Вероятность ничтожна

            - Ты точно уверен в том, что готов вернуться? – участливо спросил Чимин, размеренно направляясь к широким двустворчатым дверям института, нога в ногу с настороженно сосредоточенным на малейших сигналах своего чудесным образом резко отошедшего от сумасшедше-сильной течки организма, сейчас же, казалось бы, демонстративно делавшего вид, что это вовсе не он все три чудовищно прошедших дня был при делах и вообще его наглым образом вероломно подставили.             Вот только омега наверняка знал, что ничего в этой долбанной жизни просто так не бывает, и его зачастую чертовски дерьмовый на скорое восстановление организм обязательно выкинет что-то глобальное и притом в самое ближайшее время.             Однако, это не дает ему никакого права вынужденно заставлять Чона постоянно чего-то бояться, а разбито «функционировать», свернувшись жалким калачиком на до скрежета в зубах осточертевшем (но по-прежнему дико удобном) диване Сокджина, тяжело переживая предательство любимого человека, брюнету уже изрядно поднадоело.             Так ведь можно и всю оставшуюся жизнь убиваться, да только есть ли в этом хоть какой-то смысл?             Именно так подумал Чонгук, сокрушённо смирившись с тем фактом, что человек, которому он отдал всего себя полностью и целиком всё это время лишь мастерски над ним издевался, через силу выжимая из себя несуществующие на деле чувства, исследующе прикасаясь к нему лишь из расчётливой надобности, мысленно грезя совершенно о другом омеге и при всём этом улыбаясь так ярко, что у Чона сердце в пятки от вселенского счастья уходило, громогласно крича всему живому о своей трепетной волшебной любви.             Любви, которой, казалось бы, в нём уже почти не осталось.             Вот только это «почти» никак не вылезало из головы, и омега не в силах был его превозмочь, а уж уничтожить и подавно было равнозначно сверхгероическому подвигу, особого желания совершить который у него просто-напросто не было.             Потому что, пусть и недолго, но он был поистине счастлив.             А это стоило того, чтобы иметь место «быть» хотя бы в его воспоминаниях.             Ведь несмотря на то, что их отношения с Ви оказались лишь хорошей актерской игрой – они всё равно были лучшим из всего, что когда-либо происходило в его затравленно-ничтожной жизни.             И плевать, что этот сероволосый альфа его и секунды по-настоящему не любил – он-то любил его искренне и до умопомрачения реально.             До сих пор, возможно, любил, но отчаянно зарёкся никогда об этом не размышлять.             Вот тут-то и как нельзя кстати пригодилась рьяная поддержка Чимина, Сокджина и Намджуна, девяносто девять процентов своего времени (по возможности) хлопотливо носившихся возле него словно курицы-наседки, лишний раз не давая остаться наедине с самим собой и глубокомысленными противоречивыми сомнениями на тему собственных чувств, которые вроде бы и траурно умерли, но почему-то через раз всё же настойчиво дышали.             А это, знаете ли, кого хочешь могло до раздражённо дёргающегося глаза довести, вот Чон и решил – коли уж боль милостиво отступила, жизненно необходимо заполнить облегчённо освободившийся от этой несносно-давящей ноши мозг успешно запущенной учебой (снова забить его чем-нибудь, если короче), к которой он, между прочим, САМ воодушевленно стремился, непоколебимо считая фотографию своим внегласным призванием, чуть ли не с детства грезя о поступлении в Сеульский институт искусств – его самой заветной в жизни мечты, благосклонным чудом доставшейся брюнету посредством усердного старания и множества бессонных ночей в обнимку с высокими стопками заумных «обучающих» книг и любовно подаренным папой дорогим фотоаппаратом (одиноко дожидавшимся его в камере хранения на втором этаже), по которому Чонгук, к слову, безумно соскучился и горячо жаждал привычно держать его изящный чёрно-металлический корпус в руках, виновато (но в то же время предвкушающе) покрывая кольцо фокусировки мелкой россыпью лелейных поцелуев.             К тому же омега с грехом пополам уговорил Сокджина дать ему парочку доз подавителя «на дорожку» - мало ли когда течка может вновь начаться (а эта сволочь непременно вернётся – шестое чувство не обманешь), чтобы в случае чего ЧОН контролировал ситуацию, а не наоборот, что было бы весьма плачевно.             Так что в целом расклад был очень даже не плохой, если не считать многочисленных (обеспокоенных) звонков Лиена, который будто интуитивно (похоже, это наследственное) чувствовал, что с его сыном творится что-то неладное и он явно не из-за страдальчески озвученного в трубку затяжного похмелья так упорно не хочет его видеть.             И брюнет бы с превеликой радостью снял с его плеч это несомненно пудовое бремя недосказанности, если бы морально был готов всё ему рассказать.             Но он не был готов. Даже несмотря на то, что совесть его буквально безбожно заела, нарочито медленно играя на и без того струнно натянутых нервах, как на гитаре, протяжно вереща о том, как это нехорошо – (благо хоть не в лицо) врать родителю.             Который к тому же этого ненавязчиво давившего на плечи затишья перед бурей ни капли не заслужил.             И конечно же охотно помог бы ему без всяких раздумий.             «Нет уж, пусть уж лучше с Джунгом в его небесном замке все прелести нормального секса постигает (Чонгук настоятельно порекомендовал папе временно пожить в корпоративной (безопасной) квартире альфы до получения каких-либо (невозможных по факту) результатов от друга дяди Сокджина), чем тут в сплошном унынии со мной чахнет и загибается. К тому же рано или поздно Ви всё равно пустит в ход эти злосчастные папки и наверняка прищучит ими отца. Вот тогда и будет нужный «позитивный» для откровенного разговора противовес» - удручённо подумал про себя омега, кисло поморщившись от невольно представленного в уме радостно сияющего лица папы, которому он на одном дыхании и крепко зажмурившись нехотя рассказывает о жестоком поступке Тэхёна – как стремительно сходит с его лица эта беззаботная светлая улыбка, а в доселе лучезарно светившихся глазах ослепляюще искрит сочувствующая горечь – совсем не таким он хочет его видеть.             Совсем не таким он хочет его СДЕЛАТЬ.             Поэтому свято и хранит этот горький секрет в самых недрах своего внутреннего кладбища, на котором толком и не понятно где что небрежно закопано.             Хотя, скорее всего, просто безжалостно сгребено в одну могилу и грязно затоптано во славу чужого злорадства, ведь на такой даже нестерпимо любящие жизнь цветы и те не растут, потому что неприхотливо обитающий в недрах (когда-то плодоносной) почвы яд полностью выжигает их зелёные ростки.             Сам зачаток жизни в них убивает.             И пусть Чон медленно, но верно потихонечку разлагается от этого смертоносного яда изнутри – он хотя бы никого следом за собой принудительно не тащит.             Потому что друзья, какими бы отличными они не были, всей красочной палитры его боли не почувствуют, даже если очень сильно захотят, а вот Лиен однозначно начнёт переживать (разделять) её вместе с ним – вот только брюнет ни за что в жизни подобного зверства не допустит, потому что его папа и так достаточно настрадался.             А вновь бездумно подвергать его подобным волнениям было бы эквивалентно самому что ни на есть особо тяжкому преступлению.             С фееричным бонусом в виде смертной казни в качестве завершающей пытки.             - Я и так уже неделю в административном. Хочешь, чтобы меня отсюда пинками выгнали? – безрадостно выдохнул Чонгук, с силой тряся головой в слепой надежде выкинуть из неё образ вмиг погрустневшего родителя, неприятно защемивший в груди какой-то на ладан дышащий нерв (надо же, всё-таки что-то «живое» в этой грудной клетке слабо пульсировало). – К тому же чем раньше я войду в колею, тем меньше конспектов мне придётся просить у Югёма, и тем больше своих конспектов я смогу ему дать, так как с сегодняшнего дня он в административном, - как можно непринуждённее пожал плечами омега, несильно налегая на одну из створок дверей и уверенно переступая порог института, безотчётно вдыхая его спёртый, но в то же время удивительно-приятный запах смеси дерева и акварели, мысленно коря себя на чём свет стоит за то, что только в последний момент удосужился перезвонить своему одногруппнику-другу, жизненная ситуация которого была в разы ужасней самого корыстного предательства или того же вдребезги разбитого сердца.             - Да уж…мне так жаль его младшего братишку. Пусть он и благополучно вышел из комы, врачи сказали, что лечение больше не помогает и он продержится ещё где-то дня три без операции, а потом… - предательски дрогнувшим от искреннего сожаления голосом произнёс Пак, вплотную стискивая зубы от желчного презрения к воистину бессердечному мирозданию, за то, что оно хладнокровно не щадило детей – самых невинных из людей, что абсолютно ничем подобного не заслужили.             Юонг ведь даже накосячить и то нигде не успел.             Что уж говорить о многих радостях жизни, которые так и останутся им непознанными.             Да он элементарно не получит образования, не найдёт работу, не заведёт детей (ну или того же домашнего животного – у каждого свой уклад бытия) и больше никогда не обнимет собственного старшего брата, как проклятого работавшего ради его дорогостоящей операции с тринадцати лет, но даже и четверти необходимой для неё суммы, увы, не набравшего, потому что есть, пить и одеваться тоже НЕОБХОДИМО.             И пусть вселенная и сделала в их сторону широкий «одолжительный» жест в лице прекрасного опекуна с не иначе как золотым сердцем, делавшего для братьев всё, что только было в его силах (и немного больше) – этого всё равно было недостаточно для того, чтобы оплатить баснословно стоившую операцию по иссечению злокачественной опухоли мозга Юонга.             Пятилетнего беты, которого впереди ждали одни лишь сплошные адские муки, не больше.             Да он за всю свою сознательную жизнь только их явственно и чувствовал, изо всех сил цепляясь за спасительный образ горячо любимого брата, лишь благодаря которому мальчик всё ещё судорожно дышал и бойко сопротивлялся летальной болезни.             Брата, почти всегда плакавшего возле него крупными крокодильими слезами, никому другому их упрямо не показывая (случай с Чоном на крыльце запасного выхода кафе «Жёлтый клевер» был единственным исключением – прежде Югём никому эмоционально не открывался, вот удушливое отчаяние предательски и перелилось через край, обнажив брюнету его бережно скрытую за напускной легкомысленностью «трагичную» сторону).             Храня эту маленькую тайну где-то глубоко внутри себя. Там, где до неё уж точно никто никогда не доберётся.             Знаете, если кто-то там сверху действительно за нами всеми и наблюдает, то этот кто-то определённо самый бессердечный ублюдок на свете, ведь как иначе ещё можно объяснить сам факт его обнадеживающего направления безмерно уставшего от боли ребёнка на необычайно яркий свет (выход из комы), при заведомом знании о том, что этот самый, казалось бы, блаженный свет быстротечно поглотит иссиня-чёрная темнота и крайне долгожданное, казалось бы, «спасительное» пробуждение Юонга продлится всего лишь незначительное, я бы даже сказала, мимолётное мгновение.             Мгновение, после которого у его близких больше не останется НИЧЕГО – во всех существующих смыслах этого неказистого слова.             Сраная бесполезная подачка какая-то, не находите?             Зачем вообще нужно было так мучить ребенка и давать ему изначальное право на жизнь, когда это отнюдь не «жизнь», а самое что ни на есть «существование»?             К чему так варварски испытывать силу человеческого горя его брата и опекуна – чтобы из чистого любопытства посмотреть на их страдания со своей колокольни и вдоволь потешить своё неугомонное самолюбие?             Почему так сильно нужно всё усложнять и просто не дать этому бедному мальчику здорового беспечно-радостного детства?             В мучительно раскалывавшейся голове понуро притихшего Чимина было ещё где-то с сотню подобных вопросов «без ответов», и все они то и дело оголтело всплывали в его сознании громогласным набатом, потому что глубоко в душе омега безумно хотел верить в справедливого Бога, вот только весомых поводов для этого у него, увы, не находилось, как бы ревностно и кропотливо он их во всём произошедшем не искал.             И с каждым новым стремительно наступавшим на пятки безотрадным днём - стабильно не прибавлялось.             С большим и жирным знаком минус перед безысходным громадным чёрствым нулём.             - Мы обязательно навестим его после занятий, - подбадривающе похлопал его по плечу не менее сострадательно переживавший за альфу Чонгук, заворачивая за угол и целенаправленно шагая к широкой дубовой двери с золотой табличкой с чёрной витиеватой надписью «ДЕКАНАТ», в просторной приёмной которого он и планировал желанно вернуть назад свою опрометчиво потерянную студенческую жизнь, оставив миловидному блондинистому секретарю-бете соответствующее заявление о выходе из административного отпуска. – Кстати, я не рассказывал тебе, как меня из того леса чуть один престарелый альфа не увёз? Намджун тогда РЕАЛЬНО вовремя успел забрать меня из его допотопной машины, - как бы невзначай обронил омега, на самом же деле найдя первую «нейтральную» тему для разговора, которая только могла прийти в его чрезмерно перегруженную печальными мыслями голову, в надежде хоть как-то отвлечь слишком уж сгорбившегося от внутренних переживаний Пака, даже пирожок с картошкой в руке и то вяло кусавшего, а на это, как ни странно, довольно невыносимо было смотреть, ведь как бы яро Чон этого не отрицал - смакующе жующий Пак Чимин делал каждый его день чуточку веселее и сноснее.             - Что, серьёзно?! – с безмерным удивлением вскинул голову вверх розоволосый, машинально откусывая кусок пирожка, широко округлившимися от неподдельного шока глазами впериваясь в одобрительно усмехнувшегося столь забавной реакции брюнета, невольно поймавшего себя на мысли о том, что друзья у него и вправду замечательные.             - Ага, это был бой не на жизнь, а на смерть, - с очевидным сарказмом ответил Чонгук, уже было потянувшись к ручке двери деканата, как вдруг из неё спешно вышел молодой альфа с ярко-рыжими волосами в коричневом строгом костюме, чуть лоб в лоб не столкнувшись с мгновенно выпавшим в осадок омегой, всё тело которого будто к земле намертво приросло из-за одного только звука его (до адски скрутившегося в трубочку желудка и чрезвычайно болезненно сжавшегося в груди, как оказалось, всё ещё инертно функционировавшего на свой страх и риск сердца) знакомого картавого голоса, который он наверняка бы узнал, даже если бы его нахрен амнезия свалила.             Потому что он принадлежал одному из тех девяти альф, что его садистки изнасиловали.             Ведь Чон до сих пор досконально помнил каждого из них, вплоть до самых мельчайших деталей.             - Ой, простите, - вежливо извинился парень, натянуто улыбнувшись, и, ненароком пройдясь оценивающим взглядом по телу брюнета, быстрым шагом направился в сторону выхода из института, оставив за собой чётко уловимый шлейф сандала.             Запаха, что едко забился в ноздри Чонгука далёких два года назад, когда этот самый рыжий альфа (Лир, кажется, если память не изменяет) глубоко засовывал свой член в горло шестнадцатилетнего слёзно вывшего в голос о пощаде подростка, ко всем чертям его нещадно раздирая.             А после трахая так жёстко, словно под ним лежал не горько плакавший ребенок в полуотключке, а какая-то ничего не чувствовавшая резиновая кукла.             Да ещё и хищно улыбался при этом во все тридцать два зуба, так, словно он что-то достойное совершал.             Так, будто ПО-НАСТОЯЩЕМУ этим гордился.             - Эй, Чонгук, ты чего? – не на шутку взволнованно спросил Чимин, слегка тряся за плечо ни с того ни с сего чуть ли не в оцепенелый ступор впавшего друга, ошпарено дёрнувшегося от него на шаг назад, словно тот до него не осторожно дотронулся, а бесцеремонно ударил.             - Я на минутку, - хрипло сглотнул омега, резко срываясь в сторону протяжно скрипнувшей входной двери института, внегласно ознаменовавшей о фатальном уходе случайно (бывают ли случайности вообще?) встреченного в коридоре незваного гостя из прошлого.             Которого Чон ни за что в жизни не имел права ПРОСТО ТАК отпустить.             Ведь лютая злость, все эти два года неприметной червоточиной сидевшая где-то на пыльных задворках его сознания, сейчас разрослась по всему организму буквально со скоростью звука, обильно впрыснув в вены брюнета ядрёный адреналин, настойчиво подгонявший его в спину на роковом пути к своей беспечно ничего не подозревавшей о каком-либо неожиданном подвохе добыче.             Именно добыче, не иначе. Ведь это как красная тряпка для разъярённого быка, которого слишком уж долго ей дразняще травили, а потом просто взяли и затейливо оставили с ней один на один для более «эффектной» зрелищной расправы.             Даже и не догадываясь о вселенских масштабах разворачиваемой перед глазами катастрофы.             Ничуть не заботясь о чувствах несчастного быка и последующей сохранности яркого клочка истинно «бракованной» ткани.             - Эй ты, картавый выродок! – презрительно выплюнул в спину рыжеволосому быстро догнавший его Чонгук, заставив альфу развернуться (учебный день был в самом разгаре, и прилегавшая к институту территория была почти пустой, а в радиусе двадцати метров так вообще никого вокруг не было, значит, определённо обращались именно к нему) и недоумённо посмотреть на ранее столкнувшегося с ним возле деканата омегу.             Который, к слову, был ощутимо напряжён и можно даже сказать нервозно взвинчен.             - Помнишь меня? – с язвительной желчью в голосе спросил Чон, нарочито медленно снимая с головы капюшон и с неприкрытым вызовом выжидающе заглядывая в голубые (линзы) глаза парня, уже было хотевшего послать этого наглого (странного) незнакомца куда-подальше, а потом вдруг всё действительно ошарашенно вспомнившего.             Но отнюдь не из-за его смутно запомненного сквозь пелену сильных наркотиков и нескончаемых литров крепкого алкоголя лица, а из-за сладкого запаха маршмеллоу, усиленно витавшего в воздухе и ещё в коридоре показавшемуся ему уж больно знакомым.             - Вот чёрт, - дрогнувшим от трусливого испуга голосом выдохнул рыжеволосый, слабовольно дёрнувшись в сторону для позорного побега, случиться которому не дала цепкая хватка пальцев брюнета на шивороте воротника его рубашки, грубо развернувшего альфу к себе лицом и врезавшего по его челюсти с такой силой, что она звучно хрустнула в нескольких местах, а парень волком завыл от чудовищной боли, навзничь упав на асфальт, потому что ноги, видите ли, не удержали.             - Храбрый только тогда, когда дело касается кого-то послабее, - с нескрываемым злорадством процедил сквозь зубы Чонгук, седлая нерадивого насильника верхом и, невзирая на перепуганные протестующие вопли Чимина где-то на заднем плане, нанося ему новый не менее сильный удар, но уже по носу, вкладывая в него всю свою фантастически-несусветную душевную боль, долгожданно «награждая» хотя бы одного из них за аналогичную физическую.             - Чонгук, пожалуйста! Прошу, прекрати! Хватит! – умоляюще прокричал судорожно передёрнувший плечами Пак, панически ища глазами хоть кого-то, кто бы смог их разнять, вот только те немногие зеваки, что любопытно наблюдали у себя в сторонке эту однобокую драку особым энтузиазмом в доблестной помощи совсем не светились, как, впрочем, и сам розоволосый, впервые в жизни видевший своего друга ТАКИМ – бешено злым, получавшим от вновь начавшихся и теперь уже неугомонных побоев распластанного по земле жалобно скулившего в голос парня невооруженным глазом видимое удовольствие.             Да к такому просто подойти и то было страшно, не говоря уже о том, чтобы самоотверженно вклиниться в этот дьявольский бутерброд незапланированной горькой начинкой.             Не стой под стрелой, а то убьёт – вполне подходящее для данной ситуации выражение. И это ещё при самом «благоприятном» раскладе.             - Мне было шестнадцать! Я заклинал вас остановиться, а вы, твари, меня не слушали! – сорвался на душераздирающий крик омега, казалось бы, раз в пятнадцатый ударяя по окровавленному лицу надрывно плакавшего от мучительной боли альфы, челюсть которого на удивление оказалась довольно крепкой, и он даже мог связно говорить, хотя это больше было похоже на осиплый шёпот умирающей в лихорадочных конвульсиях касатки.             - Пожалуйста, хватит… Я… я уже не такой… я хочу всё исправить. Хочу... стать… достойным… человеком, - едва слышно выдавил рыжеволосый, непроизвольно заставляя уверенно поднятый для очередного удара кулак Чона замереть в воздухе, а его самого очень уж разочарованно и крайне потрясённо усмехнуться, краем уха слыша на заднем плане мелодичный рингтон телефона Чимина и его взволнованно-полувнятное (судя по всему, из-за пирожка): «Югём, прости, но мне сейчас как-то не до тебя».             - Это нужно было сделать ещё в тот момент, когда чуть ли не ваш ровесник предложил вам заплатить за нечто подобное, - с нескончаемой обидой в голосе, в одночасье цинично скинувшей матушку-злость с почётного «первого» пьедестала, выдохнул брюнет, услужливо награждая альфу новым ударом по скуле, крупно дрожа из-за неимоверно жгучих, тонкими ручейками лившихся из глаз, солёных слез, выпотрошенно опуская голову вниз и невидяще смотря на свои в мясо сбитые костяшки рук, бессильно лежавших на крупно подрагивавшем животе в унисон с ним плакавшего навзрыв парня, мысленно благословлявшего всех на свете богов за то, что беспощадные удары наконец прекратились, и он нахрен не откинулся прямо здесь за воистину ужасное содеянное.             А всё лишь потому, что Чонгук невзначай вспомнил о губительно ранивших его словах Тэхёна. О том, что это ОН изначально был виноват во всей этой кошмарной ситуации (а не эта ничтожная рыжая пешка в голодных играх беспринципных исполинов) и что это ЕГО на самом деле нужно было ВОТ ТАК бить.             Три дня назад. В той донельзя душной серебристой Хонде Хосока.             - Юнги?! Какого чёрта ты на телефоне Югёма?! Я тебе три дня долблю, не могу дозвониться! – с откровенным облегчением в голосе (исключительно из-за прекратившейся драки Чонгука с неизвестным ему, наверняка заслужившим все эти жуткие побои, злодеем) воскликнул Чимин, который и вправду дико хотел увидеться с гаммой и с небывалым пристрастием допросить его про скотское поведение Ви.             А уж только потом сильно-сильно обнять, блаженно вдохнув запах излюбленного мятноволосым шерстяного пальто, насквозь пропитанного ароматом дурацких лимонных сигарет и приторного карамельного латте.             - Он слишком… старый… для нашего… ровесника, - внезапно подал голос рыжеволосый, хрипло прокашливаясь, контрастно окропляя бежево-серое худи непонимающе вскинувшего голову омеги своей кровью. – И… ещё… жирный… очень… неприятный, - не в силах больше произнести ни слова альфа утробно застонал, инстинктивно вцепившись в пальцы шокировано смотревшего на него во все глаза Чона словно за дырявый, но всё же какой-никакой «спасательный» круг.             - Ты знаешь, как его звали? – с откровенной потерянностью в голосе спросил уже почти отключившегося и уж явно не собиравшегося ему хоть что-то отвечать парня брюнет, и без этого никому ненужного подтверждения очевидного наперёд зная зверски полосующее по стенкам груди ржавым гвоздём имя отца.             Потому что именно ОН (да это ВСЕГДА, мать его, был только он) сломал его омежью жизнь, а уж никак не самолюбиво озвучивший коварную неправду вслух Ким Тэхён, которому он почему-то слишком уж легко поверил на слово, без единого мало-мальски здравого сомнения.             Может, из-за того, что где-то в бездонных закромах своей души не мог до конца поверить в то, что его может кто-то любить, да ещё и так искренне.             А может, потому что всегда считал себя недостойным этого сногсшибательно-сексуального сероволосого Аполлона, а тут ещё и красноречивое подтверждение собственных опасений до кучи получил.             Хотя тут, скорее, и то и другое разом против него в хитроумном сговоре сработало.             А он, как последний идиот, на этот заезженный провидением трюк охотно купился.             - Эээм…Чонгук, кажется, нам срочно нужно отсюда уехать, - с отчётливыми нотками боязливого волнения в голосе заметил Пак, наконец отрывая (но всё ещё оставаясь на линии) телефон от уха и неприятно морщась из-за болезненно-колющего щемления в хаотично носившемся в порыве безудержно нараставшей паники под рёбрами сердце, стоически ожидая, когда его (в одночасье сброшенный с небес и кровожадно прибитый гвоздями к земле) друг всё же удосужится повернуть к нему своё обескураженно-напуганное лицо, безгранично растерянно (сквозь плотную пелену из слёзной завесы) посмотрев на тяжело сглотнувшего розоволосого омегу, уже в следующую секунду мрачно произнёсшего то, что Чона окончательно и бесповоротно морально добило: – Хосок в реанимации и…кажется, у Тэхёна чертовски огромные проблемы.             В то же самое время             - Может, ты всё-таки вернешься к отцу, а то он меня с потрохами съест за то, что ты из-за меня от работы отлыниваешь, - нарочито удручённо буркнул Югём, шаркающе направляясь в сторону палаты Юонга, мысленно же думая совсем об обратном, вовсе не желая отпускать тёплую ладонь привычно висевшего на нём БэмБэма из своей, в ответ получая лишь его умильную признательную усмешку.             - Спасибо за заботу, конечно, но отец, каким бы ворчливым деспотом ты его не считаешь, прекрасно понимает, как сильно тебе сейчас необходима поддержка своего любящего ПАРНЯ, - блаженно улыбнулся омега, с неимоверным упоением перекатывая на языке каждую букву этого восхитительно-приятного на слух слова, которым он и не мечтал когда-нибудь себя назвать, заядло избегая даже малейшего намека на отношения со стороны многочисленных парней, с которыми он изредка и исключительно ради одного только секса (не больше одной ночи) меркантильно встречался.             Потому что с тринадцати лет был влюблён в одного несносного безбожно красивого хама, только и делавшего, что брезгливо вытиравшего об него ноги да абсолютно ни во что не ставившего, на деле же любившего его трепетно и необузданно, мнительно пряча свои настоящие чувства за показным пренебрежением и бесконечными язвительными подколами, чтобы, ни дай бог, красноволосый омега о них догадался, безжалостно высмеяв его как очередного убогого неудачника, что частенько забредали в их кафе, тщетно ища хоть какого-то расположения лишь противно отмахивавшегося от них (капризно морщившего хорошенький носик) Бэма.             Который, между прочим, даже девственности и той лишился лишь ради того, чтобы быть опытным во всём это дерьме, если вдруг (надежда умирает последней) чрезмерно горделивый шатен всё же соизволит заметить ничтожного его и хотя бы просто грубо единожды трахнуть.             Это бы и так было для него целой манной небесной.             А тут у них целые и, как ни странно, НОРМАЛЬНЫЕ отношения с нежными чмоками в нос, бережными объятиями и кучей трогательно-взаимного «Я тебя люблю» - да омега ни о чём лучше в своей грёбанной жизни и не мечтал.             Хотя нет, его заветные мечты по сравнению с донельзя шикарной реальностью сейчас где-то нервно курили в сторонке.             Вот если бы и Юонга была хоть какая-то мало-мальски существенная возможность спасти – так всё вообще было бы просто идеально.             Ну почти. Ещё одного составного (гиперважного) фактора «сказки» им всё же до сих пор ощутимо не хватало.             И у Бэма буквально язык (и не только) зудяще чесался, чтобы наконец поднять эту весьма щекотливую для них обоих (они ведь взрослые люди, а почему-то ведут себя как стереотипные напуганные подростки, которые даже дотрагиваются друг до друга ниже спины только с речевого согласия партнера) «пикантную» тему.             - Эй, я не считаю его деспотом! - укоризненно парировал Югём, бросая в сторону светло усмехнувшегося омеги взгляд, полный безмерной теплоты и прямодушной благодарности – за сам факт пребывания этого красноволосого ангела на бренной земле, под его ничуть не заслуживавшим столь прелестное чудо боком.             Чудо, которое он клятвенно пообещал себе оберегать от всех возможных горестных бед и мелких тревог и никогда больше от себя так неразумно не отталкивать.             – Только если немного брюзжащим смешно размахивающим кулаками страшным бабайкой, - комично скривился альфа (невольно вспомнив их недавнюю очную ставку с мистером Хо, и его пугающе-смешную реакцию на признание Югёма в любви к его единственному сыну), срывая с губ Бэма лучезарный смешок, инстинктивно заставляя его чуть ближе прильнуть к безумно вкусно пахнувшему корицей шатену.             - Кстати, о бабайках, может, ты всё-таки уже покажешь мне СВОЕГО? – с откровенным намёком опустив взгляд на его ширинку, заговорщески спросил омега, соблазнительно прикусив нижнюю губу и просяще посмотрев в карие испуганные глаза шатена томно-похотливым взглядом.             - Блин, мы же в больнице… - неловко (предательски) дрогнул голос всецело сфокусировавшегося на столь завораживающем зрелище альфы, в которого кто-то внезапно и довольно грубо врезался, бросив отрешённое «Простите» и быстро направившись в сторону лестницы на первый этаж.             - Ты в порядке? – взволнованно спросил красноволосый, ласково дотрагиваясь костяшками пальцев до щеки шатена и легонько её потирая.             - Да, я…Тэхён? - начал было Югём, но тут же озадаченно осёкся (а он-то что здесь делает?), нахмурено проводив взглядом знакомую широкую спину, а уже через пару мгновений ещё одну не менее известную в университете мятноволосую макушку Мина Юнги, целеустремленно бросившегося следом за куда-то явно дико спешившим другом детства.             «Здесь что, все с ума посходили?» - скептично подумал шатен, запоздало наткнувшись глазами на уже мегаблядский взгляд БэмБэма, не преминувшего воспользоваться минутным замешательством парня, вплотную приблизившись к нему и многозначительно положив ладонь на его член, благодатно прикрытый тонкой тканью боксеров и плотной джинсов.             А то прямо бы тут готовно встал, как по команде, позорно кончив от одних только невесомых манипуляций игривых пальчиков потрясающе-чумового красноволосого омеги.             - Ой, я же забыл Чимину позвонить! – с переигранной досадой в голосе отстранился от него шатен (он, мать его, ещё морально не готов к их первому сексу, потому что в этом случае всё должно быть по-особенному, не иначе, как в долбанном романтическом фильме (не зря же Бэм так долго ждал, когда его куриные мозги наконец начнут здраво соображать), а он так боится с этим начинаем облажаться, что коленки словно у какого-то прыщавого мальчишки трясутся, хотя по факту он чуть ли всех омег своего университета перетрахал, уж явно не страдая от нехватки жизненно необходимого в данном случае матёрого опыта). – Привет, дружище. Как дела? – как можно непринуждённее пропел в трубку Югём, виновато смотря на огорчённо надувшего губы красноволосого, демонстративно отвернувшегося от него с обиженно (уязвлённо) задранным вверх носом, краем глаза подмечая неожиданно вернувшегося на этаж Юнги, загнано дышавшего так, словно выполнил срочный норматив по стометровке.             - Пожалуйста, вынь чл…вынь еду изо рта и скажи это более внятнее, - с нескрываемым раздражением в собственный адрес (хренов недотрога) шикнул шатен, мысленно пытаясь заставить свой член назойливо прекратить медленно, но верно наливаться кровью из-за одних только тактильных воспоминаний о роскошных слегка поглаживавших его ширинку пальцев омеги, неосторожно упуская из вида тот момент, когда Мин, случайно услышав ключевую фразу в разговоре (не узнать по ней обжору Пака было просто невозможно), стремительно к нему подскочил, бесцеремонно вырвав телефон из руки и с отчаянным судорожным вздохом облегчения в него выдохнув:             - Чимин, это я. Вам с Чонгуком нужно срочно приехать во вторую городскую больницу. Я в отделении реанимации. Хосок подстрелен.             - Эй, какого хрена… – хотел уже было негодующе взорваться Ким, инстинктивно потянувшись рукой к его уху, но тут же ошеломлённо застыв на полпути из-за озвученного мятноволосым знакомого и очень уж близкого его сердцу имени.             «Откуда вообще он знает Чонгука?! И не про Чон Хосока ли он сейчас говорит?!» - именно эти два вопроса несносной юлой сумасбродно крутились в голове альфы, смиренно опустившего руку вниз, бережно обхватив ей уже ставшую ему родной ладошку любопытно притихшего рядом с ним Бэма, казалось бы, уже напрочь забывшего об их маленькой (по сравнению с очевидным пиздецом, озвученным Мином) по сути не такой уж и катастрофичной проблеме, безвольно прижавшись к Югёму, настороженно наблюдавшему за заметно измученным бетой (он ведь не знает, что тот гамма), которому со стопроцентной уверенностью разговор с Чимином был НАМНОГО нужнее, чем ему.             - Некогда объяснять. Просто скажи Чонгуку, что Тэхён в полной заднице и тащи его за шиворот прямо сюда! – властно отчеканил Юнги, пытливо вслушиваясь в то, как розоволосый без единого препирания послушно отвлекает Чона от какого-то сверхважного занятия (интересно какого?), устало натыкаясь взглядом на обеспокоенно буравившую его взглядами парочку, гармонично смотревшуюся друг с другом будто два правильно соединенных кусочка одного большого симметричного паззла.             - Молодец. Скоро увидимся, - с вскользь просквозившими в голосе нотками сердечной признательности произнёс мятноволосый, обрывая звонок и пристыженно протягивая телефон своему законному владельцу. – Прости, чувак, но мне нужно было срочно с ним поговорить, - оправдательно обронил Мин, и, дождавшись, когда гаджет из его рук всё же заторможенно перехватят, развернулся на пятках, чтобы добраться уже до более-менее мягкого успешно облюбованного им за эти три дня больничного дивана и хотя бы немного на нём отдохнуть.             Вот только Югём не дал ему подобному соблазну предаться, цепко схватив за запястье и принудительно развернув мятноволосого лицом к себе, заглянув в его обсидиановые глаза своим самым безапелляционно-решительным взглядом.             - Если дело касается Чонгука, то мы тоже хотим в этом участвовать, - на одном дыхании выпалил альфа, немигающе соревнуясь в переглядки с хладнокровно не повёдшим и бровью Юнги, некоторое время раздумывающе смотревшего на него как на самого настоящего сумасшедшего, лишь волею случая удачно сбежавшегося из изрядно осточертевшего ему дурдома.             - Ах да, вы же вроде как подружки, - беззлобно заметил бета, обречённо вздыхая и насильно вырывая своё запястье из захвата шатена. – Ладно. Если вам обоим жить надоело – милости прошу в наш мини клуб-самоубийц. Только учтите, за последствия в нём совершенно никто не отвечает. Да и какой-либо ответственности тоже никто не несёт, - с настоятельным прискорбием сквозь плотно стиснутые от несусветного презрения к фанатичному людскому идиотизму зубы одолжительно выжал из себя Мин, оценивающе окинув неуютно передёрнувшего плечами Бэма и стойко проигнорировавшего его неприкрытую угрозу Югёма взглядом и разочарованно усмехнувшись.             Потому что эти два дурня неосознанно ведут себя не куда-нибудь, а прямиком в сырую могилу.             И уж им-то Чжин Хо наверняка даже сраного кубометра воздуха и того не оставит.