Её зовут Судьба

Как известно каждому человеку с самого детства — всё тайное становится явным, особенно в таком месте, где всё на виду. Так и от медперсонала больницы не могло долго укрываться то, что одна из пациенток, недавно потерявшая ребёнка, повадилась в детское отделение к тому ребёнку, судьба которому уготована совсем не лёгкая. Случилось это совсем неожиданно, вечером, когда медсестра понесла детей на кормление, но забыв что-то в комнате малышей, неожиданно вернулась и с удивлением обнаружила, что оставшаяся там маленькая девочка находится там вовсе не одна. Она лежала на руках одной из пациенток, одетой, как и все, в выцветший больничный халат, и с самым довольным видом сосала её грудь. «Конечно, нужны ли ей после этого смеси?» — пронеслось в голове медсестры первым делом и дальше пошли самые разные эмоции, велевшие одновременно и немедленно прекратить это безобразие и замереть на месте, завороженно глядя на это священнодействие, которое каждый раз не менее сильно притягивает взгляд. Есть в нем что-то неповторимо магическое, заставлявшее сердце сжиматься, а душу беспомощно трепетать, вырываясь из тела. Она сама была матерью и хорошо понимала, что это за чувство, когда ребёнок приятной тяжестью лежит на твоих руках и тёплым влажным прикосновением принимает грудь для кормления. Да, ничто не сравниться с этим ощущением. Когда ребёнок твой, но если иначе, то как? Профессионализм с большим трудом возобладал над чувствами и женщина решительно приблизилась к Асоке, желая разобраться в чем дело и заодно прекратить эти свидания раз и навсегда, не дело это привязывать к себе чужого ребёнка, которого потом всё равно заберут. Тогрута почувствовала присутствие третьего человека, но никак на него не отреагировала, продолжив смотреть только на девочку, которую кормила. Медсестре пришлось подойти ближе и тронуть её на за плечо, чтобы привлечь внимание. Тано вздрогнула, однако, прежде, чем поднять голову, инстинктивно подсунула руки под младенца, чтобы не уронить. — Простите, я не знаю, как это вышло — заговорила она первее — Я пришла, увидела её и дальше всё пошло само собой. В её словах не звучало ни злости, ни агрессии, только недоумение и желание убедить собеседницу в чистоте своих намерений. Медсестра так же не испытывала негативных эмоций в отношении Асоки, да и не могла она злиться на женщину в таком положении, она просто хотела понять, как так вышло, о чем и спросила напрямую, глядя на Тано серьёзным, но добрым взглядом. — Мне стало её жаль, она была такой одинокой, такой потерянной — начала Асока своё повествование — Она словно позвала меня. Все дети были спокойными, как будто их устраивает их положение, а эта девочка как бы волновалась и переживала, как это бывает у тех, кто не знает своей судьбы. Она такая же, как я когда-то. У неё тоже никого нет... Последняя фраза прозвучала сорванным голосом, отчаянным хрипом щемящей безнадёжности. Асока понимала, что говорит правду, она почувствовала родственную душу в этой девочке, с первой секунды и именно потому так привязалась к ней. Так сильно, прямо до слез, стало ей жалко эту потерянную душу, как сама Асока ощущала, никому не нужную здесь и никем не ожидаемую. Кроме неё... И новая, совершенно безумная мысль, ворвавшаяся в голову как военный истребитель, пронзила сознание и осталась там, светясь яркой точкой новой надежды. — Она ведь ничья, да? — спросила Тано резко, хватая медсестру за руку — Да, ничья, я знаю! Вы всех носите на кормление, а её—нет! Она одна, никому не нужная! Отдайте её мне! Я её заберу! Мне она будет нужна! Медсестра несколько секунд молчала, ожидая, когда Асока успокоится и лишь когда девочка закончила трапезу и тогрута встала, чтобы уложить её в кровать, женщина решилась подать голос: — Знаете, отчасти вы правы, эта девочка на самом деле из отказных. Её рождение никак нельзя назвать простым. Она родилась в тюрьме, её отец и мать осуждены за шпионаж в пользу сепаратистов, оба погибли. Мать умерла при родах, а отец покончил с собой, узнав об этом. Девочку передали сюда, в числе других таких же «тюремных» младенцев. — Значит я могу её забрать? Правда? — загорелись надеждой глаза Асоки — Я возьму её и буду любить, словно свою! Медсестра подошла сзади и положила тяжелые руки на плечи тогруты. — Видишь ли, девочка моя, не так всё и просто — начала она мягко — Это не просто девочка, а ребёнок врагов Республики, таких обычно признают, так сказать, дефектными и не дают на усыновление. Это словно клеймо на всю жизнь. — Ну и что! Мне всё равно, кто были её родители! Для меня это просто ребёнок, который остался один и которому нужно тепло — ничуть не смутилась Асока и продолжила смотреть в глаза медсестры с прежней горячностью. Казалось, она уже приняла решение и если ей не позволят исполнить его добровольно, то молодая женщина попросту выкрадет девочку и сбежит вместе с ней из больницы, спрятавшись неизвестно, где, только бы никто не нашёл. И там, вдали от всех, воспитает свою названную дочь, не позволив никому отнять их друг у друга. Это всё в одну секунду промелькнуло на лице молодой тогруты и пальцы, вновь сжавшие запястье медсестры, стали жесткими и горячими. — Моя документы ещё не готовы? Впишите её в них! Пожалуйста! Я вас очень прошу! — продолжила она снова, не теряя своей мольбы. Медсестра была по натуре жалостливым человеком и от всей души сопереживала своим пациенткам, потерявшим детей. А уж при виде отказных малышей ей и вовсе хотелось плакать. Какой ей казалось ужасной несправедливостью то, что эти вот маленькие и ничего ещё не знавшие об этом мире крошки вынуждены уже нести тяжкий груз ненужности и отверженности, возложенные на них родителями, мало понимавшие, что одной своей подписью в отказном листе подписывают своему ребёнку приговор тяжёлой жизни в детдоме. Бывали, конечно, случаи, когда таких детей забирали в семьи бездетные пары, но очень немногие удостаивались такого счастья, те, чьи анкеты были чисты, а прошлое родителей безукоризненным, детям же преступников и тем более, врагов Республики, надеяться было не на что, судьба таких только приют. Здесь же одному из них предоставляется хороший шанс на нормальную жизнь, возможно и трудную, но всё равно лучшую, чем в детдоме и медсестра пообещала подумать. С этого дня настроение Асоки переменилось, до этого она лежала, отвернувшись к стене, ни на что не реагируя и ни с кем не разговаривая, теперь же, воодушевлённая новой надеждой на желанный смысл своей жизни, только и ждала, когда ей выправят документы и отдадут ребёнка. Она уже придумала, как назовёт девочку и как они вдвоём будут жить. Ждала каждую минуту, вплоть до визита к ней лечащего врача, пришедшего к ней, чтобы сказать: — Я искренне сожалею, но мне не удалось добиться разрешения на удочерение. Поймите меня правильно, я ничего не имел бы против, но вы одинокая, незамужняя, без постоянного источника дохода, вам просто не имеют право отдать ребёнка. Однако, я могу вас немного утешить, девочка не останется в приюте, её отдадут в семью агентов Империи, которые согласились принять её, несмотря на прошлое родителей. Асока его почти не слышала, отчаянная надежда, с громким, оглашающим звоном, рассыпалась у неё внутри и от этого звона ничего не воспринималось. Только два слова каким-то чудом смогли зацепиться в её угасающем сознании, переливаясь теперь на сотни разных ладов. «Агенты Империи» — слышала она как наяву — «Империя». Почему-то именно это слово показалось ей сейчас самым важным решающим. Было в нем что-то властное, пугающе, но вместе с тем надёжное и дающее защиту. Врач продолжал говорить, а мысли Асоки текли в совершенно другом направлении, похожем на то, куда шли его слова, и одновременно идущее им наперекор. Республики больше нет. Она была ей домом и покровителем, но оказалась слишком слаба и не смогла должным образом воспротивиться врагу. Орден джедаев был ей родным местом, но правила, которые довлели над всем, имея целью показать своим адептам верную и единственно возможную жизнь, на самом деле сломали её стольким людям. Ведь как много людей могло быть счастливыми, быть с теми, кого они любят, жениться, завести детей. Но нет, нельзя. Приходилось волей неволей брать себя в руки и давя в себе то прекрасное чувство, по прихоти Совета превращённое в ужасное и недопустимое, вновь и вновь продолжать постигать Силу, не замечая, вернее, стараясь не замечать затаенной обиды на Совет. Принося в жертву то, к чему по идее нужно стремиться. В жертву тому, что втайне начинаешь ненавидеть и винить в своей поломанной судьбе. Ведь насколько было бы легче, если бы Орден не запрещал отношений. Да, быть с Энакином Асока бы всё равно не смогла, но смогла бы спокойно родить своего ребёнка и воспитывать в Храме, а не скитаться беременной по всей галактике, тревожась о завтрашнем дне. Тогда бы её беременность не была позором, а наоборот, принесла бы радость, ввиде нового ученика. Но нет, правила превыше всего. Империя понимала ошибки прошлого строя и потому уничтожила его, надавив на них, поэтому люди поверили и проголосовали за её создание. Они не знали каком путём оно произойдёт, но знали, что будет в итоге. То, чего раньше было нельзя. Все эти выводы, до этого разрозненно плававшие по сознанию тогруты, резко сошлись вместе и выстроились в стройный рисунок, картинка на котором имела неожиданный сюжет. Сплетённый из прямых линий отсутствий тяжёлых и подчас ненужных никому правил, расчерченный параллелями интриг, оттенённый обещанием лучшего, при условии одного только согласия. И окрашенного кровью тех, кто не захотел принять новый строй. Тех, кто не понял, что произошло и какие блага оно сулит. Они ненавидят Империю, ещё толком не узнав и даже не попытавшись понять её. А ведь она лучше Ордена. Она честнее и ничего не скрывает под маской мнимой добродетели, политой слезами испорченных жизней и нерожденных детей. Да, это так, но ещё одной сломанной судьбой в эту минуту не станет больше, не одной, не двумя. — Вы ошиблись, это именно по моей наводке подали заявку, я и, как и они, агент Империи и мы намерены забрать этого ребёнка — сказала Асока твёрдо, перебив на полуслове врача — Да здравствует Империя — самое справедливое государство! Врач смотрел с недоумением и явно подозревая безумие, но когда на следующий день в больницу пришли двое людей — смуглый мужчина с длинными волосами и молодая симпатичная мандалорка, имевшие документы той самой семьи. Они же потом и забрали Асоку, уже за воротами больницы отдав ей маленький белый свёрток. Этой семьёй оказался Квинлан и его жена, которых она тайком попросила о помощи. Но даже им она не сказала о своей новой жизни. Не сказала и Мире, оставив той на память о себе лишь тонкий браслет с надписью, выложенной прозрачными камнями: «Её зовут Судьба». Точно такая же надпись, только уже красная, была на её ромбовидном кулоне, спрятанном под одеждой. Таким образом скрепилась их дружба, но вот сыграет ли она нужную роль?