Белый Волк

Говорят, лучшая защита — это нападение. Несмотря ни на что, Наташе не хотелось умертвлять того, кто безмятежно продолжал греметь инструментами, словно ничего, угрожающего его здоровью, не могло произойти. А, может, так оно и было на самом деле. Как доказательство — у Наташи медленно начинали расцветать синяки по форме его пальцев в тех местах, где он удерживал её корпус, перекинутый через плечо. Поколотить — это да, этого хотелось. Но не более. В конце концов, она ведь не варвар. Она с сожалением одёрнула руку, протянутую к гаечному ключу. Даже если бы она пошла на поводу у секундного желания и огрела Барнса, она была уверена, рука рефлекторно не смогла бы замахнуться со всей силы. Набила бы шишку, разозлила. Возможно, оказалась бы заперта на сей раз не в комфортабельной спальне, а в каком-нибудь подвале. Он ведь есть в этом поместье? Должен быть, во всяком случае, хотя бы маленький. Но пока никто не стремился перехватить её и силком вернуть обратно «в клетку». Это немного обнадёживало. Так что там было про нападение? — Мне нужно домой, — постаралась проговорить как можно уверенней. Увы, вышло не столь грозно, как планировалось. А на фоне звука, отчётливо напомнившего слабый смешок, и подавно. — А мне нужен шестигранник. Не могла бы ты?.. — он обернулся через плечо и посмотрел настолько невинно, что у Наташи зуд бешенства под кожей разошёлся. — Железная штука, лежит там же, на бочке, похожа на большую букву «L». «Я знаю, что такое шестигранник», — чуть не огрызнулась она в первую секунду. Не представляя от негодования, что делать в подобной ситуации, Нат передала шестигранник и с трудом удержалась, чтобы не проехаться инструментом по его лицу. На мгновение ей почудилось, что уголки поджатых губ дрогнули, но разглядеть получше не удалось — слишком быстро отвернулся и спрятался за стеной волос. — Обулась бы, здесь грязно. Ещё занозу какую подцепишь. — Ты меня услышал? Я уезжаю. — Нет. — Нет — что? — Нет, не уезжаешь. Это было произнесено настолько спокойно, точно он говорил о погоде. Наташа нервно фыркнула. — Я не спрашивала разрешения или твоего мнения, — голос потихоньку начал подрагивать от раздражения, — я констатирую. — Я рад. Честно. Очень напористо и убедительно. Сама невозмутимость. Чёртово воплощение непроницаемости. — Ты в своём уме? Никто не имеет права держать меня… Он только хмыкнул, развернулся на низком табурете, деловито скрестил руки на груди и слегка откинулся назад, облокачиваясь спиной о ручку стоящего на подножке мотоцикла. — Гляньте, кто заговорил о правах. Погоди, я правильно всё понял? — он щёлкнул пальцами; явно принялся разыгрывать спектакль одного актёра. — Сумасбродная девица врывается в моё поместье. Ходит по моему саду, топчет траву, гуляет по дому, как у себя на родине. Ты вообще слышала когда-нибудь про частную собственность? — Ты… — если бы её злость была хоть чуточку материальней, Наташа была уверена, её ресницы бы задымились — настолько возмущённо она смотрела на расслабленный силуэт. — Да какая там трава?! Это не сад, это садовое кладбище! — Если нет, сходи в библиотеку, там должна быть пара-тройка полезных книжек. Этот дом принадлежал моему дядюшке, он был уважаемым юристом. — Плевать мне на твоего дядю и твои книжки! Ты запер меня в комнате! Насильно удерживал сутки! Барнс широко распахнул глаза и только в ладоши не хлопнул для убедительности. — Конечно. Ты же вломилась на мою территорию. Ладно бы — потенциальная воровка, а вдруг ты убийца? Или его полоумная сообщница. — Полоумный здесь только ты! — Повторяешься, — он даже цокнул с натуральным притворством. — Тебе когда-нибудь говорили, что ты жутко занудлива? И истерична. Терпение лопнуло, как мыльный пузырь. Наташа буквально добежала до дверцы, ведущей из сарая, подобрала туфлю и со всей накопленной злостью запустила в него, целясь на удачу в лицо. Баки поймал обувку настолько легко, что она, не помня себя от негодования, тут же швырнула в него вторую. Теперь он держал в руках её туфли. Единственные, надо добавить. Барнс деловито покрутил балетки в руках. — Девятый размер? А с виду такая миниатюрная*. Она резко откинула в сторону растрепавшиеся волосы, словно это причёска была виновата во всех её бедах. — Верни. — Туше, — и он развернулся, одаривая вниманием мотоцикл, как если бы в эту самую минуту тот действительно его волновал. — Нечего было разбрасываться вещами. Наташа, точно раздраконенная кошка, охотящаяся за лодыжкой нерадивого хозяина, приблизилась. Коротко ойкнула, оступилась, едва крошечная торцевая головка впилась в чувствительную кожу стопы. Он пристроил туфли возле колеса. Между широко разведённых коленей. Она осмотрела плечистую фигуру, думая, с какой бы стороны подобраться. В конечном счёте решила идти напролом и, только Барнс приподнял левую руку с инструментом, — нагнулась да потянулась вперёд, отчего-то боязливо затаив дыхание. Это случилось настолько быстро и неожиданно, что Наташа не успела сообразить, что произошло, — не то, что среагировать. Рука, которая потянулась к балеткам, была ловко перехвачена и заведена за её спину. Когда он умудрился свести ноги, Нат не взяла за ум тоже, но едва она открыла глаза, как поняла, что оказалась в самой унизительной позе: лежащей поперёк его колен. Вторую руку Баки заломил на схожий манер, быстрее, чем Наташа дёрнулась. И, словно грёбаная вишенка на торте, — покрепче упёрся локтями в её спину, фиксируя захват. — Пока отдыхаешь — слушай, — от былой игривости и театральности в холодном голосе не осталось и следа. — Меня не интересует, как ты сюда добралась и зачем. По крайней мере, не настолько, чтобы об этом думать. Меня волнуют две вещи: твои друзья и полиция. В течение месяца-двух мне кровь из носу нужно продать этот дом. Лишняя шумиха точно не добавит на него спрос. Наташа даже мысленно согласилась на время поумерить собственное эго. — Никто ничего не узнает. Можешь считать, меня вообще здесь не было. — Вчера ты пела по-другому. — Потому что ты!.. — она чуть было не вспылила, однако вовремя вернула самообладание. — Никакой шумихи. Даю слово. Баки цокнул, но руки разжал. Наташа тут же поспешила встать на две свои и, проглотив обиду, буравчиком вперила в него взгляд. — Я готов поверить, но при одном условии и не на слово. — Она вопросительно приподняла брови, отчего нежную кожу лба прорезала пара тонких морщинок. — Ты навредила моей флоре и, в каком-то смысле, потревожила фауну. Я — так и быть, готов признать, в чём-то был не прав. Заключим сделку. До конца месяца ты поможешь мне — всем нам — привести в порядок территорию. Я продаю поместье, а ты идёшь, куда глядят глаза. Напишем расписку — свидетелей хоть отбавляй. Вполне справедливое предложение. Казалось, в ней было столько возмущения, что оно просто-напросто не находило выхода. Она смотрела на Баки так, как смотрят, наверное, на умалишённых людей. И это удивление было громче любых слов. Наташа нервно усмехнулась. Он демонстративно её проигнорировал. — Посмотрим друг на друга ещё немного? Я бы предпочёл, чтобы ты сказала — хорошо, без проблем, — и я смог, наконец, вернуться к своему мотоциклу. Нат в защитном жесте скрестила руки на груди. — Не много ли ты на себя берёшь? — В самый раз, — парировал он и, словно бы в доказательство своих слов, небрежно ткнул носком её балетки — так, что теперь они были практически прижаты грязным колесом. — Если ты живёшь в лесу, это не значит, что у других тоже отсутствует социальная жизнь. Я работаю, вообще-то, и через две недели у меня начнётся подготовка к постановке «Жизели». — Чудно. На две недели сад твой. И ты свободна, и я спокоен. — Я, — Наташа едва не подавилась воздухом, — я не собираюсь проводить свой отпуск здесь! Ты хоть немного представляешь, что значит попасть в труппу американского театра балета? Я всю жизнь положила на это дело! — Уверен, это очень увлекательная история, — он демонстративно загремел инструментами, по большому счёту просто перекладывая предметы с места на место. Наташа тяжело вздохнула. С ним невозможно разговаривать. Он вообще не имеет ни малейшего понятия о диалоге и такой категории общения, как компромисс. — Верни мне обувь, пожалуйста, — она старалась говорить настолько спокойно, насколько это было возможно с учётом всех… обстоятельств. — Мы это уже проходили. — Я согласна на твои условия, отдай туфли. Баки посмотрел на неё так, как родители смотрят на своих детей, которые умоляют купить собаку и клятвенно заверяют: я буду водить её гулять, самостоятельно купать, кормить и играть! И, несмотря на это, он протянул ей балетки. Каждая клеточка его тела буквально кричала о том, что Барнс ни на секунду ей не поверил, однако он сделал то, что сделал. И как это следовало понимать? Или он знал что-то, чего не знала Наташа? Он отложил инструменты, протёр руки такой грязной тряпкой, что, скорее, испачкал их ещё сильнее, да поднялся с табурета. — Идём. Заверим наше двухнедельное соглашение и отсутствие претензий. Мы ведь не в лесу живём, — Нат различила шпильку настолько явственно, что с трудом удержалась от желания стереть эту неладную полуулыбочку — не важно, как, лишь бы он перестал ухмыляться. Баки провёл её через ту часть поместья, с которой Наташе не довелось познакомиться. «Выставляется», — мелькнула мысль в её голове. Впрочем, теперь ей стало понятно, что за шум разносился вчера днём: половина старого забора была снесена, а возле едва установленного рядка ютился новый, ещё не разобранный. Похоже, он всерьёз занялся миссией облагораживания этого замка с привидениями. Миновав веранду, они оказались во внутреннем саду. И Наташа невольно восхищённо вздохнула. Здесь было всё, как на картинке: и белый заборчик, и новая калитка, и свежая, вымощенная плитка. Тут цвели пурпурно-розовые петуньи; пышные, жёлтые и рыжие бегонии; величественно, словно придворные дамы, распускали многочисленные юбки лепестков белоснежные пионы; целый ряд кустов венчали крупные пучки нежно-сиреневых гортензий; из горшка игриво выглядывали крошечные, ярко-синие, как маленькие звёздочки цвета индиго, лобелии. Баки заметил её восторженный, горящий взгляд и нарочно сбавил шаг. — Мать Сэма — почётный садовод в своих кругах. Парадокс, но у него аллергия на пыльцу. Зато уж о цветах знает если не всё, то гораздо больше, чем все мы вместе взятые. Большинство цветов вырастила Ванда — всё-таки от женских рук в таком тонком деле толк существенней. — Она умница, — Нат с трудом удержалась, чтобы не сорвать приветливо качнувший головой пион, отвесивший ей галантный поклон. Затем они вошли в дом, и она с трудом поняла, что эта часть особняка располагалась за столовой. Библиотека — куда они держали путь — оказалась, по существу, большим кабинетом с высоким потолком, обставленная забитыми книгами шкафами. До верхних полок можно было добраться при помощи лесенки, закреплённой вверху и внизу, передвигающейся, как дверца шкафа-купе. Пока Барнс в самом деле что-то писал, Наташа осматривалась. Литература попадалась самая разношёрстная: от классики до кулинарных рецептов. Обернувшись через плечо и убедившись, что её спутник по-прежнему сидит, зарывшись носом в бумажки — так, что самого носа практически не было видно за нависшими на лоб волосами, — она решила опробовать лестницу. Желание почти детское, но настырно поселившееся в голове. На верхних полках сыскалась «Хижина дяди Тома», «Милый друг» Ги де Мопассана, репертуар Хэмингуэйя и Брэдбери. Наташа улыбнулась своим мыслям. Её не особенно зацепили многие крупные и популярные работы последнего, но она очень любила его атмосферные рассказы, вроде «Переселения душ», «И камни заговорили» да «Кукольника». Интересно, он читал хотя бы крошечную часть того, что хранилось здесь, или предпочитал исключительно дичать в лесу? На глаза попалась маленькая красная книжка без названия. Наташа достала её с полки. Поцарапанная обложка, по центру — одно-единственное изображение чёрной звезды. Она раскрыла книгу, и страницы перелистнулись на то место, где был наиболее частый залом. Не книга — блокнот. Мелким и рваным почерком в столбик, одно за другим, записаны слова: «Желание. Ржавый. Семнадцать…» — Поставь на место. Голос хлестанул резко и неожиданно близко. Наташа едва не выронила блокнот. — Это те самые слова? Барнс обнаружился у подножия лестницы, с таким видом, что Наташе показалось, ещё несколько секунд — и он зубами вырвет из её рук блокнот. Причём абсурдно преодолев разделяющее их расстояние одним прыжком. — Квилл рассказал? — Не важно, кто, — она решила не дразнить в нём зверя и вернула блокнот на место. Для пущей убедительности даже начала спускаться вниз. — Я не знала, что там. Баки следил за каждым её движением настолько хмуро, что оставалось дивиться, как над его головой не сгустились тучи. Интуиция подсказывала ей, теперь он переложит блокнот в самое потаённое место в особняке, вне зависимости от того, сколько она здесь пробудет. А пробудет она недолго. Барнс всучил ей лист, исписанный таким же «кусачим» почерком, без былой любезности. Боже, у этого человека семь пятниц на неделе.

***

Ещё один день, незапланированно проведённый в этом ненормальном месте, со степенью безумства коего Наташа потихоньку мысленно смирилась, был полон не самых приятных новостей. Вернее — таких, какие отнюдь не упростили план её долгожданного «побега», от которого теперь не останавливало ничто и, главным образом, никто. Как оказалось, после полудня Стивен, памятуя об её арендованном автомобиле, занялся проблемой оного и вернул машину «на родину». Сперва Нат так же не придала значения его интересу в отношении того, в каком отеле она остановилась в Ланкастере, и очень зря: об этом он тоже «побеспокоился», оплатил просроченные сутки и уладил вопрос выселения гражданки Романовой Натальи. По крайней мере, он забрал её дорожную сумку. Наташа с нескрываемым наслаждением приняла почти часовую ванну, на два раза вымылась своими шампунями, гелем для душа и прочим множеством мелочей из разряда уходовой косметики, которые не ленилась таскать с собой даже в кратковременные поездки, и наконец надела чистую одежду. Тонкие светло-голубые джинсы; простая майка; летние кожаные ботиночки — обувь на шнуровке как превентивная мера, если вдруг придётся бежать. Немного подумав, она выудила из сумки серый кардиган крупной вязки: кто знал, насколько тёплой или нет окажется ночь. Разумеется, никто не отменял риска встречи с недружелюбно настроенными попутчиками. А потому, после ужина, Нат вызвалась помочь Ванде убрать всё со стола и незаметно умыкнула один из кухонных ножей. Она выдвинулась за полночь, в полном убеждении, что все наверняка легли спать. Фонарик она тоже «позаимствовала» в одном из ящиков, когда нарочно рылась среди хозяйственного хлама. Её телефон вот уже около суток оставался безнадёжно разряженным, а соваться в лес без элементарного источника освещения — верх безрассудства. Тишина была более неуютной, чем тогда, когда она только приехала сюда. И хотя небо завораживало: яркое, синее, подсвечивавшееся мириадами звёздных скоплений; это тревожное молчание ночи заставляло её нервно озираться на каждый шорох, шагать быстрее и постоянно напоминать себе не заглядываться больше надобного по сторонам — в частности, не светить фонариком туда, где чернота была настолько густой, что просто-напросто пожирала робкий свет. Она не знала, сколько шла, однако по ощущениям — изрядно дольше, чем пару дней назад, оставив машину перед узкой тропой. Вскоре лес начал редеть. Извилистая тропа становилась всё шире, казалась более обжитой и протоптанной. Значит, вскоре она должна выйти к дороге. От радости Наташа прибавила шагу: близь «цивилизации» вдохнула в неё силы. Если повезёт, она встретит попутку. Нат не помнила, где именно, но между Ланкастером и её «несчастливой точкой на карте» был поворот в сторону аэропорта. Ноги постепенно начинали гудеть, шум собственных шагов и шуршание гравия под ногами вызывал у неё неприятные ассоциации с фильмами ужасов. Спустя минут десять или пятнадцать она услышала шелест колёс. Крошечную полоску света от её фонарика перебил более яркий — фар. Наташа остановилась на обочине и посигналила рукой, однако машина пролетела мимо, даже не затормозив. Устало вздохнув, она перекинула дорожную сумку на другое плечо — правое уже затекло и покраснело под давлением врезающейся в кожу лямки — да двинулась дальше. Следующую машину пришлось ждать довольно долго. Она притормозила, сигналя, и в окне показался какой-то нетрезвый тип, окликнувший её «красоткой». Иномарка двинулась вперёд, после чего развернулась, подъехала к обочине и остановилась. Из салона лились растиражированные поп-новинки. Водитель выглядел лишь на малую долю трезвее, чем его попутчики. Наташа была уверена, что у неё заслезились бы глаза от перегара, если бы она оказалась в салоне. — Девушка, а вы чего тут ходите одна? Вас подвезти? О, она знала этот взгляд. Нат решила, что протянет ещё парочку километров в ожидании новой попутки. — Красавица, давай познакомимся! — это почти перегнулся через корпус водителя тот, кто сидел на соседнем пассажирском сидении. И он уже едва волочил языком. — Извините, я не знакомлюсь. — Давай, садись в машину, подкинем, куда надо. — Спасибо, я путешествую одна. Машина стояла на месте, Наташа прибавила шагу. За спиной слышались голоса, от которых у неё, по правде говоря, волосы дыбом вставали на затылке. Вскоре автомобиль сделал разворот и, дав газу, улетел вперёд, на прощание посигналив ей. Что выкрикнул некто с заднего сидения, она не поняла. Только когда свет фар окончательно исчез из виду, Нат смогла вздохнуть на порядок спокойней. Четверо пьяных мужчин — по меньшей мере. Она не сильно вглядывалась, сколько пассажиров располагалось позади. И по какому-то наиудачнейшему стечению обстоятельств они решили, что укрощение строптивой незнакомки в лесу, в столь позднем часу, не стоит свеч. Да она не просто легко отделалась — ей чертовски повезло. А ведь другого такого раза может не быть, закралась тревожная мысль. Наташа поспешила успокоить себя тем, что цель оправдывала средства: зато впереди её ждал город и перспектива наконец-то оказаться дома. «Если дойдёшь, конечно же», — ехидно шепнуло её подсознание. Попуток всё не было. Ноги волочились по земле менее и менее ретиво. Обочина сливалась в сплошное серо-коричневое полотно, освещаемое монотонным жёлтым лучом. Вскоре она, проглядев ямку, споткнулась и, не удержавшись, повалилась наземь. В тишине звук её падения прозвучал слишком громко. Она осветила фонариком коленку, проверяя, не порвались ли джинсы, скинула с плеча лямку сумки, позволяя себе сделать малодушный перерыв, и… Вдруг расплакалась. Вот так. Просто. Из-за всего сразу и как будто бы без причины. Из-за того, что оказалась в совершенно чужом городе, одна. Из-за того, что какой-то ненормальный псих запер её в доме и чёрт знает, что вообще намеревался сделать. Из-за того, чему не находилось разумного объяснения с точки зрения психически здорового, трезвого, адекватного агностика. Из-за того, что ботинки начали натирать ноги. Из-за того, что сумка стала слишком тяжёлой. Из-за того, что ей даже не к кому было обратиться за мужской помощью — Клинт не в счёт, это другое. Из-за того, что за последние пару лет ей даже не встретился ни один нормальный мужчина, которых где-то умудрялись находить девчонки из её труппы. Господи, а это тут вообще при чём? Да без разницы. При том. Кому какая, к чёрту, разница, какие мысли скачут в её голове, точно нерка на водоёме, посреди ночи, на безлюдной трассе, в богами всех религий забытом Ланкастере? Просто — сдали нервы. Ей хотелось лечь прямо здесь, на обочине. Ноги категорически отказывались поднимать тело. Спина болела из-за тяжести сумки, которая казалась лёгкой только в первый час её пешего путешествия. Свет фонарика от непрерывной работы становился всё более тусклым и слабым. А у неё даже не было телефона. Без него — как без рук. Ни связи. Ни карты. Ни возможности вызвать… да хоть спасателей каких-нибудь. Она была бы рада даже десяти секундам общения с Рамлоу — с тем самым Броком Рамлоу, с которым Нат пообещала себе «завязать». И хотя у неё катастрофически не было времени на личную жизнь и так называемых «хороших парней», Наташа решила, уж лучше вообще ничего, чем такой, как Рамлоу. Она не знала, сколько так просидела на обочине. Спустя некоторое время ощутимо похолодало — не особенно спасала даже кофта. Слёзы на щеках высохли, и кожу неприятно стянуло. Начал моросить дождь. Конечно; в её состоянии оставалось только промокнуть до нитки, остыть под порывами ветра и слечь в больницу с концами. Сперва она решила, ей кажется, что где-то послышалось гудение мотора. Но вот за дугой, уходящей в сторону леса, влажный асфальт мазнул свет фар. Наташа хотела встать, но почему-то не нашла в себе силы. Впрочем, автомобиль — ужасно старомодный, надо признать; такие Нат видела только в фильмах об эпохах восьмидесятых или на ретро-выставках, — ехал сравнительно небыстро, а потому водитель заметил её и притормозил. Припарковался с параллельной от неё стороны. Вышел из машины. Наташа щёлкнула дышащим на ладан фонариком и узнала в идущем к ней человеке Стивена Роджерса. Он взглянул на неё сверху-вниз и вздохнул устало, но ничего не сказал. Знал, что так будет — не мог не знать. Впрочем, ей уже было всё равно. — Я хочу домой, — проговорила она шёпотом. Волосы, мокнувшие под дождём, неприятно липли к лицу. Стивен без лишних вопросов закинул на плечо её сумку. Затем бросил короткое: — Иди сюда, — и, когда Нат вложила ладонь в его руку, без видимых усилий потянул её на себя. В машине было ужасно тепло и уютно. А ещё пахло едой из китайских ресторанчиков. Наташа растеклась по сидению и моментально почувствовала, как тяжелеют веки. — Чья эта машина? Стив завёл умиротворённо рычащий мотор. — Квилла. Или Квилла и Рокета — они идут в комплекте, насколько я понимаю. Она слабо, устало улыбнулась. — Ты отвезёшь меня в город? По лицу было заметно: Стив не в восторге от её затеи. И меж тем он сдержанно кивнул. — Я не могу тебя удержать. Больше — нет. Наташе хотелось сказать что-то в собственное оправдание, но она чувствовала себя чересчур измотанной даже для столь банальной мелочи. Она задремала почти сразу, как Стивен двинулся с места. И не знала, сколько пробыла в сонном забытье. Её резко мотнуло на сидении в сторону. Лоб стукнулся о спинку водительского кресла, а затем грудь врезалась в приборную панель, и машина с визгом покрышек слетела с трассы вниз — в сторону леса. Последним, что Наташа запомнила, была ярко выхваченная светом фар из темноты фигура оленя. А потом капот смялся о столб дерева, и, кажется, она закричала, потому что ноги в одночасье сдавило железным прессом.