Белый Волк

Ливень барабанит по стёклам, вода стекает нескончаемым потоком вдоль высоких окон. Она никогда прежде не была в комнате Барнса, но с удивлением отмечает, как та не похожа на отведённую ей: почти аскетичная, почти никаких предметов, выдававших её обитаемость и личность хозяина. Больше выглядящая как мотельный номер, нежели одна из спален роскошного поместья. На тумбе приглушённо горит старая лампа. Иногда помещение озаряют яркие вспышки молний. Рыжие волосы растрепались по покрывалу. Наташа задыхается, лёгкие забывают, как должны работать, и кислород упрямо отказывается поступать в организм. Его пальцы зарываются во влажные волосы, а губы скользят по щеке. Баки прикусывает тонкую кожу шеи и замирает, слыша тихий стон. На ней ничего, кроме полотенца. Горячий душ смыл зябкую дрожь, одежда Квилла валялась в углу вперемешку с одеждой Барнса — такой же насквозь промокшей. Он зачем-то надел сухие спортивные штаны. Зачем-то, ибо Нат была уверена, долго они на его теле не задержатся. Кровать широкая, матрас довольно жёсткий. Под стать владельцу. Наташа стискивает его бёдра коленями и проводит пальцами по отросшей щетине. Её поцелуй, вопреки буре желания внутри, получается нежным и осторожным. Остатки разговора осели в голове, придавая оттенок горечи губам. Нат отчаянно прижимается к его груди, обвивая шею и будто прося забыть обо всём, кроме них. Кроме этого момента. Судорожный вздох вырывается из него, когда она трётся о его торс. Полотенце, совершенно никчёмная преграда, практически разматывается, и затвердевшие соски касаются его груди. Мужские ладони грубо сжимают её бёдра, оглаживают и поднимаются, собирая махровую ткань, пока наконец резким движением не откидывают ту в сторону. Губы торопливо опускаются на шею, щетина оцарапывает нежную кожу. Пальцы касаются груди, он движется ниже, срывая приглушённый стон, и влажно целует. Наташа ёрзает, пытается протиснуть ладонь к его штанам между их телами, но Баки останавливает её руку на полпути. Хриплое: — Не спеши. Нат протестующе мычит: ждать она не умела. Губы обхватили сосок, и глаза Барнса прикрылись от глухого стона, который ударил по сознанию. Почти физически. Заставляя слегка сжать зубы на твёрдой вершинке, а её спину — сильнее выгнуться, почти-вывернуться, так сильно она вжалась в него. Широкие, грубоватые ладони оглаживают рёбра и скользят вниз, пока не приподнимают таз и не впиваются в ягодицы, оставляя красные следы. Наташа слышит тихий стон: он тоже на грани. Она не успевает сделать даже вдоха, когда он возвращается к её лицу. Губы резко вминаются горячим, жадным поцелуем. Язык проникает внутрь, он почти больно давит на неё сверху, но сейчас это невероятно нужно. Она сама уже срывается на стоны прямо ему в рот, обжигаемая нервным, судорожным поцелуем. Нат в ответ обхватывает его плечи, прижимает ладонью за затылок ближе. Тесней. Чувствует его возбуждение на внутренней стороне бедра и немного ёрзает, пока не охает от того, как он толкается прямо к ней. Стон мешается с почти-вскриком от неожиданности: Джеймс разворачивает её, подтягивает таз вверх, вынуждая подняться на колени и упереться локтями в подушку. Поцелуи-укусы скользят по плечам. Ладонь требовательно, вызывая дрожь, очерчивает ключицу, грудь, движется вниз по животу, оглаживает напряжённые мышцы, а затем проскальзывает между ног. Горячие пальцы накрывают её клитор, и Наташа кусает губы, чтобы не заскулить. Дыхание опаляет висок, и, когда она поворачивает голову, его губы касаются лба. Он едва сдерживается: пальцы в её влаге, всхлип только усиливает его напор, а она отчаяннее прижимается к нему, подставляет под жадные поцелуи шею. — Если ты не поторопишься, — Наташа вздрагивает, не удерживает в себе стона, — я… Она хотела сказать: я кончу до того, как ты войдёшь в меня. Кажется. Не успела: он кусает за шею, давление пальцев усиливается, она коротко вздыхает и задыхается, а голова плывёт. Сил не хватает на то, чтобы попросить не останавливаться. Но, кажется, он и так всё понимает. Наташа обмякает, утыкается лицом в подушку. Коленки готовы были разъехаться, но он успел подхватить её бедра и, слегка надавив ладонью на поясницу, заставить прогнуться. Навстречу. Ему. Настолько открыто. Бьюще по нервам, откровенно. Её сдавленный шёпот — или просто движение губ — пробились в его мозг. Пробрали до дрожи. И она дрожит — вынуждает на мгновение остановиться, а затем сама, подобрав нужный угол, осторожно подаётся навстречу. Первый толчок уносит. Она не ожидала, что его стон прозвучит так громко. Он — не слышит себя. Слышит только её, двигаясь, сначала осторожно, неглубоко, а затем — быстрее, глядя, как она комкает пальцами подушку, подтягивает под себя, утыкается в неё лицом и тихо, приглушённо тканью, вскрикивает. И он вбивается. Сильнее и сильнее, задушенно рыча. Зная, что можно. Что она хочет этого. По её судорожным сжатиям, по тому, как она отрывается от подушки и широко распахивает рот, жадно ловя воздух, он понимает: она близко. Так неотвратимо близко. И только ускоряется, толкая её в полёт с этого обрыва. Пальцы впиваются в бёдра, звук влажных шлепков бьёт по ушам, Наташа почти по-кошачьи прогибается в пояснице, приподнимается на локтях. Мысль о том, как открыта сейчас её шея, вышибает сознание ещё до того, как Баки понимает, что хочет сделать. Он резко подхватывает её под грудь, прижимает спиной к себе и несильно смыкает пальцы на этой невозможной шее, чуть перекрывая доступ такого нужного в этот момент воздуха. Нат только успевает схватиться за спинку кровати, упереться, дабы не упасть, и откидывает голову назад, ему на плечо. Трётся ягодицами о бёдра, прижимается к нему и выгибает спину так, чтобы он мог проникнуть глубже. Под подушечками пальцев ошалело стучит её пульс. Шея под его ладонью кажется непозволительно хрупкой — передави с чуть большим усилием, и свернёшь. В какой-то момент она накрывает его руку своей ладонью и несильно надавливает, призывая сжать пальцы сильнее. Он честно держится. До последнего. Давая ей возможность кончить первой ещё раз. Задохнуться — буквально, от эмоций, от лёгкого недостатка кислорода. И ещё немного продержаться получается. А потом она сжимает его изнутри слишком сильно, слишком-господи-как-хорошо нужно, и это становится последней каплей. Он рывком насаживает её на себя, не помня себя, кусает подвернувшееся плечо, чувствуя, как низ живота сводит зарождающимся оргазмом. Дрожь прокатывает по спине. Жужжит в ладонях, заставляя делать последние, выжимающие толчки. А потом резко выходит, парой движений кулака кончая на эту невероятную спину, вздрагивает и падает рядом, горячо дыша в её мокрую шею. В попытке… хотя бы немного прийти в себя. Его голос хриплый, стоит ему, отдышавшись, медленно проговорить: — Нужны салфетки. — Губы едва слушались. — Сейчас принесу. Сейчас… встану. Она неопределённо мычит, не размыкая глаз. Рыжие волосы спутались, разметались по подушке. Как и сама Наташа, не чувствовавшая в себе сил даже пошевелиться. Спустя какое-то время матрас всё же прогибается под его весом. Нат лениво приоткрывает веки, наблюдая за тем, как он, нетвёрдо передвигаясь, доходит до ванной. Такая же «комната в комнате», как в занимаемой ею спальне. Возвращается с рулоном туалетной бумаги, щедро наматывает ту на ладонь. И чувствует, как её губы трогает неконтролируемая улыбка, когда он бережно проводит несколькими слоями мягкой бумаги по её пояснице. Кажется, сейчас более всего на свете им нужно две вещи: попить воды и уснуть.

***

— Хватит лгать, — человек, хватающий её за плечи и раз за разом почти вбивающий в стену, намного сильней. Намного сильней любого мужчины, какой только может прийти ей на ум. Он стоит слишком близко. Но скручивающую внутренности боязнь вызывает не это: они чересчур долго находятся бок о бок вместе, чтобы смущаться физического контакта. Сейчас он зол. А она редко видела его по-настоящему злым. Похоже, случилось что-то, способное вывести из себя одного из самых сдержанных людей в числе её знакомых. — Я лишь делаю вид, что всё знаю, — напускная бравада выходит настолько слабой, что в любой другой ситуации она бы испытала стыд за столь неуклюжую попытку сыграть свою партию с очередной самоуверенной маской. Широкие ладони крепче сжимают её плечи. Наташе думается, что чувство, испытываемое ею в данный момент, очень похоже на страх. Он ведь её не ударит? К боли она привыкла. Давно, как ни странно. А вот к его гневу — нет. — Я повторять не стану, — он снова её встряхивает. Наташа напоминает себе, что с ней не может случиться ничего, не случавшегося прежде. Её били и раньше. Много, нещадно. Будто к чему-то готовили. Кажется. Только к чему? И всё же испуг читается в её глазах. Он расслабляет хватку, хотя не отпускает. Уже что-то. С этим можно решать проблемы. Она говорит то, что он хочет услышать. Советская пуля, ствол неизвестен. «Кто ж тебя такую замуж возьмёт?» Где-то за дверью раздаётся шум. В доме всегда шумно, в основном: из-за Питера да Рокета, но даже к их перепалкам можно привыкнуть и научиться игнорировать. Она ёрзает на покрывале, распрямляет подтянутые к груди ноги, прижимается спиной к груди Барнса. Он сквозь сон обнимает её за талию. Так, как нужно. Ей хотелось тепла и объятий. «Мой жених просто помогает мне выбирать место для медового месяца». Он выше на голову, шире в половину её тела, однако обнимать его почему-то легко. Его рука на плече. Тело тёплое. Он, словно живой щит, кажется, укроет её собой от всех опасностей этого мира, вплоть до безумства, вроде взрыва какой-нибудь бомбы. А смех знакомый. Но наивное «что?» — знакомей. Он слишком наивен для этой работы. Она видит Рамлоу. Тот, как хищник, высматривает в поисках кого-то определённого по сторонам. Снова это «что?» перед внезапным поцелуем. Губы пухлые, очень упругие. Такие гладкие, что их хочется прикусить, поймав ускользающий момент. Но не те. Он целуется слишком бережно, не переходя границы. Она видела, что в нём есть огонь — та самая ярость, как в больнице; однако он не даёт ему волю, либо же ей не удаётся зажечь искру. Хотя им обоим это не нужно. «Будь мне другом». Она узнаёт эти глаза, когда сушит влажные после душа волосы. Не голубые. Зеленоватые.

***

Наташа постучала в дверь, прежде чем позволила бы себе ворваться в чужое личное пространство. За окном уже синело ясное, полуденное небо. Она улыбнулась про себя глупому воспоминанию: они проснулись посреди ночи. Полусонные, начали целоваться. И в какой-то момент сонливость пропала, уступив место разгорающемуся возбуждению, как лесной пожар стремительно перекидывается с одного дерева на другое. Затем, на рассвете, она спросила, действительно ли они одновременно проснулись и занялись сексом. Джеймс рассмеялся. Они не особенно демонстрировали произошедшее намедни. Но, наверное, её лукавые взгляды и слишком уж довольное лицо обычно мрачного Баки говорили за себя громче любых слов. Буквально кричали. А ещё, если очень внимательно присмотреться, то можно было заметить на её шее пару небольших, светло-лиловых пятен — то остались засосы после второго раза. Во всяком случае, Питер, допивавший свой утренний кофе к тому моменту, как они спустились на кухню, что-то уж слишком повеселел да ретировался в гостиную, напевая себе под нос. Не хватало довольно машущего из стороны в сторону хвоста. Наташа решила посвятить день лени. Не хотелось делать ничего: ни тренироваться, ни ковыряться в саду, ни покидать пределы спальни. Имела же она право позволить себе единоразовый отдых от всего на свете? На душе было поразительно спокойно. Словно в её жизнь ворвался некий недостающий пазл, не позволявший ранее собрать гармоничную картинку. Сегодня она не укладывала волосы: они были слегка взлохмачены, точно у девушек, отдыхающий где-нибудь на морском побережье. Молочно-белое платье до лодыжек в мелкий рисунок жёлтых цветочков с широким вырезом и рукавами, закрывающими плечи, болталось на ней свободно, не стесняя движений, подобранное лишь пояском на талии. Золотистые босоножки дожидались своего часа в холле, но Наташа не спешила прогуливаться по улице, греясь в тёплых летних лучах палящего солнца: сперва — дело. — Входите, — прозвучал голос Стива, и она отворила дверь. В его комнате было светло. Несмотря на большое нагромождение предметов, каждая вещь лежала на своём месте, создавая близкий к идеальному порядок. Здесь стояло несколько невысоких книжных шкафов. Выцветший ковер по центру. Много серого и синего цвета. На тёмно-коричневой тумбе — старое радио, лампа, горка журналов. Наташе почему-то подумалось, как гармонично смотрелся бы в таком помещении пушистый и ласковый кот, делая его менее «строгим» и «упорядоченным», но, поймав себя на том, сколь некорректна в контексте определённых «проблем» Стивена данная мысль, она поспешила прогнать её. Он сидел на кровати, с блокнотом в руках. — Не помешала? Стив отвлёкся, встречаясь с ней взглядом. — Нет, конечно. — Наташа согласно кивнула, больше самой себе, и вошла в спальню. Не решившись на откровенную наглость, села в кресло у окна. Только теперь она заметила карандаш в руке Роджерса. — Ты рисуешь? Словно удивляясь в унисон с нею, Стив взглянул на свой блокнот. Его лицо приобрело то выражение, которое называлось «оправдываться поздно». — Неуклюже. Когда-то я был достаточно уверен в себе, чтобы рисовать на уголках грязных салфеток или водить карандашом по бумаге, не задумываясь о том, что именно хочу нарисовать — да и не важно это было. Сейчас рисую всё, что вижу, лишь бы не потерять навык. Шнурки, кружки, деревья, комнаты. — А людей рисуешь? Стивен расплылся в полуулыбке. — Скетчи, наброски. Рисую по памяти или чудом пойманные моменты. — Он ткнул кончиком карандаша куда-то за её спину. — Под журналами. Можешь посмотреть. Наташа с любопытством обратилась к указанному месту и бережно достала несколько рисунков. Профиль Ванды она узнала сразу. Задумчивый, рассеянный. Повёрнутая спиной. Возящаяся с цветочным горшком. Линии спешные, где-то недоработанные, в них читался ускользающий момент. А где-то, напротив: тёмные, толстые, словно ему было не до рисования, но рука сама просила движения, такие, точно их было тяжело контролировать. Неудачная закорючка, слишком сильное нажатие на бумагу, пятна от пальцев. Но везде была узнаваема молодая девушка. — Я не показывал ей. Не хочу выглядеть маньяком. Но у неё гармоничные черты лица. И мне нравится, как она выглядит, когда чем-то увлечена. — Зря, — Нат аккуратно возвращает рисунки на место. — Зря не показывал. Она бы обрадовалась. — Не всем нравится, когда их фотографируют без разрешения. Так же с рисунками. Мне кажется, я ворую чужое личное пространство и лезу туда, где мне не рады, когда хочу сделать чей-нибудь набросок. — Да, ты прав. Но не прав в том, что ей бы не понравилось. Я бы оценила. Стив неопределённо пожал плечами. Казалось, он остался при своём мнении. — К слову о правых. Как прошёл вечер? Наташа почувствовала, что к щекам против воли приливает тепло. Она не сдержала улыбки, которую, однозначно, понял Роджерс. — Томно. — Вот как? — Угу. Их взгляды встретились. Мгновение — и оба отчего-то тепло рассмеялись. Кстати, о взглядах. — Ты снился мне. — После столь томного вечера? Боюсь узнавать подробности. Нат улыбнулась, разглядывая его лицо, то и дело обращающееся к блокноту в руках. Она заметила, что Стивен вырвал страницу, над которой работал до её прихода, и начал новый рисунок. — Мне снилось, будто мы были давно знакомы. И Брок снился. Эпизодично. Во сне мы были друзьями. Она поймала его прямой взор. Стив недолго о чём-то размышлял, прежде чем проговорил вполне серьёзно: — Значит, тебе снилось что-то, близкое к реальности. Она провела в спальне Стивена Роджерса не меньше часа. Разговор петлял от темы к теме, но ей это даже нравилось. Наташа не стала выдавать, что заметила, как взгляд Стива мечется от бумаги к ней, и линии в блокноте приобретают весьма конкретный облик.

***

Руки дрожали. Тело колотил нервный озноб, хотя в спальне было очень тепло. Наташа металась по комнате, хватаясь за одни и те же вещи, не находя рассеянным взглядом того, что искала, и никак не могла заставить себя собраться. В голове, точно обезумевшие птицы, бились по кругу слова: всё. Это всё. Всё. Всё. Всё. «Пошла вон». Она прижала ладони к лицу, крепко зажмурилась и шумно вздохнула. Вдыхать. Выдыхать. Приходилось периодически напоминать, словно она в самом деле забывала, как дышать. Питер Квилл, сидевший возле её дорожной сумки, выглядел мрачнее тучи. Стив ушёл за ним. Наташа понимала и не держала обиды на то, что его не было рядом. Обида была: душащая, выжигающая почти-ненавистью изнутри, но совсем не на тех, с кем она успела повстречаться в этом безумном, странном месте. Ванда металась в гостиной от одного окна к другому, от двери к крыльцу, будто загнанный зверёк, не находивший себе места. Она переживала за Стивена. Крики слышали все. Не слышали, как она вошла в его спальню, крутя в руках телефон так, что он пару раз упал на пол. Не слышали того, как всё спокойствие летнего вечера разорвал в клочья звонок с сообщением, что ей нужно срочно явиться на просмотр, если она ещё хочет выступать в грядущем сезоне. Не слышали, как она, выталкивая непонятно откуда взявшийся ком в горле, запиналась и подбирала слова, сообщая эту новость самому первому, кто должен был знать, — ему. Не слышали тихого: «Я понял» того, кто стоял к ней спиной и сжимал столешницу. Не слышали, как она хотела попытаться объяснить, что ей так же больно. Да. Больно. Именно так. Слышали грохот, с которым разбилась настольная лампа, и чистую ярость. Слышали, как она кричала вслед обвинения, даже не соображая, что говорит, а лишь пытаясь привлечь к себе внимание и остановить. Она ведь и не вникала, во что складывались слова. А он терпеть не мог, когда ему говорили в спину. Никто не видел, как он схватил её за плечи и приложил к стене. В порыве, не помня себя, встряхнул так, что она несколько раз стукнулась затылком и замерла, из последних сил сдерживая рвущееся рыдание. Не потому, что сделал больно. Хотя, конечно, сделал. Потому, что не знала, что делать с этим неконтролируемым, разрушающим всё на своём пути гневом. Потому что во второй раз за всё время их знакомства она его боялась. Никто не видел, как он саданул кулаком о стену, отпустив её и позволив безвольно скатиться по стене на пол, сжимая губы, ничего не видя перед собой из-за пелены горячих слёз, тихо заливающих молочно-белое платье в жёлтый цветочек. Все видели, как он куда-то ушёл, громко хлопнув за собой дверью. Все слышали, как он её прогнал. Наташа чувствовала, ещё немного, и она больше не сможет держать себя в руках. «Пошла вон из моей жизни!» Свитер выпал из рук. Нат нагнулась за ним, но так и осталась сидеть на ковре. Она обняла ткань крупной вязки и сжалась в комок. Лоб упёрся в колени. Птицы в голове продолжали выпевать оголтелые трели: за что? За что? Почему он так со мной? Рядом послышалось тихое «ш-ш», но для Наташи звук казался таким далёким, точно Квилл говорил из-под толщи воды. — За что? — не речь — шёпот. Горечь слёз была беззвучной, но воздух она хватала с нервными всхлипами. — Он же сам говорил, что это ничего. Он сказал… для него это ничего. Для него ничего не значит. Он сам… а мне? Каково мне опять это слышать? Я думала… я думала, он не такой же… У Питера были крупные ладони. В одну его руку умещался весь её затылок. Питер вообще был крупным и тёплым, но даже это тепло не могло согреть: её продолжала бить дрожь, а его футболка стремительно темнела под её щекой. Нат не знала, сколько они просидели вот так, на полу. Казалось бы, она должна была успокоиться, но с каждым новым всхлипом нахлынувшая истерика только набирала обороты. Первое время Квилл пытался вникать в то, что она время от времени говорила, но слова звучали так сбивчиво и невнятно, что вскоре он оставил свои потуги. Ураган обиды, непонимания и слова, слова, слова. Крутящиеся в её голове его слова. В ответ на её попытки успокоить. В ответ на её собственные оскорбления. Полные знания, как можно ранить мужчину побольнее. В ответ. Ей ведь тоже больно. Дверь распахнулась тихо, но Питер поднял голову и резко напрягся. Будто ещё мгновение, и он зарычит, а потом набросится на вошедшего. Два голоса. Говорили двое. Наташа неосознанно вжалась в его грудь, дабы хоть одним ухом не слышать речей. Она задрожала, стоило Квиллу без особых усилий поднять её на ноги и разжать объятия. Нет, не задрожала. Её трясло. Просто лихорадочно трясло. Не от испуга или чего-то вроде. Нервы. Нервный озноб. Она не хотела его видеть. Она так его ненавидела. — Питер. Стив. Хотелось вытолкать их из спальни. Обоих. Кое-кого в первую очередь. Наташа обхватила себя руками. Ах, да, свитер. Свитер всё ещё лежал на полу. — Подожду за дверью, — Питер всё же поднял её свитер, сложил вчетверо, словно оттягивал момент ухода, и с явной неохотой прошёл за Роджерсом. Хлопок. Их осталось двое. — Нат… Она даже слышать его не хотела. Ударить — да. Швырнуть чем-нибудь — тем более. Но не выслушивать. Наташа довольно быстро преодолела расстояние, разделяющее кровать и ванную комнату, открутила вентиль. Движения резкие, руки непослушные. По щекам всё ещё текли злые слёзы. Пальцы начали тереть глаза, смывая остатки туши и солёную влагу, разбрызгивая холодную воду везде, где только можно. По зеркалу, кафельному полу, тёмной футболке. Футболке того, кто оглушённо смотрел на то, как слипаются длинные ресницы, а тонкие пальцы снова и снова прячут от него лицо. Он шумно вздохнул, явно не представляя, что следовало говорить в такой ситуации. — Я искренне извиняюсь за то, что толкнул тебя. Мне очень жаль. И мне нет прощения за этот поступок. В какой-то миг она поняла, что он сделал шаг к ней, осторожно протягивая руку, но не смея коснуться вздрагивающего плеча. Нервный всплеск сходил на нет, однако Наташа всё ещё не могла взять себя в руки. Баки погладил пальцами воздух. — Твои слова… я не ожидал, что они так меня зацепят. Не ожидал, что выйду из себя. Это было в корне неверно. Но в какой-то момент… в какой-то момент я позволил себе подумать, что это — тот самый последний шанс, который приходит, когда не ждёшь. Хотя, нет. Я не видел в тебе никакого «шанса». Просто, когда ты поцеловала меня, понял, что очень давно не чувствовал ничего похожего. Что это — другое. Слишком редко встречающееся, чтобы с чем-то спутать. И как дурак забыл обо всём. А потом ты сказала, что я как твой бывший. И мне сорвало голову. Слова втекали в неё и вытекали, как вода сквозь пальцы. Возможно, какая-то часть её готова была его услышать. И услышала бы, когда бы обида не затапливала сознание настолько сильно, застилая багровым маревом. Настолько, что сказанные в порыве ярости фразы почти душили те откровения, которые прозвучали срывающимся голосом. В ванной на несколько мгновений повисла тишина. «Чтоб я больше никогда тебя не видел!» Он отталкивает. Её затылок ударяется о стену. И нарушилась внезапно, прорвавшимся через прижатые к лицу ладони громким всхлипом. А следом рваные рыдания, на которых явно не хватало дыхания, вновь сотрясли тело. Ноги Наташи подогнулись, и та тяжело сползла на пол, цепляясь пальцами за края раковины. Холодная вода по-прежнему хлестала её по рукам, стекая ниже, к локтям, исчезая в коротких рукавах платья, прорезая мокрыми дорожками быстро намокающую ткань. Он закрыл кран, присел перед ней. — Натали… Она вздрогнула так, словно он проорал эти слова ей на ухо, а не шепнул едва слышно. Нат резко оттолкнула его руку, потянувшуюся к её плечу. — Не трогай! Не прикасайся ко мне! Уйди! — она засучила ногами, едва ли не истерически пытаясь отодвинуться от него. Но голые ступни бестолково елозили по мокрой плитке, проскальзывая и нечаянно пиная Баки по голени. И это странным образом привело его в чувство. Сработал какой-то неизвестный переключатель, заставив потянуться к ней, мазнуть пальцами по влажному локтю в попытке поднять, встряхнуть. Но Наташа отпрянула, снова пытаясь оттолкнуть его. Ухватить тонкую руку получилось только со второго раза, да и то чудом. Он рывком потянул её на себя, поднимая комом сжатое тело. Зажимая в тиски объятий так, чтобы, не дай бог, ни обо что не стукнулась. Джеймс прижал её к себе, зарылся лицом в спутанные рыжие волосы, лишь бы не видеть снова этой влаги в зелёных глазах. И, может быть, потому, что понимал: этого он не простит себе никогда. — Всё будет хорошо. Я отвезу тебя в аэропорт. Она снова дёрнулась. Баки покрепче стиснул плечи. — Нет. Не ты. — Питер отвезёт тебя в аэропорт. Всё будет нормально. — Не будет. — Ш-ш. Всё хорошо. Всё в порядке. Сухие, напряжённые губы прижались к её виску. Он покачивал её в объятиях, точно хотел на деле успокоить самого себя. И всё же постепенно у него начало получаться. Всхлипы становились реже. Спустя какое-то время она несильно толкнула его ладошкой в грудь, отстраняясь уже спокойней, пряча лицо. На самом деле более спокойная, чем прежде. Он не мешал ей, когда Наташа распухшими, покусанными губами обронила, что ей надо умыться. Решил оставить её, позвав кого-нибудь, чьё общество ей будет более приятно. Сборы заняли не так много времени. Ванда пыталась напоить её водой, однако Нат удалось пригубить от силы полстакана. Питер долго возился с её дорожной сумкой, пока не появился Рокет и каким-то образом не впихнул её между Квиллом и мотоциклом, чудом оставив место и для Наташи. Прощальные объятия не были долгими. Нат поплотнее закуталась в кирпично-красную кожаную куртку, в которой почти утопала. Стив был последним, кто подошёл к ней. Он заключил её лицо в ладони, долго смотрел на опущенные ресницы, а затем оставил короткий поцелуй на щеке. Наташа поймала его руку, крепко сжала и отпустила. Шлем был неудобным, но борьба с ним отвлекла её от ненужных раздумий. Нат села на мотоцикл, обняла со спины Питера. Он пообещал ехать небыстро. Мотор зарычал, и на грунтовой подъездной дорожке взмыло облачко пыли. Он стоял за окном, в совершенно тёмной гостиной. Джеймс Барнс впервые за много лет почувствовал, как глаза жжёт от не нашедших выхода эмоций. На языке вертелось только одно слово. Вернись.

***

Ранним утром воскресенья нью-йоркское жёлтое такси остановилось у высокой многоэтажки, и водитель помог молодой женщине выгрузить её багаж. Она спешно рассчиталась, ответила на телефонный звонок, сообщила о том, что не может сейчас говорить, и что звонящий, если ему так неймется, в состоянии приехать к ней и самолично обо всём поговорить. Входная дверь на лестничную площадку отворилась. Задержалась о сумку женщины, отлетела назад от несильного толчка. Белоснежный рэгдолл с серо-золотистым хвостом и ушками в последний момент проскользнул следом.