Её зовут Судьба

Эзра провёл в застенках Империи уже целую неделю, ни одного пленника не держали здесь так долго. Очевидно и ждали от него много больше, чем от других, да и неудивительно это было, учитывая, что молодой Бриджер не только не отрицал свою повстанческую деятельность, но и напрямую заявлял свою принадлежность к ней. Такая смелость и непоколебимое упорство не могли не восхищать, но вместе с тем и не раздражать имперцев своей несломимостью. На первом же допросе, куда его повёл Таркин когда ушла Камилла, Эзра вел себя смело и уверенно, так, словно это не его насильно притащили в это узкое холодное помещение с серыми стенами и жёсткой металлической скамейкой, а он сам явился сюда, сделав этим огромное одолжение. Для начала Таркин просто усадил его напротив и задал обычные для всех задержанных вопросы: — Скажите мне, вы действительно занимаетесь повстанческой деятельностью? Голос гранд-моффа при этом звучал сухо и отстранённо, а его холодные бесцветные маленькие глаза смотрели прямо в лицо Бриджера, давая понять, что лучше сказать правду. Эзра и не собирался отмалчиваться, как впрочем и доставлять Таркину удовольствия ввиде слез и стонов о пощаде. «Будь сильным и ничего не бойся» — молча ободрил его прозвучавший в голове голос покойной Миры и Эзра, решительно подняв голову, смело взглянул в глаза адмирала своими огромными ярко-синими очами и произнёс смело и сурово: — Верно. Я принадлежу Альянсу лотальских повстанцев. Противостоять незаконно установленному строю — дело моей чести! Всё, и этот дерзкий уверенный ответ и тон, которым он был высказан, пришёлся Таркину явно не по душе, но он постарался никак не выдать эмоций. Не время пока, это ещё успеется. Сейчас надо продолжить: — Как давно вы этим занимаетесь? — Чуть больше года — не убирая из голоса уверенность ответил Бриджер, раскидывая руки в стороны — Однако, зачем вы сказали это в прошедшем времени? Вернее будет сказать занимаюсь, да, даже здесь я не изменил себе и в душе остался повстанцем. Таркин сцепил руки в замок и стиснул зубы, чтобы не скрипнуть ими. Или не вцепиться в горло противному мальчишке. Несколько минут потребовалось ему, чтобы прийти в себя и спросить ещё одно: — И много вас ещё такие, смелых и самоуверенных? Я имею ввиду твой отряд. Таркин был уже достаточно обозлён, чтобы отбросить видимость уважения к заключённому, а вместе с ним и лживо-вежливое Вы. До того ли было, тут бы лицо не потерять. Ведь с самого начала Таркин ужасно невзлюбил этого мальчишку, с первого взгляда на него испытал к нему жёсткую ненависть. Это было из-за того, что другие заключённые, тем более впервые попавшие в имперские застенки, обыкновенно бывали робкими и запуганно-покорными, готовыми на всё лишь бы спасти себя от смерти или добиться самой лёгкой и безболезненной расправы. Таркин ужасно любил таких, испытывая ни с чем не сравнимое удовольствие, играя с ними, услаждая душу их страхом и ощущением скорой смерти. Нравилось убеждать их в том, что опасности для их жизней больше нет и дав в это поверить, своими же руками всаживал в них бластерные заряды. Он испытывал прямо-таки возбуждение, сравнимое с сексуальным, когда видел как выражение лица из крайне расслабленного и уверенного в спасении в секунду меняется на недоуменное, про виде направленного в упор бластера, а ещё миг спустя застывает вечной холодной маской. Впрочем, почему сравнимо? Это было для него даже лучшим, чем секс, ибо последнего Таркин, излишне жёсткий и малопривлекательный внешне, почти не знал. Являясь в жизни грубым и безжалостным, мужчина оставался таким же и в остальных её сферах. Неудивительно, что девушки не задерживались возле него, им просто надоедал грубый холодный любовник с садистскими наклонностями, от которого не дождёшься ни капли тепла. За то тут, имея власть над заключёнными, Таркин мог в полной мере реализовать свой комплекс неудовлетворенной власти. Но этот мальчишка начисто лишал его этой мелкой радости, а даже наоборот, сам испытывал удовольствие от своей веры в самого себя и беззаветного служения своей идее. Вот и сейчас, ответив в третий раз, Эзра лишь подтвердил подозрения Таркина насчёт себя: — Нет, нас не очень много, но за то мы все вместе, нам помогает наша дружба и преданность друг другу, а так же верность общему делу. Нас неоднократно пытались переманить враги, но мы не сдались, и я уверен, к нам примкнут ещё многие люди. Ведь недовольных Империей на самом деле гораздо больше. Республика любила нас и мы ответим ей тем же, даже после её смерти. Всё. Это был финиш. Если до этого Таркин ещё размышлял как ему провести допрос по всем правилам, то после этих слов он вскочил со стула, чтобы через секунду или даже её доли, бросится на ненавистного мальчишку и вцепиться ему в горло. Да как он смеет, этот Бриджер? Этот наглый мерзкий щенок гадких повстанцев, которых он собственными руками уложил в могилу. Этот крысёныш, который вместо того, что он должен был делать — жалко стонать и ползать на коленях, целуя его сапоги, посмел с ним спорить, как с равным, а напоследок и вовсе взял и нагло ткнул гранд-моффа в самое больное его место. То, которого он стыдился и которое до сих пор не давало ему покоя. О котором он старался думать поменьше и не признавать даже самому себе. Ведь когда-то давно, в первые дни Империи, у каждого бывшего её гражданина возникла дилемма, как быть, принять новый строй или же остаться верным старому, как бы это не было трудно, а вскоре и вовсе почти нереально. Мнения разделились, большинство мирных жителей всё же пришли к наиболее разумному решению — постараться приспособиться к новым условиям и возможно найти и в нем свои плюсы. Однако, немало нашлось и других, тех, кто ни под каким видом не принял новую власть, задавшись целью любой ценой вернуть прежнюю, иной раз даже и ценой, равной собственной жизни. Таких героев невидимого фронта называли повстанцами, их уважали и очень любили мирные жители, стараясь помогать по мере возможности и люто ненавидели имперцы, бросая подчас все силы, чтобы искоренить восстание. Но повстанцы были как мифическое чудовище Гидра, которое, потеряв одну из своих голов, вмиг обретало на месте её десять новых. Именно к таким, не без неприкрытой гордости, относил себя и потомок Бриджеров. Но, к несчастью, имелись и третьи, отдавшие предпочтение совсем уж неподобающей в любые времена вещи — откровенному предательству. Они согласились добровольно работать на Империю, став такими же, как Лорд Ситхов и его ужасный ученик. Этот слой подразделялся внутри на два — тех, кто пошёл на это из истинной веры в справедливость новой власти и таких, как Таркин, совершивших бесчестное деяние из элементарной трусости, предавшие своих, чтобы им сохранили жизнь. Гранд-мофф это прекрасно понимал и полностью отдавал в этом отчёт, вот только в глубине души его нет нет, да царапало гадкое ощущение, унижавшее его на уровне подсознания. Оно упорно твердило бессонными ночами, что он, Уилхафф Таркин, получил своё высокое звание не из блестящих заслуг, а ценой продажи того, что до этого было его домом. Что пришло оно ценой рек крови невинных и своей поруганной чести. Что на самом деле не так уж и сильно он отличается от тех, кого так бессовестно унижает. Даже когда он поневоле произносил это про себя и наедине с собой, то всегда закрывал глаза и отчаянно махал руками, чтобы поскорее избавиться от этих мыслей, а тут ему указали на это вслух, да ещё так, что фактически ткнули его в это самое его узким бледным длинноносым лицом, явив всему миру его истинную до боли несовершенную натуру. И кто, жалкий сопливый мальчишка. Возможно ли было такое простить, смириться и жить дальше со знанием такого беспредела? Ответом послужил отчаянный, полный ненависти крик: — Закрой рот! Замолчи немедленно, повстанческий ублюдок! И сейчас же назови мне имена остальных! Услышав этот безобразный в своём уже почти откровенном бессилии крик, Эзра даже не дрогнул, а продолжив прямо смотреть на Таркина, позволил себе совсем уж неслыханную дерзость — легкую полуулыбку. И спросил совершенно невинным голосом: — Уважаемый, так, что же мне следует сделать — замолчать или же назвать остальных? Выразитесь поконкретнее, пожалуйста. Эзра сказал это всё более, чем вежливо, без тени какого-то там ехидства, но обозлённому Таркину в этот момент показалось, что Бриджер нагло издевается над ним. Этого прощать было уже нельзя и махнув рукой двоим стоявшим по бокам комнаты штурмовикам, отдал короткий приказ: — Дайте ему хорошую дозу! Старайтесь, мальчики! Дважды просить не пришлось и вмиг подскочив к подростку, те принялись за дело — один взял его сзади за руки, заставив прогнуться назад, второй приложил к его груди странное круглое сооружение, из которого вышли несколько цепких металлических проводов, намертво приросших к шее и ключицам, после чего ударил кулаком по середине неведомого агрегата. После этого по проводам пробежались разряды искрящегося тока, заставлявшего несчастного пленника вздрагивать и сжиматься внутри от пронизывающей жгучей боли. Однако, расчёт Таркина не оправдался и даже сейчас Эзра продолжал хранить упорное молчание и полное нежелание выдавать своих. И не единого стона или крика не сорвалось с его плотно сжатых непокорных губ. В конце-концов Таркину это надоело и приказав штурмовикам отвести пленника обратно в камеру, злостно пообещал ему на прощание: — Скоро продолжил, но доза будет выше! Он умышленно не сказал когда настанет это Скоро. Решил добавить к физическому насилию ещё и психологическое. Пусть мальчишка сидит в камере и с ужасом ждёт своей участи. День, два, больше. Всего таких экзекуций было уже три, но итог каждый раз одинаковый, то есть такой же, как первый, никакого. Бриджер не выдавал своих. А в свободное от допросов время подросток вспоминал прошлое и впервые за долгое время всерьёз задумался о сказанном ему матерью в последнюю их встречу. Даже взглянул на браслет, что та дала ему. Вернее, решился рассмотреть его внимательно. Он оказался тонким из желтого металла, звенья цепочки удерживали узкую пластину с гравировкой, на которой стояла четкая надпись: «Её зовут Судьба». Именно так, последнее слово с большой буквы, словно речь в этой фразе и правда заходила об имени, а не о явлении, отвечающем за всех жителей мира. Точно то же самое сказали Эзре и мать, намекая на имя женщины, якобы на самом деле родившей Эзру. Подросток стал размышлять, припоминая все подробности жизни с родителями и теперь, уже бывший в более сознательном возрасте, он многое видел в ином свете. Например такая странная вещь, как чувствительность к Силе, ни отец, ни мать ею не обладали. И этот разговор между ними, почти забытый. Речь шла о группе крови. Эзре тогда было пять лет и ему удаляли аппендицит и понадобилась кровь для переливания. Он тогда мало, что понял, но вроде бы врач сказал, что такой группы, как у него нет ни у Миры, не у Эфраима. Пришлось переливать чужую. Уже потом Кэйнан ему объяснил, что ребёнок всегда наследует кровь одного из родителей, если же это не так, это повод поставить под сомнение родство с одним из них или даже обоими. Эзра не поверил, но учитель его добил, рассказав ещё и о связи, возникающей с родными, она особая, не такая как у него с ним. Она позволила бы ощутить в Силе смерть обоих, но этого не произошло. Эзра и сейчас понимал, что это не самые убедительные доводы, но ведь и Мира не могла сказать ему что-то просто так. В такой момент не врут. Но с кем он сейчас мог поделиться этими мыслями? Кэйнана рядом не было, соседей по камере тоже. Не со штурмовиками же откровенничать. Да и Таркин весьма отдалённо напоминает доброго дядю, а если он и был таковым, то уж явно не для Эзры, которого невзлюбил с первого взгляда и не скрывал этого. Хотя, после первого допроса у него появился неожиданный друг, вынужденный для других прикидываться врагом. Её звали Камилла, она была штурмовиком-кадетом, но пробираясь к нему в камеру, непременно снимала шлем, являя его взору хорошенькое личико с большими карими глазами, родинкой на левой щеке и темные блестящие волосы, падавшие на плечи. Симпатичная, подумал бы он в другое время. Добрая и отзывчивая, совсем не такая, как другие, подумал Эзра сейчас. Она приходила под вечер, когда его уже приводили с допросов, тайком кормила со своего стола, принося с него что-то сытное и вкусное, потом расспрашивала о восстании и о том, какие действия оно сейчас предпринимает. Спрашивала не с целью добить, а чтобы помочь скрыться и присоединить дополнительные силы. Камилла нравилась Эзре, но на то, чтобы поделиться с ней мыслями о своей возможной подмене решился лишь неделю спустя. И последствия это имело неожиданные.