Белый Волк

Она нисколько не изумилась тому, где очнулась. Даже, скорее, сочла бы странным, если б под потолком не обнаружилась люстра, к описанию которой больше всего подходил эпитет «антикварная». Первым, что она произнесла, было: — Я смогу танцевать? Как выяснилось в следующее мгновение: на голос откликнулось сразу несколько человек. И прежде всех к её постели приблизился высокий бледный мужчина с ярко выраженными скулами и двумя седыми полосками аккуратно уложенных волос у висков. — Доктор Стивен Стрэндж, — он проигнорировал её вопрос. Настолько мимолётным и выверенным жестом, что словно бы по волшебству, он изъял из кармана белого халата маленький фонарик и проверил реакцию зрачков на свет. По его непроницаемому лицу не оказалось возможным что-либо прочесть. — Ночью вы и ваш друг попали в аварию. — Стив? Как он? — Жить будет. Как и вы, впрочем. Чувствуете головокружение, тошноту, шум в ушах? — он смотрел на неё прямым, уверенным — даже, если можно так выразиться, самоуверенным, — взглядом, в упор, что мысли разлетались. — Нет, ничего такого… — В глазах двоится? — Не двоится, что с моими ногами? И снова не удалось прочесть эту замороженную серостью радужек эмоцию. — Ушибы, растяжение. Моё мнение — легко отделались. Чем вы занимаетесь, когда не губите растения? — Что?.. — Наташа чувствовала себя ни много ни мало дурой — настолько серьёзно и выжидающе глядел на неё доктор, и настолько она не понимала сути его вопроса. — Ваш сад постиг вопиющий эко-апокалипсис. Вы наверняка очень занятой человек, если позволили ему так зачахнуть. Будь я полицейским, арестовал бы вас за убийство флоры, поддерживающей жизнь на планете. — Это… это не мой сад. Я танцую в труппе американского театра балета. Доктор Стрэндж сделал какую-то пометку — только сейчас Нат заметила у него на коленях твёрдую папку с зажимом для листов. — Больше не танцуете. — Что?! Я не могу… От резкого стремления приподняться на локтях у неё на мгновение потемнело перед глазами. — Лежите и не дёргайтесь. Наталья Романова, так? Она прикрыла веки, давая себе фору. Голова шла кругом. Возможно, он прав, и ей следовало быть осмотрительней в своих порывах. — Да. — Дата рождения? — 22 ноября 1994 года. Стивен Стрэндж углубился в собственные записи, время от времени задавая ей вопросы об аллергии на ряд препаратов и старых травмах. — Связки имеют высокую регенеративную способность, в большинстве случаев позволяющую им срастаться самостоятельно даже после полного разрыва, — заговорил он, отложив, наконец, ручку. — Как я уже сказал, вам повезло. Из моих рекомендаций, — обратился к листу, на котором делал записи, — соблюдайте, насколько это возможно, полный покой ближайшие пару дней. Если возможен постельный режим — тем лучше, и не забывайте подкладывать под ноги подушку или валик, когда лежите. Можно сворачивать одеяло, главное, чтобы конечности находились выше уровня вашего положения. К местам растяжения прикладывайте лёд, не держите больше пятнадцати-двадцати минут. Если нет желания возиться с полотенцами, можете заменить его контрастными ваннами. Советовать обматываться с ног до головы бинтами не стану: у вас высокий уровень физической подготовки, вам следует пораньше начать заниматься разрабатывающими и укрепляющими упражнениями. Хотите встать на ноги — работайте над тем, чтобы быстрее вернуть суставам полную амплитуду движения, иначе в связках образуется слишком короткая и неэластичная новая ткань. Но это, разумеется, после спада отёчности. И не бросайтесь с головой в те упражнения, которые вызывают сильную боль. Я прописал ряд обезболивающих, принимайте по мере необходимости. Вопросы? Наташа несильно покачала головой. В любом случае, она перечитает его записи позже. Сейчас информация обрывками влетала в одно ухо и почти полностью вылетала из другого, оседая в голове незначительными словосочетаниями. — Вы супруг? — а вот эта фраза полноправно влилась в её сознание. Нат, позабыв о слабом самочувствии, проследила за взглядом Стивена Стрэнджа. Тот был обращён не к Ванде, сидевшей на пуфе с другой стороны от её кровати, а к тому, кто стоял позади неё, в дверях, скрестив руки на груди. Похоже, вопрос вызвал у Барнса не меньшую степень озадаченности, чем у всех присутствующих в комнате — кроме доктора, который держался с профессиональной отчуждённостью. — Сожитель, — наконец, после нескольких мучительно долгих и молчаливых секунд ответствовал он. — Следите за тем, чтобы мисс Романова соблюдала все мои предписания. А сейчас, с позволения, я проведаю второго. Белый халат Стивена Стрэнджа развевался за прямой спиной, напоминая плащ. Баки не задержался в комнате — поспешил следом за ним, в покои лучшего друга. Питер и Рокет, как она предположила, уже были там. Ванда осталась с ней. В наступившей тишине она негромко зашуршала пакетом, изъятым откуда-то из-под кровати, тем самым привлекая к себе внимание. — Я выезжала в город. Джеймс, наверное, даже не заметил, что я брала его мотоцикл. Я помню, тебе нужна была зарядка, — она достала из пакета две коробочки: с кабелем и адаптером питания. — Стив сказал, что собрал вещи, но не взял главное. — О, боже, — Наташа даже вздохнула как-то по-новому, облегчённо. Наконец: единственное хорошее, что с ней приключилось за последние дни. — Спасибо. Да, я оставила зарядное в розетке. Привычка. Видимо, он и не подумал, что это моё. — Он вообще с техникой не сильно дружен. Гаджеты, технологии — не его стихия. Делает заметки в блокноте и просыпается по прикроватному будильнику. Нат легонько улыбнулась, распаковывая кабель. Она выдернула шнур настольной лампы из розетки и вставила туда адаптер. — Что есть, то есть. Он создаёт впечатление старомодного человека. В хорошем смысле. Сколько я тебе должна? — Сорок девять долларов, если считать с точностью до цента. — Ванда вновь заговорила после недолгой паузы: — У вас были какие-то дела в городе? — Наташа посмотрела на неё озадаченно, нахмурив брови. — Стив говорил. Я не докапываюсь, не подумай, просто вы уехали среди ночи, и, я подумала, если это срочно… Закончить предложение ей не дал стук в дверь, спасший Наташу от необходимости отвечать. Выходит, Роджерс её не сдал. С другой стороны, она бы, пожалуй, на его месте поступила так же. К чему создавать лишние неприятности, коих без прочего много? Визитёр вошёл, не дожидаясь разрешения. Наверное, Питер был единственным, к чьему лицу не приклеилась маска мрачной напряжённости. — Вот я говорил, что Роджерс на людей влияет дурно, и хоть бы один прислушался! До чего его ночные выходки довели? Чуть человека не угробил! — Питер, — на лице Ванды отразилось нетерпение; она поджала губы. Очевидно, у Квилла (как и у большинства присутствующих, рассудила про себя Наташа) была своя версия событий, и заводил подобный разговор он уже не в первый раз. Очевидно дважды: Стивен принял удар на себя. Во всех смыслах. Нет, она как минимум обязана этому человеку своим неоднократным спасением. Более того, это по её вине он теперь лежал в соседней комнате, ещё неизвестно, в каком состоянии. Наташа испытывала слишком сильную благодарность пополам с чувством гложущей совести, чтобы её можно было хотя бы попытаться выразить словами. — Что «Питер»? Защищай, сколько влезет, но ты не можешь отрицать, что его привычка действовать самому себе на уме никогда ничем хорошим не оборачивалась. — «Питер» — это «уймись». Всё в порядке, все дома. Квилл открыл было рот, но тут же отвернулся, сомкнул губы и махнул в сторону Ванды рукой. Её сей жест ничуть не оскорбил. Да и, как заметила Наташа, отрицать, что она «защищает» Роджерса, Ванда не стала. — Закончил? — Я и не начинал. — Тогда я пойду проведаю его. Скоро буду, — это уже адресовалось ей. Наташа чувствовала себя неуютно, окружённая столь пристальным вниманием, но не могла отрицать, что любая бытовая помощь со стороны девушки всё же предпочтительней в её нынешнем положении. Ванда обернулась только в дверях: — И Квилл, к вопросу об ответственности. На кухне — свинарник. — Это ты ещё в моей комнате не была. — Ванда вышла в коридор и вряд ли могла слышать Питера, однако данное обстоятельство ничуть его не разочаровало. — Там вообще шедевр абстракционизма. Сказать, что Клинт был в бешенстве — не сказать ничего. Наташа, безусловно, хотела бы иметь возможность «перемотать» гневливый монолог лучшего друга и нажать на «проигрывание» в тот момент, когда бы он немного успокоился и сказал что-нибудь новое, но она могла только слушать речь, некоторые обороты в коей повторялись столько раз, что успели въесться в мозг. Клинт был прав. От и до. Со своей колокольни. Однако по-своему была права и она. Рассказать о том, что она оказалась в месте, не вписывающемся ни в какие разумные рамки, и что её окружают люди-оборотни, из-за чего Наташа не могла сбежать раньше времени и найти способ связаться с друзьями? Бартон не просто не оценит «юмор» — он её покроет всеми возможными крепкими оборотами на почве тревоги, обиды и в определённой мере оскорблённости Наташиным отношением к нему. Она долго сидела одна в спальне, придумывая наиболее правдоподобную легенду, какую можно было бы сообщить друзьям. Обмозговывала все детали, буквально составляла почасовую историю, которая могла бы объяснить все нюансы и свести к минимуму ступор от вопросов, что пошатнули бы «правдивость» её версии событий. Итак, по прибытии в Ланкастер Наташа решила отобедать в одной из кофеен, где познакомилась с молодой подрабатывающей студенткой (она вдруг поняла, что, если на счёт возраста Барнса у неё сомнений не возникало благодаря элементарным математическим вычислениям, то о том, сколько лет Ванде, Нат справляться не приходилось; однако, если говорить об исключительно субъективных впечатлениях, на вид — едва ли больше двадцати). Ванда заметила её картографический интерес к местности, на почве чего они и разговорились. После смены она даже согласилась составить Наташе компанию по дороге к поместью, которое изначально интересовало её, как и редких немногочисленных туристов. Поместье оказалось обитаемым, в чём девушки убедились по прибытии, став свидетелями ремонтных работ, которые проводились в саду. На этом всё и закончилось: Наташа и Ванда направились обратно в город. На улице, тем временем, очень скоро начало смеркаться. А далее — доля правды. Дождь, олень, авария. Наташа пролежала в больнице. Ванда, которой повезло не пострадать в столкновении автомобиля с деревом, а также её друг Стивен помогли ей разобраться с отелем и арендованным авто. Как только появилась возможность, да суматоха, вызванная рядом уже обозначенных ею проблем, поумерилась, — Нат сразу обратилась к телефону и поспешила связаться с Клинтом. Вот и всё, собственно. Бартон был готов сорваться в Ланкастер сиюминутно. От этой перспективы Наташу сковало чувство, очень похожее на приступ лёгкого ужаса. На помощь в режиме реального времени пришла пресловутая Ванда — девушка подтвердила описанную Наташей версию событий, заверила, что они со Стивеном — простые и порядочные провинциальные люди, которые не преследуют корыстных целей, оказывая помощь незадачливому туристу, и что условия в больнице отвечают требованиям здоровья Нат в той мере, в какой это только может быть необходимо. Переубедить упёртого, как барана, Клинта казалось чем-то невыполнимым. Он вообще сперва бросил трубку со словами, что ему надо взять себя в руки и многое обдумать. Бартон перезвонил через час. Наташа бы не сказала, что он слишком уж успокоился. Безусловно, откровенного бешенства в тоне поубавилось, но на смену ярко выраженной экспрессии пришла тяжёлая угрюмость, сдобренная коктейлем отрицательных эмоций, вызванных скандалом и тревогой. Наташе думалось, она ещё не потеряла лучшего друга только потому, что между ними была слишком крепкая связь, основанная на взаимоуважении и бережливости друг друга. Клинт не был тем человеком, который готов разорвать любые отношения, не разобравшись в проблеме, как бы он при этом не злился. Но эта ложь была необходима. Как ей поначалу было нужно объяснение всему происходящему в особняке — объяснение, приемлемое для сравнительно взрослого и здравомыслящего человека. Разговор с Бартоном (по большей части, носивший характер нравоучительного монолога) вымотал её окончательно. И тем не менее, лежать весь день, с раннего утра, в четырёх стенах было невыносимо. «Опорный костыль подмышечный, — явно процитировал Квилл название ещё упакованной покупки. — Благодаря подмышечным костылям «Брониджен» облегчается передвижение пациентов в процессе реабилитации. Я бы добавил, что им удобно бить по голове. Ну, в процессе реабилитации, конечно». Наташа говорила, что им не стоило тратиться ещё и на это. Питер отвечал, что ему всё равно пришлось бы раскошелиться — несчастному Рождерсу наложили в больнице гипс, и Сэм предлагал в шутку вовсе купить инвалидное кресло, а потом, не обращая внимания на хмурый вид Стивена, начал рассуждать об отсутствии в особняке пандусов, тяжёлой участи страдальцев и вопиющей дискриминации. Впрочем, пусть малые, но деньги Питер взял, и от этого ей стало немножко легче. Приноровиться к новому средству передвижения оказалось не столь легко с первого раза, как она себе представляла. Наташа не хотела, чтобы на неё смотрели, как на немощную, а потому добрую половину дня расхаживала вдоль пространства своей спальни, за закрытыми дверьми. К ужину у неё уже получилось спуститься самостоятельно, хотя Питер, точно преданный пёс, крутился под ногами. Обстановка за столом сложилась к её, быть может, неожиданности довольно дружелюбная. Главным образом потому, что к трапезе не присоединился Барнс, подумала Нат, и благодаря шуточкам Сэма над более чем потрёпанным Стивом. Однако останавливаться на модели передвижения под кодовым названием «калека» она не собиралась. Дождавшись, когда на поместье опустится ночь, Наташа покинула свою временную опочивальню. «Тренировочной площадкой» ею был избран коридор недалеко от библиотеки. Здесь были широкие подоконники, на которые можно было опереться, а в самой библиотеке — комфортный диванчик подле рабочего стола, на который и присесть в качестве передышки не зазорно. Наташа отставила один из костылей к стене, имея теперь лишь одну точку опоры, и поморщилась от нагрузки на ноги, тут же остро вспыхнувшие болью в лодыжках. Наклон-растяжка, грудью к коленям. Выгнутая стопа. Деми плие. Пятая позиция. Па де баск — прыжок с одной ноги на другую. Вся её жизнь — сплошные крайности. Слишком много ограничений. Слишком много красоты. Слишком сильное желание достичь невозможного и эфемерного совершенства. Слишком мало: содержимого тарелки на обед, цифр на весах, настоящих друзей. Густые, медно-рыжие, длинные, до самой поясницы волосы собраны в тугой пучок; шея тонкая и гибкая, кажущиеся субтильными ноги — чистое сосредоточие мышц. «Пошла!» — раздалось коротко, но звучно под сводом высоких потолков, отразилось от ряда зеркал и скользнуло по паркету. Дробь чеканных па де бурре. Танец Феи Драже и принца Оршада — она чересчур долго к этому шла, чтобы позволить себе совершить хотя бы малейшую оплошность. Чем выше поднимаешься, тем оглушительней падаешь. В какой-то момент юная и прекрасная леди, взращённая на классической музыке и высокопарной литературе, уже не могла держать заданную «планку»: с годами в академиях и пансионах менялись девочки и их ценностные ориентиры. А родители всё так же продолжали слепо любить и потакать во всём своей единственной, прекрасной и диковиной пташке в золотой клетке. Ходят слухи, что все танцовщицы — немного не от мира сего. Говорят, чем сильнее надавить на пружину, тем резче она разожмётся. Со временем конкуренция только растёт. Не сломаешься под напором тренеров, ходящих вдоль станков с палкой в руках и внимательно следящих за тем, насколько натянута на манер струны нога, — загнобят «с низов». Отсутствие косметики за неимением интереса к оной и нужды в виду щедрой одарённости природой сменяется яркой полосой помады в женском туалете. Не потому, что сильно хочется — потому что так надо: не выделяться. Не заслужить клеймо «белой вороны». Спорный вопрос, у кого больший раздор в голове: у моделей или балерин. И те, и другие поворачиваются на внешности, ибо она становится разменной монетой в сфере их деятельности. Детские мечты о партии Одетты оборачиваются очередным нервным срывом и разведённым в тёплой воде перманганатом калия — она позволила себе на ужин больше, чем должна была, и в том, что теперь давилась слезами над унитазом и судорожно пыталась вызвать рвоту, виновата исключительно сама. Чем больше пьёшь, тем, кажется, проще всё это выносить. Только туалет, в котором наносишь помаду, уже располагается не в элитарных стенах, сожравших не одну хрупкую девочку, а в новеньком клубе. Вместо белоснежного гипюрового платья и аккуратно причёсанных, заколотых густых рыжих волн — чёрное, обтягивающее слишком ладную, чтобы её скрывать, фигуру, и каре с небрежными кудрями. Не важно, кто сегодня будет прикасаться к этой талии — главное, завтра быть в форме на паркете, и не подвести партнёра, что будет вертеть её за пресловутый стан, точно волчок. «Пошла!» Их было так много — тех, что сломались. Кто знает, что стало бы с ней, если б однажды в ночном баре ей не пришлось ставить на место одного излишне принявшего на душу придурка, и на горизонте не объявился человек, вошедший в её жизнь со словами: «Эй, ты оглох? Она сказала — убери руки». Она бы и не поняла, что упала, если бы пресловутый мужчина метафорично не взглянул на неё сверху-вниз. Клинт помог ей подняться. Подал руку, чувство опоры благодаря которой позволило не развалиться на атомы, а собрать себя в целостную, многогранную со всеми плюсами и минусами личность, поверил в неё. Она не могла подвести не исключительно себя — плоды его труда, в первую очередь эмоционального. Никто не говорил, что с ней будет легко. Никто не останавливал его от того, чтобы в любой момент опустить руки. Наташа всегда считала банальными слова о том, что без поддержки друзей и семьи тот или иной человек не достиг бы определённых высот. Но в данном случае они как никогда отражали истину. Она не могла разрушить всё, к чему пришла по столь непрочной тропе взлётов и падений. Только не из-за каких-то связок. Только не сейчас, когда она приблизилась к тому, что могла считать настоящим успехом. Наташа сделала несколько шагов и так сильно сжала челюсть, что заболели зубы и виски. Руки, удерживавшие костыль, дрожали от напряжения. Она должна. У неё нет права на послабление. Шаг. Другой. Шумное, почти загнанное дыхание. Крайне неудачный перенос веса. Наташу не беспокоило то, насколько громко прозвучал в тишине спящего особняка её стон. Она врезалась коленками в паркет, в последний момент зачем-то зацепилась пальцами за выступ подоконника. Костыль громыхнул, падая рядом. Она переводила дыхание, рассеянно то поглаживая, то сжимая икры и морщась от боли. От слёз её удерживала только неуёмная злость на саму себя — за то, что не удержалась. Не смогла. — Вставай. Звук раздался около дверей библиотеки, которые, как выяснилось, не были заперты. В темноте казалось сложным выхватить образ говорившего, но слух Наташи успел относительно адаптироваться к голосам обитателей поместья. Она попыталась шевельнутся. Вспышка боли оказалась настолько сильной, что ей пришлось закусить губы, лишь бы не всхлипнуть. — Не могу. Ей было в какой-то мере плевать, что подумает её нежданный собеседник, которого она, как ни парадоксально, за минувшие дни не видела мирно спящим в своей обители ни днём, ни ночью. И ведь, как назло, теперь она даже не могла обвинить во всех земных грехах Барнса: в её нынешнем положении была виновата только она сама. Он неспешно, почти с ленцой отстранился от дверного косяка и направился в её сторону, не разнимая скрещенных на груди рук. — Да ну? Мне показалось, ты не из тех изнеженных принцесс, что подворачивают ножку и требуют вокруг своей персоны танцев с бубнами. Неожиданно, внутри неё всколыхнулась злость. — Я не… — Что? Нет? У тебя серьёзная травма, и я, ирод бессердечный, не должен глумиться над такими вещами? — Очевидно, её эмоции приобрели настолько осязаемую форму, что Джеймс Барнс различил их даже в темноте и на каком-никаком расстоянии. — Тогда вставай с пола и вперёд. Наташа действительно сделала попытку шевельнуться, однако та оказалась настолько неудачной, что она едва не взвыла от отчаяния. — Я не могу встать! — в интонациях прорвалось больше негодования, нежели она хотела допустить. — Я не железная, у меня есть пределы своих возможностей! Внезапно — его голос разительно смягчился и понизился едва не до шёпота. — Во-от, — размеренно протянул он, — наконец-то я услышал разумную мысль. Открою секрет: пределы есть у всего. В первую очередь у людей. Мне нравится, когда у человека присутствует стержень, но доводить ситуацию до абсурда? Попробуй слепить глиняный горшок переломанными пальцами или заставь слепого попасть дротиком в мишень. Именно так я вижу тебя сейчас. Последние слова он договорил, присев напротив неё. Наташа не знала, как ей следовало отреагировать на подобный выпад. Впрочем, Барнс, казалось, в её реакции остро не нуждался. — Ты хочешь танцевать или ползать? Нат опустила взгляд на его пальцы, сцепленные в замок. Разговаривать с Джеймсом Барнсом не на повышенных тонах было для неё в новинку, а выслушивать от пресловутого нравоучения — и подавно. — Я пытаюсь привести себя в форму. Он только фыркнул. Впрочем, беззлобно — словно ничего другого не ожидал. — Всегда знал, что балерины — чокнутые. И поднялся, неожиданно протянув ей руку ладонью вверх. Наташа недоверчиво покосилась в сторону возвышавшегося над ней силуэта, однако осторожно вложила пальцы в протянутую ладонь. Джеймс обхватил её крепко, а после, не дав опомниться, резко потянул на себя.