённым плодом. Поэтому, наверное, роды были ещё более сложными и доставили так много труда и врачам и самой матери. Пришлось даже делать надрезы, чтобы освободить с трудом выходящего наружу ребёнка, совершавшего финальный скачок. Прыжок в эту жизнь, новую и часто такую неласковую к тем, кто пришёл в неё без приглашения. Роковой прыжок в безвозвратную тьму. Ей дали сильное обездоливающее и релаксант, чтобы расслабить родовые пути и она надолго отключилась, а открыв глаза, увидела это... Холодное и неживое, скользкое и безжизненное, лежащее в эмалированном лотке возле операционного стола между её и тем, на котором рожала соседка. Сложно было поверить, что это не так давно было у неё внутри, что это её плоть и кровь, что это и есть её любимый сын, так несправедливо оставивший её. Наверное это не тот ребёнок, а чей-то чужой погибший малыш. Да, так и есть, иначе невозможно, иначе она просто сойдёт с ума. Но спросить не решилась, да и не дали ей врачи с ними поговорить, а сразу же вкололи наркоз и начали зашивать многочисленные разрывы и надрезы, для этого перевезя её в соседнюю комнату-операционную, где снова положили на стол и начали новое вмешательство. И лишь когда её снова перевозили, на этот раз в палату, молодая женщина окончательно пришла в себя и схватив руку одного из санитаров, спросила, где её ребёнок и что с ним. Тот лишь отвёл глаза, но она заметила на секунду мелькнувший в них стыдливый ужас. Скоро он взял себя в руки и начал отвечать что-то неясное, что обычно говорят и другим, но обострённое чутьё, натренированное профессией, подсказало ей, что он врет. Но думать долго не получалось, мешала усталость и боль во всем теле. Её положили на кровать и уже собрались ввести снотворное, как вдруг она подняла голову и вцепившись опять в руку санитара, громко спросила, выговаривая каждый звук: — Где мой сын? Покажите мне его! — Вам утром принесут его на кормление, он сейчас спит — попытался санитар выиграть время, но та продолжала упорствовать: — Я настаиваю, принесите его сюда! Что же ещё оставалось бедняге? Сознаться во всем сейчас означало погубить операцию на корню и лишиться приличной суммы, которые нечасто перепадают простым врачам. И не придумав ничего лучше, мужчина незаметно поднёс к её руке шприц и ввёл необходимый препарат. Тело обмякло на подушке, он прикрыл его одеялом и вышел. До утра можно было быть спокойным, но вот едва розоватый рассвет робко коснулся синих занавесок палаты, как эта молодая женщина, не обращая внимания на крепко спящую соседку, нажала на кнопку приборной панели над кроватью, вызывая к себе медперсонал. Она прекрасно помнила вчерашнее, именно оно заставило её так рано открыть глаза, хотя до кормления было ещё больше часа. Желание узнать правду и лично убедиться в том, что тот мёртвый ребёнок был не её, а тот, которого родила она жив и здоров, спокойно спит в детском отделении в колыбельке с голографической табличкой с днём и временем рождения, именем и фамилией матери. И врач пришёл, бледный, с сочувствующим взглядом и плотно сжатыми губами. Он был один, никакого ребёнка с ним не было. Мужчина подошёл совсем близко и сел на край кровати женщины, игнорируя стоящий рядом стул. Взяв руку пациентки в свою и заглянув ей в лицо, мягко произнёс, взвешивая каждое слово: — Я прошу вас, не волнуйтесь, такое часто случается во время первых родов, да ещё и таких тяжёлых как у вас, это сложно, я понимаю, но это надо пережить. — Где мой ребёнок? — как автомат повторила женщина, не сводя с врача цепкого пытливого взгляда, тот старался, как мог, выдержать его, но вскоре сломался и постаравшись взять максимально мягкий тон, снова заговорил: — Видите ли, когда ваш ребёнок родился, случилась такая вещь, как механическая асфиксия плода, выходя из родовых путей, он запутался в пуповине и наружу вышел уже мёртвым. Ничего уже было не сделать. Примите мои соболезнования. Соболезнования? Да как он можно так говорить? Он, который этим красивым словом только, что оборвал все её надежды на возможную ошибку. На то, что на самом деле всё в порядке, стоит только открыть глаза. За то отчётливо и прямо в лицо произнеся то, что ничего больше не будет, не кормлений, не прогулок с коляской, не весёлых походов в парк аттракционов. Ничего, только пустота, безнадёжность и боль от разбитой жизни. Глаза врача, большие, серые и внимательные смотрели с сочувствием на застывшую в немом горе пациентку. Нет, это не он, а сама судьба смотрит на неё холодно и цинично. И от этого спокойствия становилось ещё тяжелее и женщину это вскоре стало раздражать, потом и обозлило, захотелось немедленно отыграться за это, хоть на ком, хоть вообще на невиновном, только бы хоть слегка уменьшить злую боль от непоправимости случившегося. Она вскинулась и вцепившись руками в лицо врача, оставила на его щеках несколько глубоких царапин, которые тут же закровоточили, наливаясь тёмной жидкостью, закапавшей на белое одеяло. — Ненавижу вас! Это вы его убили! — кричала она в неистовстве, готовясь снова пустить в ход когти, но тут подоспел медбрат и вдвоём они смогли уложить женщину на кровать и наконец-то вколоть ей транквилизатор. Потерять ребёнка непросто, они не раз видели такое за всё время работы в родильном отделении, но каждый раз был особенным в своей неповторимой и самой сильной в жизни боли от ужасной раны, оставляющей шрам на всю жизнь. Ни одна мать не вынесет спокойно смерти ребёнка, ведь, что же стоит осознать то, что нося в себе родное существо девять месяцев, привыкнув ощущать его тепло и движения в себе, наконец-то родив его, различаешься с ним навеки, понимая, что никогда уже не сделаешь того, о чем так долго мечтала. Не возьмёшь его на руки, не приложишь к груди, не обнимешь и не увидишь как он растёт. Такое испытание не каждая выдержит стойко, скорее это было бы исключением, которого и сейчас не произошло. Об этом говорили тонкие кровавые царапины на щеках врача и тихое, хриплое от слез дыхание пациентки. И только спустя почти час после ухода обоих медиков, проснулась соседка и недоуменно взглянула на неё, но не успев ничего спросить, услышала новый скрип двери, это тоже оказались медики, но другие, женщины, в руках одной из них был небольшой белый свёрток, издававший слабый писк. — Примите на кормление. Смотрите, какой он у вас, настоящий крепкий маленький Бриджер! — громко сказала первая медсестра и подала ребёнка проснувшейся женщине, чтобы она могла приложить его к груди. Вторая, тем временем, направилась к другой кровати, справится о состоянии пациентки после нервного срыва. Она молчала, продолжая безучастно лежать, глядя в стену. Сил больше не осталось, желания говорить тоже, и лишь только услышав новые слова первой медсестры, неожиданно оживилась и громко произнесла...