Сказка старая, как само время, Правдивая, какой только может быть. Едва ли даже друзья Становятся кем-то большим Неожиданно. Tale As Old As Time — Helena Blackman (OST «Beauty and the Beast»).
Первое, что почувствовала Наташа в момент пробуждения, — как губы расплываются в сонной улыбке, а взгляд смутно фокусируется на чём-то белом у прикроватной тумбы. Не потягиваясь и не нежась в постели, как всегда любила, она поспешила перебраться на другую половину кровати. И откуда у него столько ваз? Сосуд был немного поменьше, и на сей раз в нём располагался один вид цветов — белоснежная эустома. Букет не был высоким — примерно от кончиков её пальцев до локтевого сгиба, — но жутко красивый, с ветвистыми побегами, простыми, элегантными листьями с сизоватым отливом. Эустома напоминала гибрид розы и мака, только поменьше; с чёрной сердцевиной, виднеющейся у тех бутонов, что уже распустились, и пушистыми, многослойными лепестками. Эта неженка любила солнечный цвет и не переносила сквозняков да холодных ветров, а потому требовала заботливых условий выращивания. Она была чувствительна к любым изменениям влажности, подкормкам, и очень капризна в уходе, но прелесть этого цветка того стоила. Наташа на всякий случай обернулась, проверяя, на месте ли прошлый букет. Цветы никуда не делись, и комната, всё больше начинавшая походить на оранжерею, показалась ей значительно уютней, чем в первые дни пребывания в особняке Барнса. Нат пошарила ладонью по тумбочке и спешней, чем, наверное, стоило бы, потянула к себе записку, обрадованная тем, что не ошиблась в своём ожидании послания. «Дорогая, просто будь королевой!* Вспомни свой выпускной вечер. Поезжайте с Вандой в город и приготовьтесь к сегодняшнему ужину с размахом. Она знает, что делать. Считай это компенсацией за принесённый ранее моральный ущерб». Королевой? Он, должно быть, шутит. Наташа искренне надеялась, что нет, а потому поспешила выпутаться из кокона тёплого одеяла и поскорее принять утренний душ. Ванда обнаружилась на кухне, наполовину спрятавшаяся в холодильнике. Она наверняка узнала её по шагам, и посему не оторвалась от созерцания продуктов. — Ума не приложу, что готовить на завтрак. Любого спроси, а он в ответ: что хочешь, мне всё равно. Как будто у меня вместо головы кулинарный справочник. Наташа, слишком окрылённая цветами и запиской, впервые за долгое время почувствовала настоящий прилив сил и желание что-то созидать, привносить в мир какую-то общественную пользу. — У вас есть 3 яйца, сгущённое молоко, сода, столовый уксус, мука и блендер? Услышанное явно заинтересовало её. Ванда наконец отошла от холодильника. — Всё есть… вроде. Сейчас посмотрю сгущёнку. А что? — Хочу испечь свой любимый пирог. Мама такой готовила раньше. Если никто не против, конечно. Судя по засветившимся глазам Ванды, она стала бы последним несогласным человеком. — Спрашиваешь? «Не против» — это мягко сказано, — она достала из холодильника приоткрытую баночку. — Сгущённое молоко только белое. — Мне такое и нужно. Спасибо, — Наташа взяла из её рук банку и принялась помогать расставлять на столешнице продукты. Вопрос вертелся на языке с момента, едва она вошла в кухню, однако Нат не знала, как лучше подойти к зудящей любопытством за ушами теме. — Сегодня планируется особый ужин? Ванда, слизывавшая пару секунд назад сгущёнку с ложки, живо встрепенулась. Точно настоящая лиса. — Да! Чуть не забыла. Нас прогоняют из дома на целый день. Джеймс даже еду из ресторана закажет. Наташа разложила перед собой миску, ложку и отмерила один стакан муки. — Что за повод? То, как стушевалась девушка, не ускользнуло от её внимания. Ага. Либо повод слишком личный, либо от неё что-то опять скрывают. — Повод? — говоря откровенно, врать у неё выходило не столь изящно, как готовить. — Только в том, что мне надоело быть бесплатным поваром. — Зачем тогда ехать в центр за платьем? Вымыв три яйца, Наташа разбила их в миску вслед за высыпанной мукой. Теперь — налить в столовую ложку уксус и добавить туда ½ чайную ложку соды. Гашёная сода тут же зашипела, растворяясь, и Нат поспешила перенести ложку поближе к миске. Ванда, с интересом наблюдавшая за всеми её действиями, пожала плечами. — Почему нет? Нашу изоляционную жизнь весёлой не назовёшь. Хочется иногда устроить самому себе праздник. Звучало резонно. — Наверное, — просидев в пресловутой изоляции неделю, она сама была готова согласиться с подобным утверждением. Наташа выскребла ложкой в миску всю банку сгущённого молока и обернулась к Ванде. — А где у вас миксер? — Верхняя полка над тобой. Это весь рецепт теста? Наташа вставила насадку-тестомес и нажала кнопку включения. — Да, в этом вся прелесть. Мама выпекала пирог в духовке, я готовлю его в мультиварке. Смешиваешь все ингредиенты, смазываешь формочку для выпечки сливочным маслом и включаешь режим «выпечка» на час. Как только я увидела у вас мультиварку, сразу вспомнила про него. Потом, когда пирог будет готов, его можно чем-нибудь смазать, чтобы не был суховатым на вкус. Та же сгущёнка сгодится. Часто я его не готовлю, конечно. Но, раз сегодня намечается большой ужин, то беспокойство о фигуре оставлю на завтра. — Так быстро готовится. Надо будет записать рецепт. — Это ещё что, — Наташа усмехнулась. — Однажды я решила приготовить его одному… не самому порядочному человеку, скажем так. Не потому, что его побаловать решила — сама захотела. В холодильнике у него обычно мыши вешаются, а заказывать коробочки из китайского ресторана на завтрак, обед и ужин мне надоело. Сходила за продуктами, приготовилась. А у него миксера нет. И что ты думаешь? Пришлось взбивать тесто вилкой, — она выключила миксер и поставила тот у миски так, чтобы стекли остатки сладкого теста. — Самым ужасным были комочки. Никогда в жизни, ни ради одного мужчины у меня так не уставала рука, как в тот раз. Ванда различила двойственность шутки и негромко хохотнула. — Конечно, все разбить не получилось. Но пирог был прекрасен. — А что с тем не самым порядочным человеком? Она поймала себя на том, что порой думает о Рамлоу. Не нарочно — только когда он случайно снится, Наташа всё утро то и дело ворошится в пыльной коробке с воспоминаниями. А затем сонливость испаряется, и с её остатками — навеянные грёзами образы. Она не ностальгирует, нет; ничего хорошего то общение ей не дало. Только иллюзию привязанности, да и то потому, что Брок постарался. Умения пудрить голову ему было не занимать. Но, если уж говорить начистоту, то за два года, что они были знакомы, они так и остались друг другу чужими людьми. Когда им случалось остаться наедине, им и поговорить-то было не о чем. Неловкие вопросы, чтобы замять не менее глупое молчание, казались пустыми и совершенно ненужными. Возможно, она Питера Квилла за неделю узнала лучше, чем Брока — за всё время «интрижки». Параллельно их общению, Брок прошёлся по множеству юбок, а возвращался к ней… по правде признаться, Наташа не знала, от чего. Возможно, она просто была лучше. Или его раздутому эго страшно льстило, что кто-то, вроде неё, всё ещё отвечает на его звонки и соглашается на встречу. Быть может, он даже думал, что она влюблена в него. Когда-то Наташа думала об этом сама, однако здравый смысл пересилил любые подозрения. Влюблённость формируется не только из физической химии, но и из заинтересованности в человеке как в личности. Влюбиться в просто секс нельзя. — Он в прошлом, — ответила Нат, осознав, что пауза затянулась. — Наверное, появилось осознание, что заслуживаю большего. Запоздало, конечно, но с кем не бывает. Наташе показалось, что она заслышала чьи-то шаги, раздавшиеся недалеко от кухни, словно кто-то проходил мимо и решил оставить их вдвоём, но, обернувшись, она никого не увидела. За завтраком она узнала немало нового. Например, что Джеймс Барнс оказался не совсем уж придурком, а, так сказать, придурком щедрым, и на двадцатилетие Ванды, не разжившись великой фантазией, сделал ей схожий подарок: дал карту и пожелал хорошего времяпровождения. На вопрос о том, а не волшебная ли эта карточка с нескончаемыми средствами, Ванда только посмеялась и ответила, что Баки раньше много где подрабатывал, пока это было сравнительно возможно и не сильно сказывалось на поведении, так как не в его стиле сидеть на месте и праздно разжигать оставленное дядюшкой наследство. Теперь же, с её слов, в этом появилась доля смысла: вскоре тратить будет вовсе нечего. Выходя в гостиную, они наткнулись на Рокета. Тот играл уже в третью часть того самого приключенческого боевика, где у Наташи никак не получалось убивать людей при помощи джойстика. Как будто ты хорошо справилась бы своими руками, мысленно сказала она себе. Рокет, явно не желая отвлекаться от хода игры, в нескольких словах рассказал им о том, что действие происходит в Йемене, и Квилл отказался проходить большинство миссий из-за наличия в них пауков и его, к Наташиному удивлению, арахнофобии. Он, конечно, пытался, но после нескольких провалов с напряжённым бормотанием под нос: «Я смотрю на факел, я смотрю на факел…» махнул на всё рукой. Впрочем, рассудила Нат, Питер не выглядел как мужчина, которого легко запугать, так что какая-то слабость должна была сыскаться в его широкоплечей и щетинистой броне. Она заметила, что напарник главного героя выжил. А ещё, к собственному удивлению, обратила внимание на серию рукопашных ударов с мыслью «неплохо». Странное замечание, подумалось ей, но затем Наташу окликнула Ванда, и она поспешила на второй этаж — собираться. Вылазка из дома как будто бы открыла в ней второе дыхание, подарила прилив сил, в первую очередь моральных. Точно полевое растение, заточённое в цветочный горшок, вновь отвезли в привычные края и закопали в родной земле. С Вандой оказалось легко, словно с младшей сестрой. Она умело отвлекала от ненужных мыслей девчоночьими дурачествами в отделах, когда примеряла одну шляпку за другой или же красовалась у зеркал с дорогими брендовыми сумочками, а затем уходила со словами «спасибо, мы подумаем», делая крайне серьёзное выражение лица и прыская от смеха, едва они отдалялись от магазина. — С такой жизнью время начинает идти по-другому, — заговорила она, когда они зашли в отдел с вечерними платьями. — Красочных моментов всё меньше. Остаётся цепляться за то, что было раньше. «Выпускной» был одним из таких ярких воспоминаний. Я ведь пропустила этот вечер, — Ванда грустно улыбнулась, пробегая пальцами по этикетке. — Так же, как и многое до. Но Питер, — печаль уступила место теплоте в её интонациях, — настоял на том, что они задницу порвут, — она явно его процитировала, — но устроят что-то подобное. Это было нечто, — её улыбка сделалась шире. — Они убрали к стене стол и стулья в столовой и украсили комнату всякой мишурой из «Dollar Tree»*. Приготовили пунш, наделали канапе, порезали фрукты. У меня даже было платье, представляешь? Такое… алое, шелковое. Хотя, почему было, оно до сих пор в шкафу висит. А накрасилась я, боже! Ты бы видела. Я блестела так, что меня должна была украсть стая сорок. Мне сделали красивую причёску в парикмахерской, а Стив спросил, согласна ли я пойти с ним на «выпускной», — то, как она смутилась и спрятала лицо за рыжими волнистыми волосами, сказало Наташе достаточно, чтобы она впредь проявляла больше осторожности в общении с Роджерсом. — Жалко только, Холли Нортон не увидела, с кем я танцевала. Она бы от зависти лопнула. Стив ведь даже рубашку надел. — А Холли Нортон — некто, вроде школьной соперницы? Наташа уже не столь хорошо помнила свои школьные годы, однако сознание подкидывало пару образов девочек, с которыми она не очень ладила. Вернее сказать, с ними никто не ладил. — Не сказала бы, но я почему-то ей никогда не нравилась. Не знаю, почему. Она не задирала меня или что-то такое, но всегда, когда видела, так смотрела… в общем, странная она. Но сейчас я по этому скучаю. Взгляд Наташи не цеплялся ни за что конкретное, пока Ванда не спросила, не приглядела ли она чего в данном отделе. Фраза напомнила ей о том, по какую честь они сюда явились. Наташа не знала, чего именно ей хотелось. Наверное, она искала то, что зацепило бы сразу. А чем это будет, оставалось загадкой даже для неё. …Пока в одном из отделов она не увидела жёлтое, мерцающее платье из тонкого шифона. У него были пышные рукава-фонарики до локтей и многослойная юбка, с длинным шлейфом сзади, но довольно короткая — спереди. Платье с глубоким вырезом застёгивалось на запах, а вся юбка состояла из наслаивавшихся друг на друга «волн», точно лепестки у пиона. Это было первое платье, которое ей захотелось примерить, и, начистоту, последнее. Так бывает: порой встречаешь что-то, а более искать желания не возникает. Что-то или кого-то. Наташа нахмурилась от внезапной мысли, и Ванда приняла её эмоцию за скепсис в отношении платья. — Тебе не нравится? По-моему, тебе пойдёт такой цвет. — Нет, я не об этом… нравится. Это — нравится. Я его примерю. И хотя Нат было не привыкать к изящным нарядам, этот ей запал в самое сердце. Смущало только то, что платить за него будет не она, да однозначная непрактичность платья, которое обычно называется «на один раз». Всё-таки в своём возрасте, в отличие от Ванды, она в первую очередь задавалась вопросом: а куда ещё я смогу надеть эту вещь и с чем её сочетать? Ответов для роскошного вечернего наряда, конечно, не нашлось. Ванде пришлось неоднократно напомнить ей, зачем они вообще занимаются шоппингом, а самой Наташе — вспомнить утреннюю записку на столе, и со смешанными чувствами согласиться купить вещь. Долго они по магазинам не проходили: стали напоминать о себе не до конца окрепшие ноги. Однако Ванда выглядела намного счастливей, чем в стенах особняка Барнса, и это Наташу почему-то искренне радовало. Отобедать девушки решили в ближайшей пиццерии.***
К тому времени, как за окнами особняка смерклось, а само здание начало напоминать маленький замок, подготовленный к уникальному балу на несколько человек, желудок Наташи уже начал выражать громкие протесты, но аппетита не было — непривычное для неё волнение вынуждало егозить, хвататься за все вещи и тут же класть их обратно, не находить нужного предмета и чувствовать, как тело слегка потряхивает, точно она замёрзла в столь дивный, тёплый летний вечер. Платье сидело потрясающе. Так, что хотелось кружиться в нём и, глядя на мерцание подола, верить, будто Нат оказалась в настоящей сказке, где она была если не принцессой, то хотя бы герцогиней. Она не стремилась уложить волосы идеально, и из свободного пучка выбивалось несколько волнистых прядей. В туфлях особенной нужды не наблюдалось, но с таким нарядом было бы крайне неразумно влезть в старые разношенные тапочки. Наташа в очередной раз задержалась у зеркала, выискивая в своём лице изъяны и поводы поправить без прочего прекрасный, лёгкий макияж. Давно она не чувствовала себя… так. Как девчушка чуть младше Ванды перед свиданием с парнем, который очень нравился. Поймав себя на столь абсурдной ассоциации, Нат закатила глаза. Скорее уж, как молодая женщина, у которой давно не было секса, и в поле зрения которой попался весьма располагающий к прелюбодеянию экземпляр. Ну да, ври себе и дальше, ехидно ворвалась в голову непрошенная мысль, которую Наташа поспешила задушить на корню. С улицы раздались какие-то звуки. Она подошла к окну и отворила створку. То хлопнула дверь за вышедшими на свежий воздух Сэмом и Джеймсом. Едва она успела заметить, что белая рубашка с закатанными рукавами и чёрные джинсы ему очень идут, как Баки поднял голову на шум со стороны её окна. Стало отчего-то неловко; она опёрлась ладонями в подоконник, чувствуя себя «застуканной». Он махнул ей рукой, как будто приветствуя. Следом обернулся Сэм, одетый попроще, но выглядящий так же, как и все — лучше, чем обычно. Она помахала им в ответ. Джеймс жестом указал в сторону дома, и Наташа расценила это как приглашение спускаться. Сердце забилось о рёбра быстрее. Господи, какая же она дура. Напоследок расправив многослойную юбку, она поспешила вниз. Окна небольшого поместья светились изнутри мягким, манящим на огонёк светом бра — декоративных «свечей» в подсвечниках. Белоснежный тюль окрашивался в медовые оттенки. Её невысокие каблучки отдавали лёгким эхо при каждом стуке о ступеньку. Воздушный шлейф платья спускался за ней, нежно струясь, словно невесомое золотистое облачко. Он ждал у подножия лестницы. — Ты… — Тебе… Они начали говорить одновременно и так же в унисон замолчали, ставя друг друга в неловкое положение. Джеймс непривычно — на фоне своей извечной хмурости — улыбнулся и бегло облизнул губы. — Извини. Говори. — Хотела сказать, что рубашки тебе к лицу. — Правда? — его удивление было искренним. — Жаль. Я их терпеть не могу. — Оно и видно. — В ответ на его замешательство, Наташа пояснила: — Ты не создаёшь впечатление человека, которого заботит, как он выглядит, и что о нём подумают. — Наверное, я должен оскорбиться. — Тут уж всё на твоё усмотрение. — Загвоздка в том, что ты права. — Я всегда права. — Не совсем так, — они затормозили у дверей в столовую, откуда уже доносились весёлые голоса. Баки взялся за ручку и придержал дверь прежде, чем отворил бы её перед Наташей, пропустив вперёд. — По большей части: да. Но, если б мне было абсолютно плевать на то, какое впечатление я могу производить, этого ужина бы не было. — А что было бы? По правде говоря, Наташу не столько интересовал ответ, сколько возможность наконец с ним пообщаться как с нормальным, цивилизованным человеком. Он открыл дверь и сделал небольшой шаг в сторону, давая ей проход. — Ну… я бы запер тебя в башне. Ты сидела бы там всё время, как в первый день. Кстати, целее была бы, — в его словах слышалась явная издевка, которая напомнила Нат, что перед ней всё ещё находится тот нахал, что волоком затащил её в комнату, особо при этом не церемонясь. Баки слегка обогнал её, развернулся так, что теперь шагал спиной вперёд. — Я бы не позволил ни Сэму, ни Квиллу вытащить у меня совсем незаметно ключи. Телефон бы отобрал ещё, кстати. — И навлёк бы на себя праведный гнев моего лучшего друга, — улыбка вышла до ужаса довольной то ли от того, как она представила Клинта, сворачивающего Барнсу шею, то ли от того, что серые глаза перестали ей казаться неприступным ледником, покуда в них пляшут озорные смешинки. — Твои друзья опасней, чем я? Очень сомневаюсь. — Друзья у меня, может, нормальные, но зато есть злобный собственник-бывший. — О, это моя любимая часть. Он сбавил шаг, в конце концов поравнявшись с ней. — Какая именно? Баки внезапно наклонился к ней, пальцы коснулись талии. Не настолько, чтобы обнять, но так, что игнорировать жест уже не выходило. Наташе пришлось признать поражение в войне с собственным отрицанием, когда от его шепота коленки самым предательским образом чуть не превратились в вибрирующее желе. — Уводить из-под носа злобных бывших прекрасных дамочек. Она опомнилась, когда он уже отстранился и подошёл к столу, где их встречала вся компания. — Никакая я тебе не дамочка! Я — леди. «А ты — придурок», — вертелось на языке настолько сильно, что его едва не пришлось прикусить. Наташе хотелось вдоволь побурчать, но перед ней возник Питер и услужливым жестом отодвинул стул, приглашая к столу. Леди, до коих тебе, как до Луны на японском мопеде. Наташа затруднялась ответить, чего ей порой хотелось больше: поговорить с ним и оказаться как можно поближе или обругать, на чём свет стоит. Ужин протекал в атмосфере приятной беспечности. Компания легко находила темы для разговоров, зачастую завязанные на общих воспоминаниях, и Нат порой тоже сыскивала, с каким тезисом стать участником этой беседы. Она не налегала на еду и старалась поменьше пить. Севший рядом с ней Джеймс исправно следил за тем, чтобы содержимое её бокала не опустошалось до дна. Пожалуй, впервые она себя почувствовала настолько расслабленной в обществе всех и каждого. Даже Барнса. С Питером было весело, со Стивеном — спокойно, с Вандой — по-девчоночьи комфортно, с Джеймсом… волнительно. Его локоть лежит на столе совсем рядом с её рукой. Наташа не делает ничего, чтобы отстраниться — напротив, кладёт свою руку так, чтобы коснуться его. Когда в разговор вовлекаются все, кроме них, Баки в одно движение подтягивается на стуле ближе к ней, и так площадь их соприкосновения увеличивается. А её пульс — учащается. Он ворует с тарелки шпажку канапе и явно собирается съесть, но Наташа опережает его, хватает за запястье и тянет к своим губам. Под его удивлённым и почти раззадоренным взглядом она сдвигает губами со шпажки сыр с ветчиной да играючи хлопает ресницами. — Восхитительная наглость. Она не спешит убирать руку с его запястья. Неосознанно или специально, он повторяет её движение, проводит по предплечью пальцами. Ощущение правильности, ложное и опасное, кажется, посещает их двоих. Его прикосновения такие… нужные и уместные. В какой-то момент Нат понимает, что меньше всего на свете хочет, чтобы он прекращал до неё дотрагиваться. — Выйдем на улицу? — он говорит тихо, но она слышит. Свободная рука хочет заправить её локон за ухо, но густые волосы не слушаются и вновь спадают на лицо, а Наташе хочется прижаться к этой руке щекой. Но не здесь. И, кто знает, как он отреагирует. Наташа молча кивает, потому что ей кажется, скажи она хоть что-нибудь, получился бы невнятный хрип или писк задушенной курицы. Его сильная и тёплая рука всего на секунду сжала её ладонь, а затем отпустила. Баки направился к веранде на заднем дворе, Нат последовала за ним. Не желая стоять, точно неприкаянная, она прислонилась поясницей к каменной ограде балкона. На улице было свежо, но даже прохлада ночи не могла снять жар с отчего-то пылающих щёк. Он остановился напротив, у стены, совсем рядом, но, по нынешним меркам Наташи, — непозволительно далеко. — Посмотри на небо. — Она прислушалась к его просьбе и подняла голову, обращая взор на сотни ярко горящих звёзд. — Единственное, что мне нравится в этом месте, так это звёзды. Здесь небо чище, чем в городе. Порой я специально ухожу куда-нибудь один, чтобы отыскать тихую кочку и просто сидеть, глядя вверх. Чем дольше смотришь, тем больше начинаешь казаться себе вошью в этом мире и думать, что твои проблемы надуманы и мало чего стоят. А потом я возвращаюсь домой, и эти самые проблемы следуют за мной. Наташа заговорила не сразу. — Одно время я смотреть не могла на звёзды. Все удивлялись, как можно не любить звёздное небо. Я любила, пока оно не начало ассоциироваться с одним из не самых приятных случаев, связанных с Броком. Понадобилось время, чтобы научиться заново смотреть на небо. Теперь появился повод увидеть его под другим углом. С другими ассоциациями. Она хотела сказать «более приятными», но сочла это лишним. — Брок — это твой бывший? — Что-то вроде. — Отчего не сложилось? Наташа усмехнулась, но теперь эти вопросы не вызывали в ней тоски или затаённой обиды. Только ощущение: было, да было. — Я бы не сказала, что что-то вообще начиналось. Просто… затянулось. Как сложилось, по той же причине и закончилось. Секс сексом, но однажды он начал зажиматься с другой у меня на глазах, причём вечеринка была в моей же квартире. Моя гордость себе такого позволить не смогла. Если бы я жила в Северной Корее и так феерично высказала ему всё, что думаю, меня бы, наверное, расстреляли. Если бы в Средневековье я с вещами выкинула своего полового партнёра на лестничную клетку, меня бы сожгли, как ведьму. Как ведьму, у которой единственной во всём Средневековье есть лестничная клетка. — Он усмехнулся, и звук раздался явно ближе, чем прежде. Наташа опустила голову и увидела, что Джеймс подошёл к ней, ныне находясь в шаге от её туфель, спрятав руки в карманы джинсов. — В общем, в любое другое время я оказалась бы в касте «прокажённых женщин», с которыми даже на улице не здороваются, чтобы не дай боже не заразиться вольномыслием. Но сейчас другие времена. Сейчас времена блогеров, фрилансеров и прочих идиотов, поэтому «женщина с временным партнёром без отношений» — это не горе нации, а просто ещё один повод выпить с подругой вина. — Баки не отвечал; Нат почувствовала себя неловко. — Разочаровался во мне? — улыбка вышла скорее наигранной, чем самоуверенной. — Нет, нет… нет. Не в тебе, — его руки опёрлись на ограду по обе стороны от неё. — В себе. Наташа неуверенно коснулась тыльной стороны его ладони пальцами. — В себе? Почему? Он пожал плечами. От былой игривости и лёгкости не осталось и следа. Сейчас это был тот Баки Барнс, у которого между бровей залегли напряжённые морщины. — Это глупо. Цветы, ужин. Я делаю несвойственные мне вещи, чтобы показаться лучше, хотя, по существу, ничем не отличаюсь от твоего бывшего. Мне нечего тебе дать, Натали, — он поднял голову, посмотрев ей прямо в глаза. От того, как он её назвал, внутри Наташи что-то сжалось и оборвалось, рухнув куда-то в желудок. Дежавю, крошечное и короткое, но неожиданно сильное, прошибло её так, что захотелось встать и потрясти руками и ногами, выбивая это чувство из себя. — Не многим больше, чем мог тебе дать он… Баки продолжал говорить, однако она пропускала слова мимо ушей. Глаза холодного, серого оттенка, почти такого же ледяного, как снег, запутавшийся неосторожными снежинками в тёмных волосах, горели беспокойством, страхом и отчаянием. Он весь горел. Губы сухие и немного обветренные, но ладонь, хватающая её за кисть, обжигала. Одно слово. Имя. Так её не называли очень давно. — Наташа? — пальцы Джеймса проходят по щеке и поднимают за подбородок, заставляя посмотреть в глаза. Когда ему удаётся перехватить её осмысленный взгляд, он заключает её лицо в ладони и упирается лбом в лоб. — Прости. Я знаю, что не должен был такое говорить. Я идиот. Она цепляется за его запястья и в поиске опоры, и слегка отталкивая. — Всё нормально, это не при чём. У меня голова резко закружилась. Я хочу сесть. — Что случилось? Пошли, сядешь на диван. — Она даже не думает о том, что впервые видит искренне озадаченного Баки Барнса, позволяя ему увести себя в дом. — Не знаю. Я в порядке. Наверное, давно не пила вино и не ела такую тяжёлую пищу. Или давление скачет. Пройдёт. Нат больше утешала саму себя, чем его, обещая подумать над своим здоровьем позже. Она не задерживается на ужине дольше следующего часа и, извинившись за своё плохое самочувствие, отправляется в спальню первая. Вечер в самом деле был потрясающим. Наташа взяла с себя честное слово поблагодарить всех, как следует, завтра, а пока поспешила скинуть платье на стул и обессиленно упасть в постель, решив обойтись без обязательного ритуала приёма душа. Она не заметила, в какой из моментов провалилась в беспокойную дрёму. Ей снился особняк Барнса. Тот же коридор у библиотеки, в котором она пыталась тренироваться ходить заново. Только на сей раз встать с пола она не могла, а рядом не было Джеймса, который бы помог ей и протянул руку. Она подползла к дверям библиотеки, скованная ужасом от невозможности быстро передвигаться да собственной беспомощности. Вместо привычной люстры под потолком мигал бело-синий, тусклый свет пыльной и грязной лампы, точно из бункера, отдалённо напоминая ей прожектора в театрах. Библиотека была намного больше, чем в реальности, и книжные шкафы прятались в тени. Наташа слышала, как отовсюду, словно из её собственной головы, тихо лилась «К Элизе» Бетховена, будто заведённая музыкальная шкатулка. В центре библиотеки, спиной к ней, бесшумно танцевала балерина. Наташа не видела её лица — видела только красивые пуанты и тонкие, сильные ноги, так не похожие на её нынешние. Свет мигнул ярче и погас, погружая библиотеку в практически кромешную темноту. И, когда загорелся вновь, на мгновение ослепил её, вынуждая спрятать глаза за согнутым локтём. Теперь она видела один из книжных шкафов, возле которого стояла невысокая лесенка. По ней Нат забиралась в свой первый визит в библиотеку. Там же она когда-то наткнулась на потрёпанную красную книжку с чёрной звездой. Тогда Наташе подумалось, он с костями её проглотит на месте, и куска одежды не оставит, если она ещё хоть раз дотронется до блокнота. Теперь же она каждой клеточкой тела ощущала, что случится что-то страшное и непоправимое, если этот блокнот попадёт в чужие руки. Лампа с треском замигала вновь, выхватив из тени два силуэта. Один сидел в углу, свесив голову, и хрипел так, будто его колотили арматурой несколько часов без передыха. Нат не могла верить на все сто собственным глазам, но ей показалось, будто у человека не было одной руки. Другой размеренно шагал напротив него, спиной к ней, отчего Наташа видела лишь грубые, чёрные армейские ботинки и бронежилет. «Желание»,— прогремело в её голове. — «Ржавый. Семнадцать. Рассвет…» Наташа закричала в унисон с человеком, сидевшим в углу. Только он взвыл, как раненый зверь, всё ещё пытавшийся сопротивляться своей дикой природе, а она — отчаянно, в попытке остановить, однако никто её не слышал. «Возвращение на родину…» Кто-то с грохотом начал ломиться в коридорную дверь за её спиной, и этот кто-то, как подсказывали ей чувства, вряд ли был ей другом. Она попыталась встать, но это вышло куда медленней, чем обычно. Ноги по-прежнему её не слушались. «Один». Наташа отползла к стене, и в какой-то момент страх стал настолько силён, что ей удалось осознать, что она спит. Я просыпаюсь. Я просыпаюсь! Сейчас! «Грузовой вагон». Нат дёрнулась в кровати, загнанно вдыхая свежий воздух летней ночи. Её мелко потряхивало, и впервые за очень долгое время ей захотелось просто прижаться к чьему-нибудь тёплому плечу, ища защиты. За ночь Наташа просыпалась от дурных сновидений дважды, с трудом засыпая каждый раз и понимая, что утром она будет совершенно разбитая. В голове периодически звенел чужой мужской голос: — Солдат? И другой, совершенно безэмоциональный: — Я готов отвечать.