Фалко

Смех однокурсников потревожил сон Беллы. Девушка припала щекой к окну и задремала под спокойный стук колес паровоза. Поезда ее успокаивали. Дорога казалась вечной, от чего на душе разливалось умиротворение. Она отпрянула от окна, которое морозило лицо и увидела отпечаток щеки, тут же запотевший. Девушка вывела подушечкой пальца рожицу. Глаза вышли огромными: два пустых шара; а губы исказились гримасой. Приложив всю ладонь к влажной поверхности, Беллатрис стерла рисунок и обернулась к друзьям. Родольфус и Крэбб играли в волшебные шахматы. По мнению Беллы, хоть Олаф и не отличался шибким умом, в логике ему не было равных. Он побеждал даже Стивена, который уделял этой игре время с раннего возраста. Наблюдая за способностями друга, Беллатрис считала его родителей мастерами воспитания. И Блэки много времени тратили на учебу детей, но все же знания Беллатрис в большей степени получала сама — благодаря личному стремлению. Родители лишь мотивировали ее, говоря, как важно вырасти достойным членом магического общества. Ей повезло разделять их мировоззрение и не лениться. Многие семьи волшебников до поступления детей в школу чародейства нанимали им преподавателей, но лишь на языки, литературу, философию и прочие гуманитарные предметы. Не считалось обязательным знание других, более практических вещей. Зачем? Перемещаться в пространстве можно при помощи магии, заниматься хозяйство — тем более. На младших курсах Стивен рассказывал друзьям об изобретениях маглов, от историй о которых Беллатрис широко открывала рот. Ее семья была классическими представителями антимагловского мира. Она с удивлением слушала о подземных поездах, именуемых метро. Мать рассказывала, как несколько раз мистер Беверли, управляющий их поместья, предлагал дедушке Беллатрис купить автомобиль. — К чему эти ненужные траты? — недоумевал Блэк. — Ведь можно использовать магию — она дарована нам бесплатно. — Вы совершенно правы, сэр, — почтительно кивал мистер Беверли. — Но продукты, как вы знаете, закупаются не в центральной части Лондона, добраться туда без магии порой сложно. А возвращаться с покупками… — У нас прекрасная конюшня. — Да, однако поездка на автомобиле не сравнима по занятому времени с экипажной. — Вы знаете, как я отношусь ко всем этим магловским штучкам. Если вам тяжело выезжать за продуктами, отправляйте эльфов. — Но эльфы, гуляющие по Лондону?! После спора мистер Беверли краснел и либо бежал за Блэком, доказывая, что «расходы на автомобиль не сравнимы с затратами на конюшню», либо молча принимал поражение и возвращался к работе. — О чем задумалась, пернатик? — спросил Родольфус, настроение которого сегодня поднялось выше среднего. Лестрейнджи в этом году приезжали на Рождество в поместье ее семьи. Чувства Беллатрис двоились. «Чем больше людей, тем меньше вероятность, что родители заметят изменения в моем поведении, — размышляла девушка. — И лучше побыть с Родо, чтобы перестать думать о…» На этом моменте мысли заходили в тупик. Мозг словно строил вокруг себя барьер, не пропускающий имя профессора Риддла. Тома. Она закрывала глаза и видела перед собой его лицо, чувствовала на губах обжигающий вкус алкоголя, исходящий из его рта. Она была опьянена, но вовсе не огненной жидкостью. Белла чувствовала себя неопытной маленькой девочкой, потерявшей голову. Ей совсем не нравились эти ощущения. Но что-то заставляло вновь и вновь прокручивать в памяти воспоминания, несмотря на внутреннее препятствие. Белла обернулась к двери, услышав за ней веселый смех. Профиль сестры пронесся мимо, сопровождаемый белокурым мальчиком. — Цисси по-прежнему водится с Малфоем? — фыркнул Олаф. — Тебе то что? — удивилась Блэк. — Олаф влюблен в твою сестру, не знала? — вскинул брови Лестрейндж. — Вовсе нет! — вспыхнул Крэбб. — Не нравится он мне — вот и все. Слишком задирается. Родольфус понимающе кивнул, сдерживая улыбку, когда все лицо друга стало алым. Белла сильнее укуталась в мантию и вжалась в сидение. По спине от прохлады бежали мурашки. На платформе Беллатрис попрощалась со Стивеном и Олафом. Родители встретили ее и сестру крепкими объятиями. Отец долго допытывал, почему Андромеда осталась в замке. Беллатрис с ужасом поняла, что не знала об этом, но она понимала причину выбора сестры. — Мы прибудем к утру завтрашнего дня, — сообщил отец Родольфуса. — Беллатрис, с каждым годом ты все краше, как и твоя прекрасная мать. — Я позабочусь о предоставлении вам лучших спален, — пообещал отец Беллы. — Совсем забыл о вашем приятеле, которого вы упомянули в письме. Он посетит нас? Вопрос удивил Беллатрис. Она не помнила, чтобы отец соглашался принять в доме незнакомых людей. К тому же на Рождество. — Ему надо уладить несколько дел в Лондоне. Он обещал быть к вечеру. Это не вызовет проблем? — Отнюдь. Буду рад познакомиться с ним. По вашим словам, человек он крайне любопытный. — Мы были знакомы в юности, а совсем недавно сошлись вновь. Прошло достаточно времени, чтобы человек успел поменяться. Какая удивительная случайность! И ведь только в прошлом письме я узнал, что он стал преподавателем! — О чем вы? — не удержалась от вопроса Белла. — В Хогвартсе? — Верно. И ты должна быть к нему ближе остальных, поскольку… — Наш профессор? — перебил отца Родольфус, хотя он никогда себе этого не позволял. Мистер Лестрейндж широко раскрыл глаза и напрягся, но не сделал сыну замечания. Вся энергия тела Беллы направилась в ноги, прилипшие к полу: она почувствовала тяжесть и головокружение. — Мистер Том Риддл, — каждое слово ударило по ее голове. Ладонь Родольфуса, прижатая к ее спине, помогла девушке не упасть.

***

Том Риддл, окончив Хогвартс, никогда не справлял Рождество в одиночку. Он путешествовал по миру и каждый раз оказывался втянут в семейное или официальное празднование новых знакомых. Риддл удивлялся тяге людей приютить себя на праздник. Разве лицо мужчины выражало одиночество? Он флиртовал с дамами в меру допустимого, оставался почтительно холоден с джентльменами. Том не желал приписывать себе некую магическую притягательность, но она явно имела место быть. На кануне Рождества Том столкнулся с бывшим однокурсником в городе. Позже он получил письмо, в котором Себастьян Лестрейндж в ласковой форме ругал приятеля за то, что тот пропал на столько лет, и предлагал присоединиться к ужину в доме Блэков. Блэки… Реакцию Беллатрис было легко вообразить. Он не хотел пугать девушку и расстраивать ее сильнее. Но непослушная рука вывела на пергаменте согласие, и, прежде чем он пожалел о написанном, сова унесла письмо прочь. Решено. Конечно, Том знал, что приятель Беллатрис был сыном Себастьяна. Но какое это имело значение? В парне Том видел знакомые черты. Только лицо девушки, которой они принадлежали, было заперто в его памяти в сундуке, закрытом на сотни заржавевших ключей. До недавнего времени… Расплатившись с водителем, Риддл вылез из кэба и направился в сторону серого дома, от дождя казавшегося еще более темным. После нескольких стуков дверь распахнулась. Оливия Лестрейндж — когда-то самая красивая девушка, которую встречал Том, сейчас была со слишком бледной кожей, покрытой ожогами и язвами. Женщина притянула Тома к себе и оттолкнула в глубь дома, в тьме которого он не смог ничего разглядеть дальше прихожей. Дверь тут же захлопнулась, не оставив ни одного солнечного луча в помещении. Руки женщины обвились вокруг него, и теплое дыхание обдало шею. Том неуверенно прижал к себе давнюю подругу, пугаясь ее худобы. Одежда мешком висела на теле Оливии, которое он помнил чуть полноватым, но фигуристым. — Здесь слишком темно, — проговорил Том. — Когда не видишь солнечного света, тьма становится ближе. Как дела, мистер Том? — он ушами прочувствовал сухость ее рта. — Лив… Почему ты не сказала мне? Она, должно быть, пожала плечами. Он увидел какое-то действие, но из-за плохого освещения и слишком большой для нее одежды, жест вышел едва заметным. Пройдя за женщиной в гостинную, Том сел на краешек предложенного кресла. Все освещение представляло собой бледную лампу торшера, стоящего у журнального столика. В полоске света Риддл увидел тысячи пылинок, парящих в комнате. — Почему ты не написала мне? — он снова повторил вопрос. — Чаю? Она снова пропустила вопрос и отошла в угол. Взмахнув палочкой, женщина подогрела воду. Кипяток обжог язык Тома, и он отставил кружку, чтобы вода чуть охладилась. — Прекрати игнорировать мой вопрос, пожалуйста, — с нажимом произнес Риддл. — Грубо спрашивать больного о его болезни, видя, что он не хочет отвечать. Ты то должен понимать. — Это не смешно, Лив, совсем не смешно. Если бы я не встретил Себастьяна… — Он очень глупо поступил, рассказав тебе. — Вы знали, что я могу помочь. По крайней мере, обязательно постараюсь сделать это. — Осложнения начались совсем недавно. Как только мы узнали, Себа сразу хотел написать тебе. Я была сначала против, но мы даже не знали, где тебя искать. Ты исчез, Том, просто испарился, — она вращала кружку в руках, хоть та и обжигала пальцы. — Мне жаль, — только и смог произнести Риддл. — Я привез кое-что. Он расстегнул пиджак и достал из внутреннего кармана небольшую ампулу. Женщина с горящими глазами следила, как он вынул пробку, а затем чуть потряс содержимое, чтобы жидкость перемешалась. Прижавшись губами к ампуле, Оливия глотком выпила все содержимое. — Это поможет? — спросила она. — Остается только надеяться. Чувствуешь что-нибудь? — Жжение проходит, — женщина посмотрела на свои руки и плавно опустила их на ноги. — Почему ты здесь? — спросил Том после недолгого молчания. — Завтра я ужинаю с твоей семьей и Блэками. Мы встретимся в поместье? Он позволил ложной надежде одурачить себя. Сознание отказывалось верить в происходящее. Оливия. Оливия Лестрейндж — блистательная, сводящая с ума поклонников, сейчас вовсе не была той самой девушкой. Эта квартира — отталкивающая, мрачная, пожирающая любую радость. Стены давили на Тома. Его словно поместили в спичечный коробок. — Он не рассказал тебе? — женщина оторвалась от дивана и пронзительно посмотрела на Риддла. — Что не рассказал? — Теперь я живу здесь. — Не понимаю. Но как же Род… Том не успел договорить. Оливия в два шага достигла его, упала рядом на колени и закрыла рот мужчины ладонью, не дав ему произнести имя. Впервые за восемнадцать лет (он идеально помнил их последнюю встречу) Риддл ощутил на себе ее прикосновение. — Что ты наделала, Ливи? — он сжал ее ладонь. — Я хотела уйти из жизни, но Себа не позволил мне сделать этого. Как я могла оставить сына? Но зачем ему видеть меня такой? Мы решили, что я буду жить здесь, а ему сказали, что… — Что ты умерла, — продолжил за нее Том. Он боялся, что женщина разрыдается, но в ее пустом взгляде ничего не отражалось. Слезы засохли внутри. — Как давно это случилось? — Три года я живу здесь. Ты никогда не поймешь, Том. Взгляд моего мальчика, полный жалости. Закрывая глаза, я постоянно видела его. Страшнее всего стать обузой для своей семьи. — Себастьян никогда бы не бросил тебя. Вы могли нанять лучших лекарей, отвезти тебя за границу, если таких нет в Англии. — Он делал это. На время становилось лучше, а затем зелья вызывали привыкание, и все повторялось — болезнь прогрессировала. Я не могу выходить из дома, не могу показываться чужим людям, не могу смотреть на саму себя в зеркале. Я не хочу быть тенью в собственном доме, не хочу прятаться от взглядов посетителей или выслушивать их вежливые вопросы, пропитанные облегчением, что такое произошло не с ними. — Ты так же красива… — Избавь меня от этого, Том. Она всегда чувствовала, когда он обманывал, даже если лицо Тома оставалось непроницаемым. Прежде Оливия оставалась единственным человеком, которого ему не удавалось провести. — Я была так сильно влюблена в тебя, — прошептала женщина, водя ладонями по его лицу. Конечно, он знал это, только ставил себя выше этих чувств. Выше самой любви. Но однажды Том позволил девушке завладеть своим разумом. Потому он и пропал, как только узнал о рождении Родольфуса. Том больше не мог скрывать от Себастьяна эту ложь. Как бы близки они не были, пришлось порвать связь, сославшись на заграничную поездку. Тяга к нему со стороны Оливии ослабла. Письма, отправляемые каждый день, превратились в еженедельные. Сначала они были написаны влюбленной женщиной, сходящей с ума от лихорадки, чуть позже — тоскующей по любимому. Последнее пришло пятнадцать лет назад. Пожелание приятного Рождества. Никаких сердечек или намеков — формальное дружеское письмо. Связь была потеряна. А без путешествий он больше не видел смысла жизни. Только в прошлом году мужчину потянуло на родину. Он захотел провести несколько спокойных месяц в Англии. Мужчина и не мог предположить, какое несчастье постигло семью его друга. Его прожигал стыд за эгоистичность. Разве ему было сложно отправить небольшую открытку и узнать, как поживают Лестрейнджи? — Посмотри на меня, — попросила Оливия, и он поднял глаза. — Я не ошиблась. Неужели, это произошло? — О чем ты говоришь? — Твои глаза. Они… Ты влюблен. Она должна была почувствовать. Даже сквозь плотную пелену его сожаления к ней, женщина увидела пробивающийся огонек. — Но ты не счастлив, — тут же добавила она. — Почему? — Мы не станем обсуждать это. Том поднялся с места, отстранив женщину от себя. Он посмотрел на лицо, которое уже не сияло красными ранами, а стало чуть розовым. Сработало. Но надолго ли? С собой он взял лишь несколько ампул, опасаясь неудачи. Оставил их на столике рядом с недопитым чаем. — Мне пора, — бросил он. — Выпей одну завтра и через день и сообщи мне о результатах. Я могу приходить. Иногда. Если ты не против. — Буду рада, — прошептала женщина, едва слышно ступая за ним. У двери он остановился. Ему не хотелось уходить так. Том не был уверен, что следующая встреча состоится. По многим причинам. Это зависело не только от него. Он был бы рад вновь навестить Оливию, поделиться с ней рассказами о своих путешествиях. Она так давно не была на улице. Ему стало нехорошо при представлении нескольких лет в этом темном жилище. И почему она не выбрала более просторную квартиру? Не обязательно становиться затворницей. — Где домовые эльфы? — Том закашлялся от пыли. — Они убираются, когда становится слишком грязно. «Но ведь квартира полна пыли! — хотелось закричать ему. — Почему ты не видишь этого? Что с тобой, Ливи?» — А чем ты занимаешься, проводя столько времени в одиночестве? — О, я не одна. Здесь, в доме, живут другие люди, которые порой заходят ко мне в гости. — Маги? — Не только. Я скрываю лицо под маской и говорю, что больная агорафобией, чтобы не пугать их. Маглы бывают такими чувствительными. — А остальное время? — Читаю, вяжу, пишу что-то. Я всегда любила поэзию, ты помнишь? Том и на входе заметил множество стопок книг, лежащих в углу. Все они были туго перевязаны нитями и пылились, словно их ни разу и не открывали. — Удачи тебе, Ливи, — сказал он, потянувшись к ручке. Женщина отпрянула назад, боясь быть задетой солнечными лучами. — Пожалуйста, не повторяй своих ошибок, — раздалось позади. Солнце ослепило его.